Но я голоден и, пожалуй, воспользуюсь халявой — отодвигаю стул и занимаю свое законное место, хотя прекрасно вижу — до того, как я заявился, на нем сидела Наташа. Как ни в чем не бывало смотрю на нее, невинно хлопаю ресницами, и она поспешно отодвигает свои приборы и ставит передо мной чистые.
Папаша, вечно пребывающий не в теме (по причине удобства такой жизненной позиции), удовлетворенно крякает, плюхается напротив, а его жена заботливо передает мне салат, хлеб, салфетку, солонку и все, что я периодически у нее прошу.
Подло и приторно улыбаюсь, вспоминаю полузабытые манеры, вооружившись вилкой и ножом, принимаюсь есть и исподтишка наблюдаю за отцом. Я высматриваю подвох, жду, когда придурок проколется, потому что он просто не может быть таким — расслабленным, улыбчивым, спокойным.
Он напрягает меня до оскомины, я мог бы прямо сейчас подпортить его блаженное настроение, но пока держусь непринужденно — никто не должен догадаться, какой гребаный ад творится в моей душе.
Надо признать, стерва вкусно готовит, видимо, поэтому отца настолько сильно развезло. Моя мать никогда не старалась ему угодить и чаще всего просто забивала на приготовление еды.
В коридоре шаркают шаги. Перестаю жевать и в замешательстве оглядываюсь — я так увлекся созерцанием этого балагана, что начисто забыл о существовании «папиной радости».
Шатаясь, как в невменозе, дурочка выходит из темноты, останавливается у пустого стула и изображает нечто, даже отдаленно не похожее на улыбку. Круги под глазами и серый оттенок лица усугубляет странное платье из жутких зеленых кружев. Она молча садится рядом, и облако знакомых цветочных духов перекрывает все другие запахи. В поле зрения попадает ее тонкое запястье, голубоватые вены и хрупкие дрожащие пальцы.
Она замерзла или что?..
Тянусь к высокому стакану, глотаю воду без газа, и дурочка сообщает:
— Простите, пришлось отлучиться. Котенок накормлен и устроен в лучшем виде.
Ее фразу все пропускают мимо ушей.
Тикают винтажные часы, заменившие в простенке любимую картину матери, занавесочки кружатся в вальсе со сквозняками, за огромными темными окнами в кронах тополей шумит осенний ветер. Тут здорово не хватает упреков, мата и воплей. Разбитой посуды, хлопанья дверей и сдавленного плача.
Снова болит голова, одолевает беспокойство за мать, раскаяние и черная, выжигающая нутро обида. Она вышвырнула меня из жизни, как ненужную, вышедшую из моды вещь. Знаю, ее тупая выходка однажды сменится бурными извинениями, и подспудно жду звонка, но она не звонит, и тревога нарастает.
Сегодня я поступил с ней так же, как отец — откупился, попытался очистить совесть подачкой и оставить ее в прошлом.
Мои чертовы родаки не способны на привязанность.
Ну а я… точно такой же.
На тропе войны рефлексия ни к чему.
Подонкам можно все.
Изгоняю из башки ненужные сомнения, вспоминаю уроки актерского мастерства, нахваливаю хозяйку и веду себя подчеркнуто корректно, но иногда развязно и двусмысленно улыбаюсь Наташе. Гламурные подружки матери были в восторге от таких улыбочек, стерва тоже реагирует — растерянно прищуривается и заливается краской.
На пассажи отца я отвечаю с только ему понятным сарказмом и, судя по его кислой физиономии, за каких-то пятнадцать минут обеспечиваю приступ изжоги.
Дурочку я демонстративно игнорирую, хотя трясущаяся белая рука помимо воли притягивает внимание и сбивает с мысли. Если в доме настолько холодно, почему бы им не прибавить отопление?
— Регина, как ты уже, наверное, поняла, это Слава! — спохватывается Наташа. — Сын Андрея. Вы непременно найдете общий язык и станете друзьями.
— Очень приятно! — воодушевленно подхватывает дурочка. — Меня зовут Регина.
Я чувствую щекой ее умоляющий взгляд, откладываю вилку и поворачиваюсь к ней:
— Вообще-то, мы знакомы и общий язык давно нашли. Регин, ну что же ты? Давай, расскажи все родителям!
Повисает немая сцена. Дурочка бледнеет как полотно, в расфокусированных глазах мелькает ужас и некое подобие внутренней борьбы. Мне скучно и пофиг — вывалит ли она на предков новость, что мы трахались, или попробует меня прикрыть. Все ее слова в конечном итоге я использую против нее же.
Некстати налетают воспоминания о пьяной ночи, ее стонах и клятвах, но я лишь расслабленно откидываюсь на спинку венского стула и расстегиваю пуговицу у горла.
— Да. На самом деле мы учимся в одном колледже. Только Свя… — Дурочка заикается и теребит край салфетки. — Святослав — старше на два курса. И он отличник. Боже, как тесен мир!
Отец вздрагивает, и его лощеная морда покрывается бордовыми пятнами.
— Так вот где ты учишься! С твоими-то способностями! Это за гранью. Ну как же она позволила тебе…
— Пасть так низко? — усмехаюсь я. Он бросает быстрый взгляд на Регину и затыкается. Ее-то факт обучения в шараге хуже не делает. В любой ситуации для него будет хорошей она, а не я.
— Обсудим это потом, хорошо? — Папаша многозначительно хмурится. — Ну а к нам надолго, сынок?
Издевательски смотрю в упор, но сохраняю безукоризненную вежливость. Уже очевидно, для его чертовой семейки я — огромная заноза в заднице, но они не отделаются от меня просто так.
— Да, рассчитываю пожить тут какое-то время. Мать выходит замуж, в двухкомнатной хрущобе с молодоженами я немножко не ко двору… — Я изображаю робость, щеки трогает легкий румянец. — Если моя комната все еще свободна, я бы хотел занять ее.
Отправляю в рот лист салата, медленно жую и наблюдаю за отцом.
Интересно, что он предпримет? Хватит ли у него духу выгнать оттуда свою «радость», или он опять предпочтет задвинуть меня на второй план?
А вдруг этот гений дипломатии реально поселит нас вместе?
Я ухмыляюсь как дебил. Зря я тянул, мозолил глаза матери и не переезжал сюда. Тут весело.
Гафарова то и дело что-то роняет и разливает по скатерти — на сей раз опрокинула стакан с водой, и под столом образовалась прозрачная лужица. Сомнения в ее вменяемости растут и крепнут, но отец и Наташа устраивают форменный цирк — молча передают ей салфетки и делают вид, что ничего странного не происходит.
За стаканом летит вилка, дурочка пялится то на меня, то на папашу и хрипит:
— Это хорошо, С… Слава. Я временно разместилась у тебя, но комната для гостей в конце коридора нравится мне намного больше… Непременно сегодня же туда переберусь.
— Пусть там поживет Святослав! — Папаша в своем репертуаре. Что и требовалось доказать…
— Нет! — взвизгивает «папина радость».
Я поднимаю голову и с искренним интересом изучаю эту ненормальную. Растрепанные патлы спадают на лоб, в мочках болтаются дешевые пластиковые серьги, но убогое платье, как ни странно, подходит к глазам — опухшим, затравленным и заплаканным.
Сердце екает. Интересно, как она? Отошла ли от происшествия в шараге?..
— Мы рады, что ты решил остаться! Твой папа ждал этого момента с тех самых пор, как вы разлучились! — сияет Наташа, транслируя тепло, сочувствие и всепоглощающую любовь, и я почти ведусь, но вовремя осаждаю себя. Она же актриса, лицемерие ей дается даже легче, чем мне. Однако я отчего-то не могу выдержать ее внимательный пристальный взгляд.
Папашина ладонь накрывает ее руку, и до меня доходит: между «молодыми», как в любимых приторных мелодрамах Яны, происходит молчаливый диалог. Внезапно Наташа извиняется, встает из-за стола и, прихватив смартфон, скрывается в дверном проеме.
Спустя пару секунд оттуда доносятся обрывки телефонного разговора:
— Прошу вас. Если еще не поздно. Будет еще один гость, наш сын. Да, дочь и сын.
Сын…
Несмотря на еле слышную боль в висках, я ощущаю приступ эйфории — все складывается как нельзя лучше. Через неделю день рождения отца и открытие салона — туда наверняка придут его друзья, блогеры и пресса… Почему бы не развлечься и не сделать их праздник чуть более скандальным?
Остаток вечера воодушевленно болтаю, беззлобно подтруниваю над дурочкой, и она ловит каждое мое слово, открыто заигрываю с Наташей и игнорю отца.
Идиллия, мир и любовь. Сын и дочь. Идеальная картинка из глянцевого журнала.
***
Пока Гафарова, спотыкаясь и налетая на стулья, относит в посудомоечную машину грязную посуду, а ее мать подготавливает гостевую, папаша отзывает меня в сторонку и тихо шепчет:
— Молодец, что вернулся. Нам о многом надо поговорить. Со своей стороны приложу все усилия, чтобы ты ни в чем не нуждался. Но ты тоже хорош — столько времени избегал родного отца!.. Наташа переживала, а Регина так мечтала с тобой познакомиться… Кстати, все ли благополучно в колледже? Не знаешь, она ни с кем там не встречается?
— Все отлично. Не слышал. Не интересовался… — отнекиваюсь я, подавляя усмешку. — А что?
— Присмотри за ней, ладно?
— Окей.
— В следующем году будем решать вопрос с твоим поступлением в вуз.
Я сердечно благодарю его и направляюсь в свою комнату. Дурочка, вызвавшаяся освободить помещение, покачиваясь, плетется впереди.
Наверное, нужно прервать молчание, но слова упорно не находятся. Она тоже не грузит меня трагическими рассказами, не цепляется за руки, не плачет и не выказывает переживаний.
Так не пойдет.
Легонько подталкиваю ее в темнеющий справа проем и закрываю за нами дверь.
Задохнувшись, девочка пятится назад и упирается спиной в стену. Нависаю над ней и пристально смотрю в глаза.
— Вот тебе и ответ на все вопросы. Теперь ты знаешь, почему я на самом деле ошивался рядом. Так что… выныривай из иллюзий. Сестра.
— Как мне тебя называть? — перебивает она чужим, низким голосом. — Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?
— Святослав. Свят. Я бы не взял этот вариант имени, если бы он мне не нравился.
Дурочка кивает, встает на цыпочки и крепко меня обнимает.
К такому проявлению щенячьей преданности я не готов, но кровь приливает к голове, и я обнимаю ее в ответ — крепко, до хруста косточек. В моем жесте есть что-то больное — папаша или ее мать могут войти в любой момент, но это, черт возьми, заводит.