– И не только на стороне красных. – Цзян покрутил в пальцах рюмочку и со вздохом поставил её на столик. – Нам это ещё предстоит испытать.
– А мы, то есть Гоминьдан, красные? – осторожно спросил Чаншунь.
– Мы – розовые в крапинку, – усмехнулся генерал. – Пока такие, а там посмотрим.
– Куда кривая выведет?
– Я хочу нашу кривую вывести туда, – Цзян показал на потолок. – К единой Поднебесной. И выведу!
Глаза его сверкнули. Чаншуню даже показалось – жёлтым огнём, как у тигра. А ведь он, и верно, затаившийся тигр. Талантливый военный стратег, а у Суня на вторых, если не третьих, ролях, ниже тех же Ху Ханьмина и Ляо Джункая, от которых, кроме громких слов, никакого толку. Ему стало жалко друга: как, должно быть, он страдает от такой несправедливости! А что делать, чем помочь?! Сунь Ятсен – глава партии, «Отец революции»… Как он писал? «Подчинение мне – это подчинение революции, за которую я выступаю. И если вы участвуете в моей революции, вы должны, естественно, подчиняться мне». Во всех речах его сквозит, что мнит он себя на небе, а выше неба не будешь.
39
Делегация Гоминьдана прибыла в Москву в воскресенье, 2 сентября. На Ярославском вокзале её встречали работники Народного комиссариата по иностранным делам и большая группа москвичей с красными флагами и транспарантами, которая кричала лозунги и «ура», не переходя линию оцепления из милиционеров в белой форме. Гости приветственно помахали руками, сели в многоместный автобус и поехали, как пояснил Ван Сяосун, в Первый Дом Советов, общежитие для советских и партийных функционеров – там им предстояло жить всё время пребывания в СССР.
Своих подчинённых Ван отпустил, но сам остался с делегацией.
– Я впервые в Москве, – пояснил он, – так что тоже как бы в делегации. Тут нас будут обслуживать другие люди.
– Мы остаёмся под опекой чекистов, – вполголоса сказал Чжунчжен Чаншуню.
– Это плохо?
– На излишнюю вежливость не обижаются[50], – усмехнулся генерал. – Кстати, не удивляйся, если услышишь, что меня тут называют Чан Кайши. Так моё имя прочитали в Европе, а русские всё берут из Европы. Тот же марксизм взяли, как будто нет своих мудрецов.
Два дня китайских гостей возили по Москве, знакомили с Кремлём, с красивыми старинными соборами, с только что открывшейся Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставкой у подножия Воробьёвых гор. Выставка произвела на них колоссальное впечатление как количеством павильонов (больше сорока), так и разнообразной их архитектурой. Чан Кайши (будем теперь так его называть) был в полном восторге.
– Да, русские коммунисты – прекрасные организаторы! – говорил он представителю дирекции выставки, который проводил экскурсию. – Страна после гражданской войны в руинах, а вы сумели заглянуть в будущее, показать цель, к которой надо стремиться. У вас есть чему поучиться не только в военном деле. Мы в Китае обязательно используем опыт вашей новой экономической политики.
– Значит, не всё русские берут в Европе? – ехидно спросил Чаншунь. – Кое-чему весь мир могут поучить.
– Могут, – неожиданно охотно согласился Кайши. – И многое смогут, если их не погубит пресловутая диктатура рабочего класса.
– При чём тут диктатура пролетариата?
– При том, что диктатура класса – пустые слова. Диктатура должна быть единоличная, чтобы железной рукой вести классы к выбранной цели. Тогда будут зримые результаты.
Сяосун слышал этот и другие разговоры. Слышал, наблюдал и запоминал: вечером он должен был представлять отчёт в ГПУ, на Лубянку. Его туда привезли сразу же по приезде в Москву, доставили в кабинет высокого, судя по знакам различия, чина, которому он доложил о задании, полученном в Читинском отделе ГПУ, и выполнении его. Передал записи разговоров.
– Давно в органах? – спросил начальник.
– С двадцатого в Госполитохране, с января этого года – в ГПУ.
– Должность?
– Агент первого разряда. Секретный сотрудник по особым поручениям.
– Что ж тебя, секретника, назначили на такое простое дело?
– Считаю, что моё задание серьёзное. Чан Кайши метит в диктаторы, за ним нужен особый глаз.
– Тебе известно, какое задание ему дал Сунь Ятсен?
– Из разговоров в поезде я понял, что Гоминьдан предлагает план по силовому объединению Китая и организации военной базы во Внешней Монголии.
Начальник задумался, лицо нахмурилось, почему-то недовольно спросил:
– У тебя есть семья?
– Жена и трое детей – два сына и дочь. Живут в Пекине.
– А почему не в Союзе? – ещё более хмуро спросил начальник.
– Меня могут послать в Китай. Семья там – это удобно.
– А вот это очень интересно! – лицо начальника посветлело. – Мы подумаем, как тебя использовать в Китае. А пока работай с Чан Кайши. И ежедневный доклад мне на стол!
Первые официальные встречи делегации были в наркомате иностранных дел: сначала с заведующим Восточным отделом Духовским, а затем и с наркомом Чичериным. Чан не знал, что, пока они были в пути, Сунь Ятсен написал письма Ленину, Троцкому и Чичерину, в которых дал самую превосходную характеристику своему посланцу, назвав его своим представителем, заслуживающим доверия, начальником штаба, имеющим большой авторитет. «Он может работать от моего имени», – резюмировал глава Гоминьдана. У Чана на глазах выступили слёзы, когда он прочитал письмо Чичерину, которое ему показал Духовский, – он не ожидал такого признания от человека, перед которым преклонялся всю свою сознательную жизнь. Духовский же после встречи с ним докладывал наркому: «Чан Кайши принадлежит к левому крылу Гоминьдана, один из старейших членов партии, известен в Китае как один из образованнейших людей».
Чан и впрямь старался показать себя чуть ли не большевиком: выступал на встречах и митингах, заявляя, что гоминьдановцы готовы умереть в борьбе с империализмом, пел «Интернационал», кричал «ура». Правда, когда ему предложили вступить в компартию, уклонился, сказав, что должен посоветоваться со «старшим братом» Сунь Ятсеном.
После Чичерина были беседы с секретарём ЦК РКП(б) Рудзутаком, заместителем Троцкого в Реввоенсовете Склянским и главкомом Красной армии Каменевым, встречи в военных училищах, пехотном полку и Коммунистическом университете трудящихся Востока, экскурсии в Петроград и Кронштадт. Однако Чана волновало одно – как советские руководители воспримут разработанный лично им план военных операций в Китае, а с этим что-то не ладилось.
Основой плана было создание военной базы на территории Внешней Монголии, которая, по сути, давно уже отделилась от Китая, хотя ни милитаристская Китайская республика, ни Гоминьдан не хотели это признавать. К тому же в Монголии находились советские войска, изгнавшие белогвардейские отряды генерала Унгерна, и руководство СССР собиралось через Монголию продвигать на юго-восток идеи мировой революции. Помощь Гоминьдана в столь грандиозной операции была сомнительной. Всё это вместе делало нежелательным присутствие китайских войск в Монголии. Кроме того, в Германии разразилось восстание рабочих, организованное Коминтерном, а в российской компартии развернулась дискуссия между группировками Троцкого («левая оппозиция») и Сталина, отражавшая борьбу за власть, поскольку Ленин был тяжело болен. Проблемы Китая отодвинулись на задний план, и это сильно обидело Чан Кайши.
Однако революция в Германии провалилась, «левая оппозиция» Троцкого потерпела поражение, и советские руководители снова вспомнили о китайских гостях. Военный план Сунь Ятсена и Чан Кайши отклонили, предложив направить силы на политическое воспитание масс, но обещали помочь военными специалистами, оружием и деньгами.
Чан еле сдерживал свою ярость: он относился к плану, как к своему детищу, работал над ним сутками, забывая о сне и еде, а тут такое равнодушие, даже больше – пренебрежение, и от кого?! От людей, которые могли его мечты претворить в жизнь! Могли, но не захотели!
– Они же ничего не знают о Китае, а поучают, как нам поступать, – бушевал Чан, закрывшись в своём номере вместе с Чаншунем. Он раздобыл бутылку байцзю и уже выпил почти всю, в то время как Чаншунь едва пригубил свою порцию в гранёном стакане. – Сколько высокомерия, как будто они – небожители, а мы – обезьяны! Разве не так?!
– Я бы не назвал их тон высокомерием. – Чаншунь не пытался пригасить благородный огонь старого друга: он впервые видел его таким и не знал, что делать. Но и кривить душой ради его успокоения не мог – не умел лицемерить. – Да, они не знают нашей специфики, но у них есть свой опыт, и они пытаются нам его передать. Как учитель передаёт ученикам свои знания. Конечно, самые лучшие мысли – твои собственные, самое лучшее чувство – взаимное[51], однако будь к ним снисходительней: они же нам хотят помочь.
– Ты думаешь?! – расхохотался Кайши. – Какой же ты наивный! Мы им нужны как дрова для печи – чтобы разжигать мировую революцию, в которой они хотят быть главными. Мировая диктатура пролетариата – с ума сойти! Ты знаешь «Интернационал»? Там есть слова: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем». Кто был ничем – это раб, и этот раб станет всем?! Властителем Неба?! Мы-то знаем, что нет страшней тирана, чем раб, дорвавшийся до власти. Вспомни ихэтуаней! Вспомни тайпинов![52] Реки крови, горы трупов! Вот их цель, их государство всеобщего благоденствия!
– Но ты же сам провозглашаешь, что Российская компартия сестра Гоминьдана.
– А что я должен говорить, если нам позарез нужно хорошее оружие, нужны деньги и военные инструкторы? Нам нужна армия, которой у нас нет! Сунь обращался к американцам, французам, англичанам – все отказали! А русские дают, и мы возьмём! Строить тайпин тянь го[53] будем мы!
Чан Кайши добился встреч с Троцким и Сталиным.