После Ваниного крещения Саша подалась к Богу. Вернее, наоборот, решение крестить сына происходило из новых Сашиных убеждений, но Илья увидел начало перемен только после обряда. Ване уже исполнилось четыре года, но до тех пор никому не было дела до его религиозной принадлежности. Мальчик рос сильный, громкий и брыкливый, так что и родители, и Федор, который крестил Ваню, здорово намучились на таинстве. Но Саша была довольна.
Религия отвлекала ее. Илья подозревал, что духовное увлечение не дарит ей страсти. Ему казалось, что церковь была для Саши что баня по субботам: ускоряла окислительные процессы и помогала вывести накопленные за неделю шлаки. Однажды Саша попросила достать с антресолей иконы. Илья снял коробки и стал развешивать иконы над кроватью.
– Как думаешь, Бог помогает? – спросила она. Илья стучал молотком. Саша вытирала лики сухим полотенцем. – Или он просто смотрит?
– Ма! Ко это?
Ваня перевернул коробку.
– Эти святые не отвернулись от нас во грехе, не отвернутся и в молитве, – ответил Илья.
Саша отреагировала заторможенной улыбкой.
– Я не за себя молюсь, – сказала она.
– А за кого же?
– За Вана.
Так она теперь называла сына, переделав имя на французский манер. Ван! Где «а» звучит как «э», а «н» застревает в носу. Le vent – ветер, ветерок. Такое прозвище ему подходило. Мальчик, не умея ползать, сразу выучился бегать и сквозняком носился из комнаты в кухню, из кухни – в коридор.
– И о чем твоя молитва? С ним вроде все хорошо.
– Не хочу, чтобы Ван стал, как я.
– Тогда молись и за себя. Тебе самой нужно быть здоровой, и тогда не придется просить Бога о такой ерунде.
– Ма!
– Не хочу. Ни о себе, ни о нас с тобой.
Илью уколола категоричность, с которой Саша ответила ему.
– Почему?
– Я бы вообще не хотела быть здесь. Мне кажется, я тут только ради него.
Ваня протянул маме иконку.
– Хочешь уехать? – спросил Илья.
– Ты не понял.
Он помолчал. Он понял. Ему сделалось стыдно за свой мозг, который так часто и с удовольствием вычеркивал Сашу из будущего.
– Мне все надоело, – продолжила она. – Я просто терплю.
– Ма! Ко это?
– Это Боженька, Ван.
Илья развесил иконы. Уронил молоток на кровать. Молоток сразу заинтересовал Ваню.
– Я думаю… То есть я знаю, что Бог не просто смотрит, – сказал Илья.
– Точно?
– Изволь взглянуть правде в глаза!
– Как ты можешь знать, если даже не веришь в него.
– Разве Богу нужна моя вера, чтобы кому-то помочь?
– Не знаю. Но мне кажется, ты себя недооцениваешь.
– Что сказал сегодня доктор?
– Увеличил дозировку, ну и… впрочем, как обычно. Вся эта хрень про работу над собой.
– Значит, увеличим.
– Значит, да, – согласилась Саша. Она тоже встала на кровать и стала разглядывать святых. – Скажи, ты бы справился без меня?
– Ма!
– Вдруг я ему не нужна? – Она взяла Ваню на руки.
– Не тупи, – Илья постарался сделать веселую мину. – Ты его мама. Главный человек в жизни. Пуповина, ментальная связь, слышала про такое?
Погруженная в себя, Саша посмотрела на окно, точно птица, которая вот-вот упорхнет.
– Не говори мне про связь… Я ужасная мать. Ужасная мать.
Река разлилась и затопила городской берег. Скрылась под водой панель набережной. Долгая нить парапета пунктиром выглядывала на поверхность, и на ней сидели утки. Илья смотрел на зыбкий ковер воды, накрывший берег, на серые облака, на уставших уток. Все было иначе. Совсем иначе. Той весной, когда они познакомились, они так же сидели на ступенях каменной лестницы, уходящей прямиком в реку, кормили уток, пили из горла советское шампанское и были счастливы мигом и грядущей жизнью.
Той далекой весной Саша первая сказала Илье: «Привет». В ста шагах отсюда, у горбатого моста. Илья шел один, Саша была в компании. Ее спутники куда-то быстро исчезли. Она отделилась от них, как искра от костра, и обожгла его. За разговорами наступила ночь. Илья хотел есть и из-за этого злился. Он был очень голоден, предлагал зайти в кафе или пиццерию, но ей было не до того. Чем гуще становилась ночь, тем ярче горели ее глаза. Кабаки закрылись, он стер ноги, шатаясь по городу в паре с незнакомой девушкой, но не мог сказать ей, что устал и зол. Как только он глядел на нее, голод с усталостью отступали. Илья говорил через себя кому-то выше: «Она так красива, пусть она будет моей!»
Ваня бросал в реку сухари. Птицы глядели издалека и не хотели плыть за едой. Ваня кричал на них, чтоб они немедленно ели, иначе хлеб утонет. Он намочил ноги, спускаясь все ниже и ниже. Он был настроен решительно.
– Утки, вы чего не едите? – крикнул Илья птицам.
– Утки, чё не едите? – повторил Ваня.
Одна из них крякнула в ответ.
– Кажется, это по-французски, – сказал Илья. – Саш, переведи.
– Она сказала, что не любит хлеб.
– Она не юбит хеб? – удивился Ваня.
– Говорит, что хочет круассан.
– Куасан?
– Мне кажется, раньше вода была другого цвета, – сказала Саша.
– Какого?
– Не такого грязного. Почему-то мне помнится, что она была розовая.
– Мне тоже так запомнилось, – ответил Илья.
Ваня выбросил пакет сухарей в реку. Пакет поплыл по течению прочь от стаи уток. Саша увидела, как ее сын стоит на затопленных ступеньках по колено в воде, и спустилась к нему. Она тоже промочила ноги, обняла Ваню и посмотрела на мужа. Одну секунду.
– Вода холодная, – сказал Илья. – Пошли домой.
Ночью полил дождь. Илья и Саша лежали в кровати без сна. Форточка была открыта, и они слушали монотонный железный шум воды. Ваня спал между, закинув ноги на обоих родителей. Его губы надулись, по закрытым векам пробегали разряды снов. Илья смотрел на него и думал, что лицо его очень чистое и красивое и ничего более прекрасного он не видел в жизни. Он смотрел на Сашу и думал то же. И в этот миг, под шум дождя, он был готов умереть. Илья поймал прекрасное мгновение, чтобы уйти без сожаления и страха. А потом он подумал, что это было бы еще и правильным – уйти первым. Нет, не сейчас. Сейчас будет слишком рано. Но после, когда Ван станет мужчиной, когда излечится Саша. Когда-нибудь, когда все будет, как должно, найти бы ему ту же самую красоту, что он видит сейчас, и радостно умереть!
Утром Саша исчезла. В щелку приоткрытых век Илья видел, как она собирает вещи. Не выспавшаяся, раздраженная, она не боялась их разбудить. Скорее всего, Саша даже хотела поднять домашних: она хлопала дверцей шкафа, ящиками комода, но Ван спал, а Илья делал вид, что спит. И ей пришлось уйти.
– А мама де?
– Уехала.
– Де мама?
– Скоро вернется.
Илья знал, что после очередного вопроса Вани, куда подевалась его мама, он кинется ее искать. Он будет жалеть, что отпустил ее, что не взял никаких координат. Он вспомнит, как любит ее.
За окном лил дождь. Ваня катался на самокате из комнаты в кухню, из кухни – в коридор. Он еще был доволен тем, что мама пошла в церковь, в магазин, к доктору.
В обед Илья позвонил Зазе.
– У тебя нет телефона Алины?
– Кого?
– Ты услышал.
– Какой именно? Пф-ха! Ладно-ладно… Зачем тебе понадобилась эта ведьма?
– Есть дело…
– У меня нет ее контактов. Я все стер!
– Не ври! Это тот самый номер, на который ты по пьяни шлешь дикпики.
– Черт с тобой. Сейчас отправлю… Только не пускай ведьму в дом!
Илья повесил трубку. Посмотрел на часы. В кухню влетел Ваня:
– Какао мона? Хочу какао.
Илья поставил на плиту чайник. Самокат унесся из кухни. Пролетел по комнате. Де мама? Сделал разворот. Исчез, вернулся, исчез, вернулся, в чайнике гремело. Де мама?
– Алло. Алина?
– Алина.
– Это Илья. Руднев.
– Узнала.
– Узнала?
– Чего ты хотел?
– Ты ведь дружна с Сашей? Моей женой. Саша Руднева. Видишь ли… – начал он.
– Что с тобой? «Дружна»… Говоришь как старый маразматик! Тебе ее позвать?
– Саша у тебя?
– Шурик! – крикнула Алина. По долгому звуку Илья понял, что Саша не рядом, а где-нибудь в одной из комнат большой и дорогой квартиры. – Шурик!?
– Нет, не зови.
– Чиво?
– Не надо звать… Если она у тебя, просто скажи, что у нас все хорошо.
– А чего звонил?
– Я не знал, где она. Понимаешь, у нее сейчас такое состояние, что я боюсь, как бы она не сделала ничего плохого…
– Алло! – Он услышал сонный голос жены.
– Саша?
– Да.
Чайник засвистел. Илья снял его с огня.
– Какао!
– Сейчас будет тебе какао!
– Что-то случилось? – спросила далекая Саша.
– Случилось, – ответил Илья. – Я понял, что ты нужна мне. И ему. Без тебя нет будущего.
– Иля…
– Помнишь, как мы в Париже играли в баскетбол? Помнишь Юго?
– Юго… Юго…
– Когда ты научилась бросать в корзину, он сказал, что мы самые красивые и веселые старики, которых он встречал.
– Я хочу спать.
– Мы ждем тебя. Мы поедем в деревню, сходим на рыбалку. У меня завтра выходной. Мы сходим на рыбалку, а ты отдыхай, но обязательно возвращайся.
– Иль!
– Мы еще не старики, слышишь! Все впереди. Ну пока. Алло! Пока… Ждем тебя завтра.
Илья повесил трубку с чувством, что, вместо того чтобы ободрить, только навредил ей. Как полицейский, разоблачивший коллег под прикрытием.
– Твое какао на столе! – крикнул он мелькнувшему в проходе сыну. – Только осторожней, оно не остыло.
Ван въехал на кухню и, забираясь на стул, потащил скатерть. Кружка скользнула к краю и опрокинулась.
Илья помертвел. Он бросился к сыну и стал вытирать его плечи.
– Обжегся? Где? Обжегся?!
– Пап, оно хо-одное!
Он вспомнил, что секунду назад разбавил какао молоком из холодильника. Истерик! Не пора ли тоже принять успокоительное?
– Я же просил тебя! – закричал Илья. – Просил быть осторожней!
Ваня сжался:
– Пости, пап, пости!
– Ты мог обвариться! Все! Иди с глаз моих!