– Илья Сергеич, вы, кажется, говорили, что сами врач. Понимаете, конечно… Прогулки, режим. Режим – это архиважно! Лекарства, само собой, никто их не отменяет. С Александрой я провел беседу, но в первую очередь рассчитываю на вашу сознательность.
Саша очень обрадовалась, когда узнала, что едет домой. В нынешнем ее состоянии радость отражалась в беглой улыбке, большая радость держала эту улыбку добрую минуту. Теперь, наулыбавшись, она дожидалась в палате, пока Илья и ее лечащий врач разбирались с бумагами.
– Вот выписка. Теперь подпишите заявление и можете быть свободны.
Леонтий Михалыч протянул Илье две ксерокопии. В выписке стоял код «F31.4».
– Расшифруйте. – Илья вернул бумагу.
– Тяжелый депрессивный эпизод на фоне биполярного расстройства личности.
Он не думал ничего больше спрашивать, но вдруг спросил:
– И что дальше?
Психиатр пожал плечами.
– Все зависит от нее. И от вас, – добавил он.
Врач стал заполнять рецептурный бланк, а Илья вдруг застыл, как парашютист, вдохнувший страшного воздуха из отворившейся двери самолета.
– Похоже на число пи, – сказал Илья.
– Что?
– Код диагноза. Тридцать один и четыре. Это почти как три и четырнадцать. Видите, только точку переставить.
Лаврентий Михалыч оторвался от рецепта и посмотрел из-под очков на Илью.
– Вы-то как себя чувствуете?
Ручка его, зажатая точно в клешне меж двух пальцев, застрекотала по столу.
– Прекрасно, – ответил Илья и поставил подпись.
Прыжок. Падение. Теперь страшный воздух был всюду: над ним, под ним, как дьявол, свистел по сторонам.
Бах!
Леонтий Михалыч поставил на рецепте печать.
Илья оказался в длинной галерее сияющих окон, уставленных горшками с однотипными длинноусыми растениями той же породы, что стояли в кабинете психиатра. Он прошел по коридору, переступая через лохматые тени цветов, пока не уперся в какую-то железную дверь, облитую белой эмалью. Понял, что шел не в ту сторону.
Он присел на один из трескучих стульев, сбитых рядком и стоящих здесь не меньше полувека. Стулья пошатывались. Ощущение падения все еще преследовало и кружило голову. Но теперь, когда диагноз был описан на бумаге и даже определен точным числом, когда рядом с ним стояла подпись и печать, Илья будто разбился о твердую и объяснимую правду. Темная хандра теперь имела название. Саша была больна. Серьезно больна.
– Тебе тоже не спится? – спросил сипловатый голос.
Илья заслонил глаза от света, чтобы рассмотреть того, кто стоял рядом. Первым, что он увидел, были руки с сеткой сизых вен. Тощие руки. Это был мужчина неясного возраста в спортивном костюме, бритый под быструю машинку. Мужчина глядел на Илью одним внимательным глазом, а вторым косил куда-то вдаль. Снулое лицо его, парализованное не то инсультом, не то релаксантами, стекало с черепа, и он будто старался удержать его, запрокидывая затылок и выставляя вперед нижнюю челюсть.
– Не спится? – снова спросил он и накренился вперед.
Илья поглядел на часы.
– Сейчас полдень.
– И мне не уснуть. Очень страшно здесь, – произнес мужчина неожиданно длинную фразу неожиданно юным голосом. – У меня дети.
– Ага, – сказал Илья.
– Меня дети ждут. Я и не курю поэтому.
– И правильно.
– Ты из какой палаты? Я из четвертой.
– Я врач, – ответил Илья, полагая, что этот ответ сократит разговор.
– М-м-м, – облизнул губы пациент из четвертой. – А дети есть?
– Нет.
– Это потому, что ты – сука.
– Что?
Стул под Ильей скрипнул. Мужчина дернулся, опустил взгляд на тонкие свои неуверенные ноги и, примеряя шаг к затертому линолеуму, поплелся прочь.
– Ты сука! – крикнул он, задрав голову.
Кончилась зима. Саша пребывала в подавленно-светлом состоянии. Колебания настроения все еще случались, но их амплитуда заметно сократилась. Депрессия превратилась в управляемую апатию, а приступы мании купировались спасительным литием. Саша жаловалась, что скучает по хорошему настроению. Под так называемым хорошим настроением имелось в виду ее беспечное безумие.
Литий стер, обезоружил болезнь. К весне Саша нашла работу в одной рекламной фирме. Суть ее заключалась в согласовании с заказчиками типографских макетов и поиске новых клиентов. Ей нравилось работать, появилась тяга к простому общению. Она начала изучать графические программы, чтобы в случае чего подменить дизайнера и внести незначительные правки в макет. Саша понимала, что все изменилось, но не понимала, насколько.
– Я хочу сохранить, что есть сейчас, – сказала она Илье, когда они гуляли по набережной.
К тому времени режимные прогулки, прописанные доктором, стали приятной привычкой.
– Кажется, ты делаешь успехи, и здорово, что ты ими дорожишь.
Они остановились. Саша молчала. Она повернулась к реке, стянутой льдом. Илья смотрел на Сашин профиль, на уголок тонкой улыбки.
– Очень бы хотела все сохранить! – повторила она, готовясь сказать не это.
– Отлично, отлично! – болванчиком кивал Илья.
– Я перестала пить таблетки.
– Но… Не надо этого делать!
– Надо! Я…
– Ты же сама сказала, что ты не хочешь перемен, – прервал он.
– Да, но…
– Нет! Ты продолжишь пить лекарства!
– О, как ты испугался!
– Ты же понимаешь, что это обманчивое чувство? Тебе кажется, что ты здорова, но на самом деле это работа лекарств.
– Если бы ты дал мне договорить!
– Нет-нет. Потерпи немного, не бросай.
– Я беременна.
Илья вытянулся во весь рост и как-то весь застыл.
– Вот! Теперь я вижу, что ты действительно наделал в штаны!
– Это же здорово, – сказал Илья, стараясь скрыть растерянность и выбирая для этого самые беспомощные слова.
– Ой, не могу! – Саша засмеялась. – Видел бы ты себя!
Ее смех, разбежавшийся по пустынной набережной и звенящий во влажном морозце, был такой настоящий и становился все ярче, все чище, и, когда Илья очнулся, было уже поздно. Он тоже заливался вместе с ней.
Илья почувствовал, как вместе со смехом уходит тревога, которая успела стать его лучшей подругой, и взамен нее появляется молодое радостное предчувствие.
– Обожаю, когда ты пугаешься.
– Я совсем не испугался.
– «Э-э-это же зд-здорово»!
– Ну хватит! Я правда очень рад!
Никогда прежде не было у Ильи такой радости и такого страха за Сашу. С другого берега, точно отклик их смеха, долетал колокольный перезвон. Река должна была вот-вот вскрыться и понести потемневший лед.
Саша, явившаяся с приема, была мрачна. И тут же, по резкости взгляда и движений, Илья определил степень ее злости – она была в бешенстве.
– Как все прошло?
– Доктор передавал тебе привет, – сказала она.
Понятно, какой привет хотел передать доктор: «Привет! И что теперь будем делать с бедной беременной девушкой, больной маниакальной депрессией? Прерывая лечение, ты, кажется, ручался за ее здоровье? Никаких стрессов, никаких потрясений. Привет! Привет, идиот!»
– Что он сказал?
Илья подошел к Саше. Она выставила перед ним руку.
– Ничего.
– Совсем?
– Спросил, буду ли я рожать.
– Думаю, это стандартный вопрос. Он должен был его задать.
– Кажется, это ты не догоняешь! Он спросил вот так: «Вы же не собираетесь рожать?!»
Саша удачно изобразила фальшиво-мягкую манеру, с которой доктор произнес эти слова, так что и сам доктор представился довольно ясно. Пока Илья придумывал, как оправдать поведение психиатра, Саша забралась на диван и с головой укрылась пледом. Почему-то оправдаться для Ильи тогда было важнее, чем попытаться утешить жену. Словно на кону стояла честь всего врачебного сообщества. Он даже не сразу понял, что проблема тут намного у́же и касается только его собственной ошибки. По большому счету, Илья старался защититься разом перед возникшим образом Лаврентия Михайловича, передающего свой ехидный привет, и перед Сашей, которую вот-вот накроет новая волна отчаяния.
– Я поговорю с ним! Он не должен был так себя вести.
– Ты с ним заодно.
– Что?
– Этот придурок предлагает аборт, а тебя это нисколько не злит!
Илья в действительности не ощутил никакой злости, даже когда услышал это холодное слово. Он не видел ее лица, но знал, что Саша сейчас плачет. Шерстяной плед подрагивал на плече. Илья сел рядом и как-то нелепо попытался обнять.
– Иди к черту.
К черту Илья пошел на следующий день. Лаврентий Михайлович первым увидел его в узком, заставленном цветами коридоре и первым вцепился в Илью хватким взглядом.
– Здравствуйте, пройдемте.
– Пройдемте, – ответил Илья, почему-то выбрав второе из двух предложенных слов. Он сел на тот же стул, что и месяц назад, и наблюдал перед собой того же человека на прежнем фоне. Но в окне было тускло, и тот же человек теперь выглядел совсем по-иному: старее и темнее себя прошлого. Всем своим видом он показывал, что не собирается начинать разговор, и принялся рыться в стопке документов. Выходило, что первое слово было за Ильей.
– Лаврентий Михайлович, – решился он. – Моя жена, ваша пациентка…
Доктор, не отрываясь от бумаг, поднял указательный палец. Илья замолк.
– Александра Руднева… Она была у вас вчера, – возобновил попытки Илья.
– У меня нет такой пациентки.
Наконец доктор нашел, что ему было нужно.
– Александра Руднева.
– Вы слышите? Я говорю, у меня нет такой пациентки. Не числится.
Эта игра начинала раздражать.
– Прошу назначить для беременной терапию с более щадящими препаратами.
– М-м-м… А чем вас не устраивают текущие препараты? Они что, не помогают?
– Вы же понимаете, что они могут нанести ребенку вред.
– Когда Александра была пациенткой нашего диспансера, она и ее родственники были проинформированы о риске развития рецидива психического заболевания в период гестации и после родов. Вчера я также проконсультировал Александру о риске применения лекарственных средств для здоровья плода и дал рекомендацию применять текущую терапию в минимально эффективной дозе.