Подавляю лишние эмоции и концентрируюсь на чистой ненависти — усилием воли я умею доводить себя до любого состояния, будь то полная апатия или эйфория, не снившаяся даже бывалым торчкам.
Пока все идет по плану. Я разворошу их чертово уютное гнездо.
***
Связка ключей завалилась за подкладку видавшего виды рюкзака, но полумрак подъезда рассекает тонкая полоска света — наша входная дверь не заперта. В приступе паники толкаю ее плечом, но тут же усмехаюсь: все отлично, здесь у нас чертова идиллия. Мама и Валерон бухают на кухне.
Они частенько проделывали это, пока я батрачил на дядю в забегаловке, но после того как мать объявила о серьезности их отношений, шифроваться перестали окончательно.
Грохаю рюкзаком об пол, распутываю шнурки и забрасываю в шкаф куртку.
Взъерошенный Славик путается под ногами и вопит во все горло.
— Привет, бро… — шепчу я. Прохожу на огонек, и навязчивая боль в виске живо напоминает о себе.
В мисках нет воды и корма, в кастрюлях пусто, в холодильнике повесилась мышь, но на столе, в окружении тарелок с колбасой и сыром, торжественно возвышается пол-литровая бутылка.
— Отмечаете помолвку? — смеюсь, хотя мне совсем не весело.
Валерон поднимает опухшую физиономию и пытается сфокусироваться на нежданном госте:
— О, Славка. Садись. — Он наливает мне водки, но я демонстративно игнорю протянутый стакан. Мольба во взгляде матери запускает цепочку странных ассоциаций. Пожалуй, она не умнее дурочки…
— Славик, мы заявление подали… — гнусавит мать, и ее острый локоть соскальзывает с края столешницы. — Теперь будем семьей.
— Завязывай бухать, ма. — Я открываю шкафчик, насыпаю корм в миску, глажу благодарно мурчащего тезку и отправляю упаковку в переполненное ведро. — Вспомни свою подружку по спа-салону, у которой черные риелторы хату увели… Она начинала так же.
— Слав, ну что ты за человек… — Мать прячет покрасневшее лицо за ладонями, прерывисто всхлипывает и воет.
Она не умеет пить — ведет себя одинаково безобразно и под дешевой паленкой, и под «Хеннесси». Такие «концерты» в ее исполнении я видел тысячу раз, и они меня не трогают. Однако Валерон ведется по полной.
— Нет, а ты, а вот ты… — задыхается он в праведном гневе. — Че ты-то умеешь, чистоплюй? Ни себя, ни мать обеспечить не можешь… Нет бы порадоваться за нее… До слез довел, баран.
Я скриплю зубами, смотрю в упор в его пьяную харю и, мило улыбнувшись, посылаю на три буквы.
— Ты бы с мое пожил. И как я. Да я… — по инерции продолжает тарахтеть Валерон, зато мать резко бьет кулаком по заботливо сервированному столу и кричит:
— Пошел вон, негодяй! Возвращайся к своему папаше, ты не лучше!
Мигрень взрывается в башке дребезжанием тысячи пружин, и я выдыхаю:
— Я еще в прошлый раз тебя услышал.
***
Хлопаю дверью и пару секунд пялюсь на экран смартфона, но не вижу размытые черные цифры. Это гребаный ад. Даже мне, отморозку, иногда не хватает выдержки…
Выбора не осталось. Хорошо, что все сложилось именно так.
С трудом набираю знакомый номер и перебиваю безучастный голос автоответчика:
— Привет! Звоню сказать, что ты меня уговорил. Я вернусь. Прямо сейчас. Пусть твоя дочка выметается из моей комнаты, или я за себя не ручаюсь.
Итак, игра начинается. Я не готов к ней, придется импровизировать.
Достаю со дна пыльной коробки слаксы, сорочку и пиджак из позапрошлогодней коллекции, разжившись в «будуаре» утюгом, глажу их прямо на диване и напяливаю. В ход идут и классические туфли, после берцев вызывающие лишь досаду и дискомфорт.
На несколько секунд зависаю у зеркала и прихожу к выводу, что навыки выглядеть стильно еще не утрачены. Обязательно заявлюсь в таком виде в шарагу, как только верну свое пальто.
В комнату заглядывает мать и, воровато оглянувшись, прикрывает за спиной дверь. В воздухе повисает кислый запах спиртного.
— Славик, какой ты красивый… — робко вздыхает она. — Прости, что иногда реагирую резко. Зря ты так с Валерой. Он помогает мне как может. Добрый он. Прояви снисхождение! — Поняв, что тирада не находит отклика, мать заламывает руки: — Господи, как же с тобой тяжело!.. Ты словно замороженный: ни любви, ни участия, ни благодарности… От тебя вообще не исходит тепло!
— А от тебя? Когда оно в последний раз исходило от тебя? — Я вклиниваюсь в ее наполненный трагизмом монолог и всматриваюсь в мутные опухшие глаза. В них вспыхивает злость.
— Я не звала тебя сюда, Слав, не надо прикидываться униженным и оскорбленным! Твои жертвы никому не нужны. Иногда я не могу видеть твое лицо! Ты слишком сильно на него похож и давишь точно так же. Пусть я никчемная, пусть ничего не умею, но я буду жить, как сама захочу. Не вам решать. Никому из вас! — Мать изрыгает проклятия и изрядно смахивает на сумасшедшую.
Что она несет…
Теперь она воюет со мной. Я ей реально мешаю.
Мне давно не пять лет, но глаза жжет. Едва сдерживаюсь, чтобы не заорать, тупая боль изнутри напирает на ребра, но спасительная ненависть отключает все иные чувства и проясняет рассудок.
Обвинения в корысти были главным аргументом отца в их скандалах. Сейчас мы проверим, насколько он был прав.
— А как бы ты хотела жить, ма? Что именно тебе нужно? — спокойно спрашиваю я и даже заставляю себя улыбнуться.
Мать надолго задумывается, опускается на краешек дивана, тяжело дышит и неуверенно выдает:
— Да хоть… Да хоть салон красоты, как у Маши…
— Окей.
Снова углубляюсь в коробку, нахожу две пухлые пачки, перетянутые зелеными резинками, и протягиваю матери:
— Вот. Тут почти миллион. Хватит на материалы и пару месяцев аренды. Оживи свой блог, подтянется народ…
— Откуда это? — Злоба мгновенно в ее глазах сменяется обожанием и восхищением.
— Неважно. Поздравляю с предстоящим бракосочетанием.
— Ох, Славик, ты даже не представляешь, какой камень упал с моих плеч… Мы же теперь выберемся из нищеты. Ты… заходи! — Пачки скрываются в кармане ее растянутого худи. — Обязательно к нам заходи!
Мать часто моргает, улыбается, тараторит что-то еще, поднимается на носочки и целует меня в щеку… Пусть деньги она любит намного больше, я не могу на нее злиться. И не могу не заботиться, даже если намереваюсь бросить.
— А если мое мнение все еще для тебя важно, то… Пошли ты этого Валерона. И живи счастливо. — Сгребаю в рюкзак учебники и тетрадки, прохожу мимо мамы, ловлю и прячу орущего Славика под курткой и сваливаю в тихий вечер.
Отступать некуда. И каким бы я ни был на самом деле, хорошим мне уже точно не стать.
24 (Регина)
Я долго-долго смотрю ему вслед. Душа облачками пара через рот покидает нерешительное тело, устремляется за ним, теряет из виду и рассеивается в холодном воздухе…
Только что я была целой — мечтала, строила планы и крепко стояла на ногах, но теперь едва держусь. Прислоняюсь к окоченевшему кружеву калитки и пытаюсь собрать воедино эмоции, события и слова.
Свят, вопреки всему, спас меня от насмешек, не допустил моего позора, заступился, выслушал, целой и невредимой доставил домой. Он простил меня и в глубине души никогда не желал зла, поэтому и оставался таким красивым…
Нагромождения смыслов жужжат в голове, и руки дрожат. Не знаю, кто в прошлом причинил ему боль и заставил отгородиться от мира, но уже ненавижу этих людей.
Из-за деревьев стремительно наступает темнота, мир погружается в объятия холодной ночи, и легкая паника пощипывает кончики пальцев.
Но я не бегу, глубоко дышу и фокусируюсь на уютных картинках ежевечернего быта.
Я здесь. Я пока еще здесь.
На сердце легко.
В ярко освещенном окне в метре от меня мелькают силуэты — мама передает Андрею кофейную чашку с горячим волшебным зельем, и тот, благодарно кивнув, опускается в кресло и дует на пар. Они что-то обеспокоенно обсуждают, а передо мной в полный рост встает проблема номер два.
Пропавшие из сейфа деньги.
И паника, миг назад находившаяся под контролем, срывается с цепи.
Затравленно озираюсь по сторонам, но заборы, кусты и крыши сливаются в сплошной одинаковый фон. К ногам подползают сиреневые тени, ледяной ветер дует в лицо, на заброшенных дачах тоскливо завывают собаки. Свят ушел, бабочки улетели, я здесь одна и не смогу ничего предпринять. Кутаюсь в куртку и спешу к дверям.
На учиненный мною шум из гостиной выходит мама. Ее родная теплая улыбка тут же сменяется испугом.
— Регина, что случилось?!
За ней вырастает Андрей, его серый взгляд настороженно шарит по моей одежде.
Я слишком поздно вспоминаю про пятна и потеки грязи, причудливо украсившие джинсы и куртку, и, рассеянно махнув рукой, пускаюсь в объяснения:
— Упала. Опять. Вы же знаете, насколько я неуклюжая… — Снимаю ботинки «Прощай, молодость» и почтительно ставлю их на полку для обуви. — Да и куртка маркая. А пальто не ношу — решила вернуть Славику, как только он приедет…
Родители в смятении переглядываются, но мама первой обретает дар речи:
— Ладно. Переодевайся и мой руки. Ждем за ужином.
Мамин спокойный тон контрастирует с безнадегой в глазах, пугает и снова разжигает во мне чудовищную вину. Эти деньги были и ее надеждой…
Покорно плетусь в ванную, старательно смываю размазанный макияж и засохшую грязь, влезаю в безразмерную футболку и растянутые штаны и, поджав хвост, являюсь в столовую.
Там тихо и мирно.
Андрей галантно выдвигает стул и помогает мне сесть, нахваливает приготовленное мамой блюдо, смеется и шутит, но в паузах между словами повисает мучительная тишина и назойливо звенит в ушах. Дискомфорт нарастает, нежнейшее мясо не лезет в глотку.
— Регина, вернемся к нашему разговору… — мягко начинает мама, и серебряная вилка выскальзывает из моих онемевших пальцев.
К беседе тут же подключается Андрей:
— Мы понимаем, как для тебя важно общество сверстников, но Наташа рассказала, что ты являешься в таком виде не в первый раз. Если что-то происходит в стенах колледжа, я завтра же поговорю с директором. — Отчим невозмутим и надежен, от его красоты захватывает дух, но я ни за что не признаюсь ему, что несколько дней жестко огребала за проигрыш в споре. Хватит с Андрея и мамы подробностей моей интимной жизни.