– Его в семидесятых взорвали, – сказал Федор. – В рамках борьбы партийцев с церковью.
– Взорвали, ну, – подтвердила Катерина. – Собрали по лесу камышки, каки осталися, да… да… – Ей не хватило воздуху, чтоб договорить.
– А как они получились на камне, детские следы?
– Знамо как, – отдышалась она. – Ангелочки на камню отдыхали.
Федор иронично хмыкнул. Почесал бороду.
– На самом деле, никто сейчас не скажет. Но есть версия, и мне она кажется правдоподобной, что следы люди выдалбливали специально. Считалось, что валун – это такая ступень для умерших детей, по которой они могут забраться на небо. Взрослые – уже большие, а детям без помощи никак. Сначала просто верили. Потом стали сами выбивать ямки – мол, вон следочек моего дитя появился, значит, оттолкнулся, значит, забрал его Бог. Самоуспокоение такое, чтоб с горя не тронуться. Затем, наверное, это превратилось в обряд. Знаешь, как христиане молятся за усопшего, чтоб ему открылись райские врата? Ну вот и тут… Люди долбили след в камне и боялись, что без этого неприкаянная душа не сможет покинуть землю.
Машина свернула. Опять они ехали жидким лесом, солнце давно оторвалось от земли и рябило в просветах. Под колесами гремела дорога, хрустел камень, на заднее стекло летела грязь. И лес становился все темнее и сходился будто ущельем, тоже гудел и перестукивался внутри. Руднев ждал того момента, когда машина выскочит на свободу, в ровное поле, а там уж – деревня.
– Вообще-то зря они его… Зачем надо было взрывать? – говорил сам с собой Федор.
В салоне было душно. Старушка мерзла. Руднев врубил печку, и теперь внутри стоял сухой и твердый воздух. Хотелось скорее доехать, скорее отдать больную.
Они выбрались на свет и ехали по полю, которое показалось Илье не таким просторным, как в прошлый приезд. Впереди была деревня, сизонькая, низкая, как всякая русская деревня. На том же месте, сразу на въезде, высилось кладбище с тонкими голубыми крестами, которые на белесом солнце казались почти прозрачными. В зеркале Руднев увидел, что старуха опять глядит на свои родные кресты. Они подкатили к дому. Встречать машину никто не вышел.
– Приехали, Катерина, – Федор обернулся на старуху. – Дом!
Руднев постучался в дверь. Шевельнулась на окне занавеска, пискнули петли. Во двор без шапки, в накинутом только на плечи ватнике выскочил дед. Затявкала где-то собака. Больную вытащили. Она, оттолкнув всех, прошлась к дому. На полпути встала, прислонилась к завалинке. Старик стоял над ней и торопил: простынешь, иди уж, простынешь! Катерину взяли под мышки.
Внутри они расселись, только Федор стоял у стола, выставляя на него какие-то пузырьки, пиалку, похожую на ракушку, Евангелие, свечи. В избе трещала печь и было душно, как в машине. Над печью висела новая шкура, плохо зачищенная, и на ней свернулись кровяные ошметки. Федор накинул на плечи белую епитрахиль, расправил и пригладил сияющие золотом ленты. Сверху надел крест. Руднев не мог оторвать взгляда от шкуры над печкой, внутренний блеск которой был похож на церковный лоск епитрахили.
– Ну что, готовы помолиться? – спросил всех Федор.
Руднев вышел. Через какое-то время за ним вышел старик.
– И чего с ей? – спросил дед. – Вроде как шевелится, а?
– Готовьтесь, – ответил ему Илья.
Старик агакнул.
– Курить нету? – постучал двумя пальцами по губам.
К пальцам его темным прилип клочок газеты.
– Я не курю.
– Да и я уж давно…
– Дедушка, вы в Париже не бывали?
Старик поглядел на Руднева, как на дурного. Илья отмахнулся, слез с крыльца.
– Я пройдусь?
– Пройдись, чего мне…
Илья вышел из калитки, завернул за угол и направился ко двору, где чернели останки сгоревшего дома. Он слышал, что старик идет следом, но шага не сбавлял.
Дед догнал, когда Руднев осматривал пепелище.
– А как вы на зайцев охотитесь?
– Я не охочусь, – ответил старик. – Мне не угнаться, и собаки давно нет.
– А как же?
– Капкан.
– Все равно же охота.
– Да это ж разве охота? Это лов. Так, чтоб самому не заржаветь, ну да на жрачку немного.
– А шкуры зачем?
– К спине их хорошо. Обмоташься, и вроде как отпустит.
– И много у вас капканов?
– Да ну…
– А другие охотятся? – не отставал Илья.
– Неа. Раньше ходили. Теперь угодьев нету, местные постарели.
– А летом?
– Летом за черникой ходют. Грибы берут. Но то летом. Сейчас лес пустой.
– А кто-нибудь может в лесу жить? – спросил Руднев и заглянул старику в глаза.
Старик сощурился. Вздохнул со слюной.
– Да кто? Кто-о-о?! – крикнул он. – О-о-о, придумал. Кому надо?
И так посмотрел, что Илья опять почувствовал себя дурачком. Мотнул головой.
– Ладно, – сказал он и пошел на пепелище.
Старик посмотрел, как Руднев ходит по горелой земле, как пинает ногами головешки, и пошел к своей избе. А Илья так и остался там, где когда-то стоял дом Кости и его сестер, в чем он был теперь бесповоротно уверен. Для этого ему не нужны были доказательства, оттого Рудневу еще страннее было топтаться здесь. Что хотел он отыскать в золе? Зачем вернулся? Он знал только, что должен здесь быть. Должен и Косте, и себе. Не найдя ничего, кроме дюжины жирных гвоздей, ржавых и похожих на засохших червей, Илья вернулся на дорогу. Почерневшие ботинки он как мог вычистил в траве.
Руднев вернулся в дом, где Федор колдовал над Катериной, сел у входа, чтоб не мешать. Он снова чувствовал волны сомнений и усталости. Волны омывали и точили тот странный замок, который выстроил Илья. Замок из воспоминаний, из видений, из страхов. «Вот она реальность, – думал Руднев, – старуха кончается обычно и тихо, вот ее муж, которому тоже недолго ходить по земле, вот поп колдует над помирающей. А на другой чаше – призраки, сгоревший дом. Все это сны! Верно, пожалуй, простые сны». «Мне надо больше спать без снов и меньше пить. Меньше думать о всяком», – говорил себе Руднев.
В сумраке комнаты Илья видел белые простыни и белые ленты на шее Федора. Рука священнослужителя с кисточкой, тоже белой, взлетала и точно садилась на лоб, на грудь Катерины. Икона мерцала за лампадкой.
– Ну все, – сказал Федор.
– Все?
– Мы закончили.
Он убрал в сумку пузырек с елеем. Катерина легла. Руки ее дрожали и поблескивали масляными чешуйками. Она устала. Она растворилась в простынях.
– Спасибо, батюшка, – сказала Катерина, совсем слабая. – Вы еще навестите?
– Навещу, – обещал Федор и гладил ее косточки.
И она приподнималась и спрашивала опять. И он отвечал ей. Повторял свой ответ наперед. Говорил, как заклинание, что вернется. Но потом увидел, что старушка спокойна и думает уже о другом, и попрощался.
А Руднев смотрел на старика и думал, что нужно быть похожим на него. На его большое и чистое «О». Есть же у него внутри то, от чего он не отступит, что всегда вернет ему ясность ума. Это не дремучесть, а сила простого человека. «Да, он прочный», – думал Илья. И ему хотелось быть таким, прочным и простым, лишенным всяких сомнений. Сажа на ногах Руднева превратилась в грязь, и ему стало неудобно, что он наследил в доме.
Старик вышел провожать. Он был словно весел. Наверно, верил, что обряд даст его жене сил прожить дольше, прожить легче. Так сказал ему Федор, и он верил.
– Заедем на кладбище? – спросил Илья, заведя мотор.
– У тебя здесь кто-то лежит?
– Да, – ответил он.
– Родственники?..
– Какая разница? Ты торопишься?
Руднев выкрутил руль и с пылью развернулся.
– Вообще-то я правда тороплюсь, но раз тебе надо.
Через пару минут машина встала у кладбища.
– Иди, – сказал Федор. – Я догоню, мне тут надо.
Он задрал подол подрясника, а Руднев стал подниматься по пригорку. Лысая подошва проскальзывала по влажной глине, тогда он сошел с тропинки и взбирался по траве. Федор закончил отливать и тоже начал подъем.
– Осторожней, – сказал ему Илья. – Очень скользко.
На холме они быстро отыскали свежую могилу. Крест был покрыт бурой морилкой и отличался от прочих светлых деревенских крестов. На могиле стояли увядшие цветы, три небольших сентябрьских букета в обрезанной пластиковой бутылке. На кресте – дощечка с выжженными именами.
– Кто это? – спросил Федор.
Илья приблизился к кресту и указал на второе мужское имя.
– Это тот мальчик, о котором я тебе недавно рассказывал.
– Константин… – прочитал Федор. – Я не помню, Илюш.
– Его привезли к нам в реанимацию. Он очень похож на Ваню.
– Он все-таки умер?
– Нет, он жив и чувствует себя вполне неплохо.
– Тогда почему его имя на кресте?
– Все считают, что он сгорел вон в том доме. А тут, смотри, ниже выжжены имена его сестер. Но их трупы тоже не нашли.
– Ты уверен, что это тот же мальчик?
– Да, – ответил Илья себе. Это короткое «да» вмиг стало ему догмой, истиной, точкой опоры.
– Господи, помилуй! И все они живы?!
– Что с девочками, я не знаю. Но в этой могиле, кроме их отца, никого нет.
Федор потоптался на месте, держась за бороду.
– Ты сообщил куда-нибудь?
– Куда-нибудь сообщил. Только никто-нибудь не хочет ничего слушать. Пока личность Кости не будет установлена, полиция не поднимет закрытое дело.
Борода в кулаке заходила из стороны в сторону.
– Но ведь нужно что-то делать… Не могут же дети так просто исчезнуть? Но что мы можем? Где искать? – стал размышлять Федор. – Бог милостив. Если живы, они найдутся… Бог милостив, – поспешил договорить он.
Бог милостив. Бог милостив. Руднев отошел, потом вернулся. А Федор все смотрел на него и уже жалел, что сказал Илье так.
– Знаешь, Федя, гляжу я на эту табличку, и, если верить ей, тут лежит Костя. А Костя здесь не лежит. Он живой и почти здоровый. И мне кажется, что Ваня мой тоже жив.
– Илюш… Мертвых нет среди живых.
– Херня. Я знаю вот здесь, – Руднев ткнул пальцем в висок, – что его больше нет на земле. Но позвоночником чую, что Ваня рядом. Он всегда ходит за мной. Знаю, что я его скоро поздравлю с днем рождения. А Бог милостивый пусть выкусит.