– У них есть какие-нибудь претензии?
– Какие претензии?
– У людей этих.
– Не знаю. Понимаете, у него, скорее всего, было две сестры.
– Они иск будут писать?
– Я вам пытаюсь объяснить!
– Ладно, понял. Не о… р… и…
– Алло?
– Пр…
– Алло, пропадаете!
– Приеду – разберемся! Слышно, на?
– Кстати, его зовут Костя.
– Кого?
Осел. Осел.
Осел.
Из реанимации Костю перевели в хирургию. Освободившееся место заняла двухлетняя девочка, которую едва не убил пьяный отчим. Он шесть раз ударил ребенка вилкой, а сам лег спать. Девочку привез молодой полицейский. Она была завернута в одеяло, покрытое бурыми пятнами. Пока шла операция, полицейский сидел в приемном отделении, и одеяло лежало у него на коленях.
На новом месте Костя пугливо озирался на белые углы, облизывал сухие губы и ни с кем не говорил. Ни с кем, кроме Маши.
– Ну как он? – спросил Руднев, встретив ее в коридоре.
– Мычит.
– Что мычит?
– Папа умер. Ася умерла.
– Папу Пашей звали?
– Не знаю.
– Я же просил… А кто такая Ася? Его сестра?
– Да.
– А вторая?
– Кто вторая? Илья Сергеич, отстаньте уже. Что услышала – то и говорю. Мне пора домой.
– Сестра вторая. У него было две сестры.
– Почему? Почему я должна этим заниматься? Нате, возьмите! – Маша вернула Рудневу модельку скорой. – Не нужна она ему.
Илья взял теплую игрушку.
– Почему не нужна? – растерялся Руднев. Маша прошла точно сквозь него.
– Постой! – бросил он вдогонку.
– Что еще?
– Спасибо тебе. Может, завтра увидимся где-нибудь не в больнице?
Заведующий ОРИТа имел личный кабинет. Это была узкая комната без окон и воздуха, служившая раньше аппаратной. Теперь в ней теснились советский шкаф, рыжий стол, тумба со страдающим фикусом, два непрочных стула и сам заведующий – Матвей Адамович Шамес.
– Ас-саляму алейкум, Матвей Адамович! – Руднев вошел без стука, сел напротив. – Вызывали?
Матвей Адамович поднял густую черную бороду, вдохнул с запасом и свел перед собою в клин тонкие руки.
– И тебе здравствуйте, Илюша. Вызывал. О теме разговора ты, наверное, догадываешься?
Руднев покатал глаза.
– Если нужно скинуться на новое окно – я готов.
– Окно? Ах, да-да… Но речь не об окне. На тебя жалоба поступила. Можешь что-нибудь сказать?
– Чувствую сильнейшее угрызение совести. Можно идти?
– Ну, подожди. Почитай хоть, – заведующий протянул бумагу.
– Вот вам телеграмма от гиппопотама. – Руднев взглянул поверх листа. – О-о-о, нет! Там так много написано. Можно краткое содержание?
Бумага задрожала на весу.
– Пишут, что ты нагрубил и не пустил в реанимацию. И еще… – Матвей Адамович надел очки. – Отказал представителю правоохранительного органа в…
– Какого органа?
– Правоохранительного! Отказал в сотрудничестве, чем вызвал задержание следствия по делу о наезде на гражданское лицо.
– На лицо?
– Ты согласен?
– С чем? Никакого задержания я не вызвал.
– Илья, дорогой, вот претензия. – Заведующий сделал это слово таким мягким, что из него высыпались все согласные. – Спустилась от главврача! Я обязан на нее отреагировать. Давай вместе разберем ситуацию. Ты нагрубил полицейскому? Расскажи-ка все детальненько?
– Все, расходимся, Матвей Адамович.
– Нет, не расходимся! Выкладывай, что случилось?
– Ничего не случилось. К нам поступил пациент после ДТП. Наутро явился этот Бырдин. Стал командовать. Я ему не грубил, просто ушел. Слава добрым докторам!
– Это не тот, что в приемном сидит?
– О господи! Он еще там? Нет, это другой правоохранительный орган. Привез сегодня ребенка с колотыми.
Заведующий поднялся, держа перед собою бумагу.
– А с этим мне что делать?
– Не волнуйтесь. Я разговаривал сегодня с Бырдиным и вызвался помочь. Он был добр и туп. Думаю, следствие ждет недержание. А про жалобу никто не вспомнит.
Лист дрогнул и исчез под стопкой документов на краю стола.
– Иди.
– Матвей Адамыч, в ординаторской… Распорядитесь все же поменять стекло?
– Иди!
Руднев спустился в приемное. Молодой полицейский сидел на прежнем месте. На соседнем стуле лежало одеяльце, сложенное ровным квадратом. Полицейский увидел, что врач идет к нему, поднялся, протянул руку, забыв, что не так давно уже здоровался с Ильей.
– Почему вы не ушли? – спросил Руднев.
– Волнуюсь, – ответил тот.
– Не волнуйтесь. Она скоро поправится.
Илья пожал руку. «Сегодня день холодных рук», – подумал он. В приемном всегда жил сквозняк. Даже летом охранники ходили в зимних ботинках, а гардеробщицы кутались в ватные кофты.
– Хорошо. Но я все равно… Вы понимаете, зачем они так?
– Кто?
– Ну отчим ее. И мать! Та вообще спала рядом, когда я вошел. Спала на той же кровати. Я так ее и не добудился.
– У тебя есть сто рублей? – спросил Илья, пошарив по карманам.
Полицейский исполнил просьбу Руднева как приказ. Он достал бумажник. Вытащил из него сто рублей.
– Капучино или эспрессо?
– А?
– Кофе какой будешь?
– Любой.
Руднев вернулся от кофейного автомата с двумя горячими стаканами. Один он сунул в руки полицейского.
– Согрейся. И езжай домой. Или на службу – не знаю, куда тебе там надо.
– Никуда не надо.
Илья отпил кофе. Полицейский тоже сделал короткий глоток. Они сели так, что между ними оказалось окровавленное одеяло.
– Знаешь, мы тебя оставить здесь не можем, – сказал Руднев. – У нас уже есть один бездомный пес. Еще одного не потянем! – Полицейский чуть улыбнулся. – Я не знаю, зачем они это сделали, – продолжил Илья. – Я, как и ты, не понимаю, что случается с людьми, когда они решают поднять руку на ребенка. Не понимаю, откуда берется эта жестокость. Иногда мне хочется, чтобы в мир пришла чума, от которой бы передохли все взрослые и остались только дети. А девочку твою мы вылечим, откормим…
– И отправите в детдом.
– Это уже, товарищ сержант, судьба, которую мы с тобой изменить не можем.
Полицейский скоро допил кофе, обтер теплыми руками лицо и шею. Его мрачное настроение ушло, и вместо него осталась поганая голодная пустота.
– Что-то мне от вашего кофе дурно, – сказал он и с неохотой поднялся. – Я зайду завтра, можно?
– Конечно. Приходи, – ответил Руднев, снова пожимая руку полицейского и понимая, что делает это в последний раз.
Морг стоял за стеной монастыря и отделялся от больницы не только ею, но и всем своим видом. Плоский домишко из серого кирпича, издали похожий на тир в безлюдном парке. Шифер на крыше, на окнах – решетки. Бетонный двор. Руднев обошел здание и постучал в дверь служебного входа, потом сам же открыл ее.
– Ни хрена, какие гости! – В коридор высунулась и тут же исчезла мокрая взъерошенная голова.
Илья прошагал по рыжей плитке. Заглянул в секционную. Внутри витал влажный хлористый дух. Хрупкий санитар с глазами и осанкой енота выжимал в ведро тряпку.
– Привет, студент, – поздоровался Руднев. Санитар вздрогнул. Выронил тряпку. – А этот где, я не понял?
– В д-душе.
Руднев дошел до следующей комнаты, в которой и нашлась мокрая голова патологоанатома Терентича.
– Твою отдали сегодня, – отчитался он о девочке, выпавшей в окно.
– Ага, – кивнул Илья в сторону. – Терентич, трусы надень.
– Сильно она шмякнулась…
Терентич гремел дверцей железного шкафа.
– Забрали, значит?
– Утром еще. Чего надо-то, говори?
– Да так, ничего.
– Ну прям. Знаешь, сколько сюда ваших заходит?
– Знаю.
– Нисколько. А должны бы! Не интересно, что ли?
Руднев повел плечами.
– Ты думаешь, у нас время есть?
– А-а-а… Время. – Терентич, неловко согнувшись, натянул носки. – Ну то, что у вас времени нет, это я по отчетам вижу. Хер поймешь, зачем вы их вообще пишете. Так чего приперся, говори?
– Слушай, а человек в пожаре может без следа сгореть?
– Совсем без следа не может, – патологоанатом через ворот футболки посмотрел на Илью. – Тебе, что ли, труп надо спрятать?
– Ха. Ха. Очень смешно. В области, не так далеко, пожар был. Семья сгорела. Трое детей. Вот их-то и не нашли.
– Это кто ж тебе сказал?
– Бабка одна. Говорит, только труп отца достали. А больше и некого было хоронить. Просто на кресте три имени лишних написали.
– М-м-м… Ну а тебе-то что? Написали и написали.
– Интересно. Вот ты говоришь, не бывает такого, чтоб без следа.
Терентич застегнул молнию на куртке, перебросил через плечо сумку.
– Не бывает. Правильно говорю, ты бабок не слушай. Что-то остаться должно. Тем более от троих. Но это ж надо найти, если вообще искать.
– Если вообще искать, – запомнил Руднев.
Они прошли по коридору. Терентич толкнул дверь, пропуская Илью, и щелкнул выключателем.
– Ы-ы-ы!!! – из секции донесся натужный вой. – Свет оставьте!
– Ссыкло, – процедил Терентич. – Санитаров нормальных не найти. Либо алкаши, либо вот – студентики бздошные.
Они вышли на улицу и только собирались проститься, как увидели за монастырской стеной тревожное мерцание. По корпусу больницы запрыгали голубые отблески. Всплакнула сирена.
– О, тебя зовут! Беги, – шлепнул по спине Терентич. И Руднев побежал. – С тебя пиво! – слышал он за собой. – Я темное люблю!
По закону парных случаев привезли еще одного колотого – бритого под ноль худосочного подростка. Спортивный костюм его был порезан в двух местах. По счастью, глубоко нож вошел лишь однажды и в первый раз только посек кожу на ребрах.
– Сука, ему пиздец! – орал раненый парень.
– Кому? – спросил Заза.
– А вот херов вам, лепилы. Не скажу!
– Тогда не ори.
– А то что?
– Зарежу сейчас на столе, – объяснил Заза. – Закончу начатое.
– И тебе пиздец!
Глаза его закатывались, но он продолжал кричать, угрожая назавтра отомстить и навести порядок в своем районе.