Борода вырвалась из кулака. Задрожала.
Федору было что сказать. Он хотел сказать зло и твердо. Он отпевал Ваню. Он отпевал других детей и младенцев. Даже в естественной старушечьей смерти, которую он предвидел сегодня, было что-то неправильное. А в… Он посмотрел на крест. А в детских похоронах неправильным было все. Самое сложное таинство. Сложное и противное. Противное от слов, которые всегда пустые, от несправедливой смерти, которую нужно оправдывать Божьим умыслом. И успокаивать, и успокаивать тех, кто никогда не успокоится.
– Пусть будет по-твоему, – сказал он Илье. – Я не стану заступаться.
– Ты говорил с утра про этот камень. Они, эти древние, язычники эти, правда верили, что с помощью него можно успокоить своих мертвецов?
– Я не знаю. Скорее всего, это просто легенда. Не нужен тебе никакой камень. Душа твоя сейчас слаба. Но, как известно, именно в минуту отчаяния и начинает дуть попутный ветер.
– Это твой милостивый Бог сказал?
– Почти.
Руднев еще раз взглянул на крест с табличкой, потом обернулся на лес, который начинался за кладбищем и уходил высоким морем к солнцу.
Федор пригладил торчащую бороду и пошел к выходу. Он подхватил полы подрясника и начал спускался с холма. Вдруг его черная фигура качнулась, как колокол, и в долгом мгновении ухнула вниз. Федор только и успел удивленно вздохнуть. Руднев поспешил на помощь, но тот уже съехал на пятой точке к машине и теперь сидел, вытянув перед собою ноги.
– Ты как?
Федор поднял руки, нахватавшие травы и грязи. Илья сбежал вниз и поднял его.
– Вот и кара мне, – смеялся Федор, отряхивая зад. – Вот и кара мне.
Когда они вернулись в город, солнце завалилось за тучи, улицы погрустнели, собирался дождь. В городе Федор, крепко уснувший в дороге, тут же ожил, приказал отвезти его к его церкви.
– Ты вчера сказал, что ко мне бесы ходят.
– Сказал.
– Это не бесы. Мне кажется, это мужик из того сгоревшего дома.
Машина подъехала к храму, Федор не выходил. По стеклам застучали капли.
– Я не знаю, серьезно ли ты говоришь или разыгрываешь, – напоследок сказал он. – Но давай, раз ты в бесов не веришь, я тебе без тумана скажу. Человек не может видеть мертвецов. Тут либо ты, Илюша, ужасно устал и из-за этого разучился думать, либо тут… Кхм… Причина медицинская.
Дверь хлопнула. Руднев посмотрел вслед Федору, который бежал по паперти к храму. Спина его и зад были серые от высохшей грязи.
Дома Руднев открыл вино, прополоскал рот. Он подумал, что версия, озвученная Федором, не такая уж внезапная и довольно хорошо объясняет его видения. Илья сделал два глотка. Да черт возьми, он должен был сам себе в этом признаться. Хорошо, что теперь есть человек, сторонний человек, который не боится предположить, что он сходит с ума. Осталось подтвердить или опровергнуть его слова. Руднев допил бокал, упал на диван, заглянул в пустой коридор. Подтвердить или опровергнуть. Он ударил ногой стул, который стоял возле дивана. Вместе со стулом на пол упал телефон. Руднев поднял его, покачал в ладони. Набрал.
– Алло, Дарья?
– Кто это?
– Руднев говорит, врач из детской областной. Мы с вами общались три дня назад.
– Простите?
– Я насчет сбитого мальчика, который попал под вашу машину. Он идет на поправку. Его перевели. Я завтра дежурю, так что если вы…
– Я не понимаю, о чем речь.
Руднев переложил телефон к другому уху.
– Вы говорили, что хотели бы с ним повидаться.
Он услышал тяжелое дыхание в трубке.
– Наверно, вы ошиблись.
– Ошибся?
Она так долго молчала, что Илья посмотрел, не пропала ли связь. Дарья не бросила трубку. Телефон отсчитывал время.
– Мне ничего не надо, – наконец сказала она спешащим тоном.
– Теперь вы можете проведать Костю.
– Костю? Значит, его родители нашлись?
– Нет, по моим сведениям, его единственный родитель погиб. Алло? Алло! Вы слышите меня?
– Извините, но я не смогу приехать. Я в другом городе, – скоро ответила Дарья и прервала разговор.
Руднев позвонил второй-третий раз, но телефон был отключен.
Он вышел на балкон. Темнело. Руднев выглянул на улицу. Пустой двор, на детской площадке тихо. Две машины, перепахав газон, стояли под баскетбольной корзиной. Над их крышами жужжали лысые тополя.
На соседском балконе Руднев заметил движение. Варя? Вера? Дочка Федора держала на руках кошку.
– Как ее зовут? – прокричал Руднев.
Вера увидела, что за ней наблюдают. Улыбнулась, показала кошку, подняла ее над головой.
– Фуфайка!
Руднев показал большой палец.
– Красивая!
– Она очень умная! Я ее дрессирую!
– И что ты научила ее делать?
– Она может ходить по канату!
– По канату?
– Вот… По бельевой веревке!
– Ого! Покажешь?
Руднев подошел к окну, за которым Вера таскала Фуфайку.
– Ну-у-у… У нее не всегда получается. Если ей дать креветку, она покажет.
– Креветку?
– Фуфайка очень любит креветки! Но они очень дорогие. Однажды папа принес креветки! Мы все хотели попробовать. Мама уже ела и говорила, что они очень вкусные!
– Это правда.
– Мы их разделили. Каждому досталось по пять штук.
– И Фуфайке?
– Не-е-е… – Вера засмеялась. – Фуфайке я отдала свои. Мне не понравились. Они как червыри с глазами, бе.
– И она стала ходить по канату?
– Ага. Я думаю отдать ее в цирк. Фуфайка мечтает о цирке.
– Прости, а я-то подумал, что она бестолковая.
– Папа тоже ее не любит, потому что она спит на нем, и из-за этого он не может спать с мамой на кровати.
– Из-за Фуфайки?
– Да, она ложится на папу, и он уходит на кухню. Однажды он даже уснул в ванне.
Вера опять засмеялась.
– Какая гадина эта Фуфайка!
Руднев пошлепал себя по губам.
– Она не гадина! Просто папа ее не любит!
– Или она его. Так покажешь мне, как Фуфайка ходит по канату?
Вера подняла кошку над головой, стараясь поставить ее на бельевые веревки. Лапы кошки путались в них, и она, выпучив желтые глазища, старалась высвободиться.
– Ладно! – согласился Руднев. – Верю!
Но Вера не оставляла попытки. Трюк повторялся несколько раз и, как казалось ребенку, почти состоялся. Девочка отстала от бедной Фуфайки, когда та зацепилась за веревку когтем, повисла на ней, как стираный носок, а потом грохнулась на пол.
– Браво!
– Нет! Не получилось! – расстроилась Вера.
– Без креветок не хочет, – подтвердил Илья.
Ему нравилась Вера. Ее искренняя веселость. А может, она нравилась ему, потому что единственная говорила с ним и смотрела на него так легко и просто, как не могли взрослые. Они всегда видели, что стоит за ним, и говорили, посматривая за его спину.
– Да-а-а, – недовольно протянула Вера.
– Давай я куплю для Фуфайки креветок, и мы попробуем повторить.
12
Ему позвонили, назвали адрес. Илья приехал. Медсестра проводила до палаты. Она молчала, но было видно, что ей не терпится заговорить. Они шли по пустому, длинному коридору. Медсестра, идущая впереди и занимавшая, казалось, всю ширину коридора, то и дело оборачивалась на Илью и раздраженно выдыхала.
– Вы кто ей? – наконец не выдержала она.
– Муж.
– Хм, муж… И где вы были, муж?
– Давно она здесь? – спросил Илья, чтобы вывести чувство вины, которое он не хотел принимать.
Медсестра цокнула. Это значило… Непонятно, что значило. Давно или нет? Руднев догнал ее и переспросил:
– Когда она поступила?
– Третий день пошел. Сначала не говорила ни с кем. Потом попросила вам позвонить.
– Ясно, – ответил он, увидев, что медсестра стала мягче. Но он так и не понял, почему ему так важно одобрение этой женщины.
Саша сидела у окна. – Что ты делаешь? – спросил он. – Играю в снайпера. – И где твоя винтовка? – Вот, – она показала на маленькую черную точку на стекле. – Надо представить, что это – мушка, потом найти такое положение головы, чтобы жертва оказалась в прицеле. И… Пх! Стреляю. Как в детстве. Правда, тут во дворе почти никто не гуляет.
– Видимо, они тебя засекли. Скольких ты убила?
– Не считала. Я сижу тут целую вечность.
– Ничего, что из твоей винтовки я только что прикончил голубя?
Саша притянула Илью к себе и задергалась в плаче.
– Прости, – сказала она. – Я не знаю, что со мной творится. Давай ты будешь всегда рядом? Иначе я сдохну.
– Хорошо, – ответил он.
Успокоенная этой простотой, Саша перестала рыдать. Она повторила:
– Прости, я не знаю, что со мной творится.
– Надеюсь, мне не нужно объяснять, что теперь за ее здоровье ручаетесь вы, – начал психиатр.
Кажется, его звали Лаврентий Михалыч или Леонтий Михалыч. – Я бы не советовал прерывать лечение в диспансере. Но раз уж вы так решили, то несете за пациента полную ответственность.
Илья обвел глазами сероватые стены, стеллаж, заставленный красными папками, комнатные растения в терракотовых горшочках, пейзаж с одинокой горой на фоне пунцового заката, оформленный в неокрашенную рамку. Картину, похоже, писал верный пациент или, страшно подумать, сам доктор. На столе была выстроена очередь из слоновьих фигурок, только не от большей к меньшей, как положено, а наоборот: самый жирный слон брел позади и подгонял всю колонну. Хватало и других сувениров вроде настольных часов на мраморной подставке, которые дома держать невозможно, но и выбросить жаль. Эти вещицы придавали комнатке странный уют. Можно было бы представить подобный интерьер в тайном детском штабе, или куда там обычно дети сносят из дому все барахло?
В окно било солнце. С крыши на оконные отливы капал вчерашний снег. Лаврентий Михалыч в светящемся халате щурил один глаз. Илья тоже щурился, но не от света, от радостного предчувствия: он забирал Сашу домой.
– Раз вы так решили, – с нажимом повторил врач, – то должны понимать, что это не шутки. Да, кризис миновал, но…
Пошевелив очки с выпуклыми линзами, точно вправив в орбиты рачьи глаза, он обнаружил перед собой счастливого человека. Проверенные болевые приемы на нем не работали. Доктор отклонился в тень, голос его смягчился: