— Не спишь? — шепчет мама, зашедшая пожелать спокойной ночи. — Ну вот, ребенок, ты так переживала, а все оказалось намного проще! Вы — студенты одного колледжа, к тому же пересекались раньше… Как он тебе? Оправдал ожидания?
— Мама, почему некоторые люди пытаются настолько глубоко запрятать свою истинную суть? Я путаюсь в их намерениях, не могу понять, какие они на самом деле, начинаю сомневаться, и становится страшно… — невпопад тараторю я, но мама гладит меня по волосам и смеется.
— Поверишь, ли, Регина, подавляющее большинство простых смертных не обладает даром настолько тонко чувствовать. Пусть ты не до конца верно считываешь людские мотивы, причинно-следственные связи их мыслей и действий, но ты видишь суть. Ты точно определяешь хороших чистых людей, пусть и заблудших… Я — нет. Я ошибаюсь и двигаюсь по жизни на ощупь…
Она целует меня в лоб, поправляет одеяло и тихонько прикрывает дверь, но ее простое и важное признание мешает уснуть, требуя осмысления.
Отчим и его сын — каждый из них видит свою сторону правды. Я знаю, сколько боли за душой у Свята. Знаю, как мучился без него Андрей. Неужели и им, великолепным, разумным, самодостаточным, тоже нужен проводник, чтобы выбраться из темноты? Им тоже нужна невесомая легкая бабочка…
Потрясающее открытие пронзает меня молнией.
Получается, и нормальные полноценные люди живут в неопределенности, идут по воздуху, замирают от страха и всю жизнь ищут ориентиры, чтобы не сбиться с пути.
Значит ли это, что я… как и они… нормальная?
Или же это они ненормальные, так же как я?
***
Ранним утром мама и Андрей уехали по делам. Хлопнула дверь, смолкли тихие разговоры, зашуршали шины, но дом не опустел — в нем осталась теплая родная душа.
Сегодня странный день: ужасающе грустный и одновременно пронзительно-светлый. Я успела выплакать море слез, в муках умереть, воскреснуть и свыкнуться с потерей своей безумной любви и обретением сводного брата, но… Свят подстерег меня в коридоре у ванной и позвал прогуляться.
— Давай сходим куда-нибудь. Без скрытых смыслов и тому подобного. Просто развеемся, не тухнуть же все воскресенье дома… В пять будь готова, я постучу.
Конечно же, я согласилась.
Несколько часов вертелась у зеркала, экспериментировала с образом, предвкушала, мечтала, смеялась и пела. И солнце за пыльным окном гостевой сияло совсем по-весеннему до тех пор, пока не спряталось за огромной кирпичной стеной.
Теперь чертова стена, отделяющая богатые коттеджи от бескрайнего мертвого поля, отбрасывает густую тень на пожухлую, прибитую морозцем газонную траву — ее не сдвинуть, не преодолеть и ход вещей не изменить, но я все равно попытаюсь.
Мимикрия под отмороженную деваху, дружба с Кэт и ее шавками, попытки казаться сильнее и веселее, чем я есть, не привели к успеху, и я начинаю с чистого листа — перекрашиваю волосы в благородный шатен, облачаюсь в строгое платье-футляр цвета индиго и сдержанно улыбаюсь отражению, словно леди Кейт своим подданным.
Капаю на запястья любимые духи, провожу колпачком по шее и, закусив губу, решительно выхожу на нервный стук в дверь, но Свят предстает передо мной невыносимо, крышесносно красивым, и я мгновенно пьянею от его присутствия и впадаю в ступор.
Ему идет уличный стиль — подчеркнуто небрежный, но продуманный до мелочей. Ему идет абсолютно все — от мятой толстовки до дорогих брендов. Но больше всего ему идет нагота…
Он украшает собой эту сложную, пугающую реальность, а мне остается лишь любоваться им во все глаза. Лишь единственный раз в жизни я настолько же сильно зависела от живого существа. И то была бабочка.
В теплом салоне такси я с новой силой стремлюсь задавить свои неправильные чувства — набираю в грудь побольше воздуха и наконец завожу разговор о том, что между нами произошло, но сердце предательски стучит.
Свят прикрывает лицо рукой и отворачивается, но я не могу заглушить свои нежность, восхищение и зависимость. Вдали от дома, в серых джунглях огромного города, мне ни в коем случае нельзя его потерять.
27 (Святослав)
Впервые за долгое время я спал как убитый — мне не хватало этих стен с оборванными в знак протеста обоями, завывания ветра в неплотно прикрытой раме и лая соседских алабаев. Даже сладкий запах духов, въевшийся в подушку, окутывал необъяснимым уютом.
Тепло, сытость и минимальный комфорт — вот на что я променял мать. Но за время пребывания здесь уже несколько раз ловил себя на мысли, что парадоксальным образом был счастлив в той убогой, убитой квартире и, не раздумывая, вернулся бы, если бы она позвала.
Даже в депрессии и безнадеге есть особый кайф — стоит его прочувствовать, и подсаживаешься навсегда.
Мать не звонит, значит, я все еще мешаю ей жить. А жалкий слабак папаша до смерти боится меня — боится не угодить и опасается, что я подкину проблем.
Вероятно, как только я их подкину, придется бросить шарагу и уехать — он с радостью купит мне билеты в столицу, снимет жилье и оплатит любой каприз, только бы сын-ушлепок больше не ошивался здесь, не портил идиллическую картинку и не мозолил глаза. И я приму все его подачки, потому что… достало лицемерить.
Я такой же конченый, как и все его окружение — мне тоже нужны от него только деньги.
В лицо сияет почти октябрьское солнце, в полинявшем небе ни облачка, паутина и дохлый паук по ту сторону пыльного стекла отливают золотом.
После вежливого стука осторожно открывается дверь, и в комнате показывается папаша. Вспомни говно…
— Славка, — блеет он. — Я должен помочь Наташе. Ты, наверное, в курсе: она открывает арт-салон и ресторан, в запасе пара дней, а там еще конь не валялся. У нее нет навыков решения оргвопросов, одна не справляется. Поставщики сдвинули сроки, придется смотаться в соседнюю область. Так что… вернемся поздно. Ты уж извини…
Я и не ждал, что мое появление сможет как-то повлиять на его планы. Сажусь на край кровати и пытаюсь отдуплиться:
— С каких пор ты согласовываешь со мной распорядок дня? Говори, что нужно.
— Раз вы знакомы с Региной… Развлеки ее. — Я едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос, но папаша неподдельно обеспокоен. — Только, бога ради, не бросай одну. Девочка… п-плохо знает город. Вот, оставь у себя. — Он кладет на стол пластиковую карту и, кивнув на прощание, отваливает.
— Твою мать! — цежу я сквозь зубы, откидываюсь на подушку и остервенело тру виски. — Вот так удружил. Твою ж мать!
Не представляю, куда ее можно отвести, чтобы не опозориться, не нарваться на старых знакомых и косые взгляды посторонних людей, но лишних мыслей очень много, мне действительно нужна развлекуха. Идеальный вариант — остаться дома, навешать ей лапши на уши и потрахаться прямо здесь, в нашей общей кровати — «папина радость» в этом спец, а я через себя уже много раз перешагивал.
Но я пока не уверен, что ее одержимость мной нужно усугублять — ума не приложу, что за цирк устраивают ее мать и папаша, но временами даже мне по-настоящему страшно за ее психическое здоровье.
Она не умнее Славика. Вторая девчонка, признавшаяся мне в любви…
После вчерашнего я собирался упорно ее избегать. Не распускать больше руки и свести общение к минимуму, но сама судьба, кажется, против таких раскладов.
Шурша камушками и осенним ледком, внедорожник папаши отъезжает от ворот, неисправный доводчик грохает створками, щелкает автоматический замок. Я поднимаюсь и долго втыкаю в окно — кроны тополей над кирпичной стеной побурели, трава у ее основания подернулась инеем. Я так яростно стремился забрать обратно то, что по праву рождения принадлежит мне, но теперь не чувствую никакого удовлетворения — только пустоту.
Хотя… все веселье еще впереди.
Раскрываю шкаф в нише, натягиваю старые джинсы, достаю с полки аккуратно сложенное полотенце и, повесив его на плечо, выхожу в коридор. Еще слишком рано, но дурочка, распутывая пальцами мокрые патлы, в облаке пара выплывает из ванной, налетев на меня, застывает, как вкопанная, и поднимает расфокусированные глаза.
— Привет, Свят! — Она скалится во все тридцать два зуба, но выглядит дерьмово — черные круги, опухшие веки, отросшие корни, затравленный взгляд. Кажется, мой «сюрприз» больно ударил именно по ней… Не знаю, что должен чувствовать по этому поводу, но чувствую укол раскаяния.
— Привет! — Применяя актерские навыки, приторно улыбаюсь я, и она, покачнувшись, хватается за угол. — Раз уж мы теперь одна семья, давай сходим куда-нибудь. Без скрытых смыслов и тому подобного. Просто развеемся, не тухнуть же все воскресенье дома… К тому же я должен тебе, помнишь?
— С радостью! Мне очень нужно с тобой поговорить… — мямлит дурочка, но я делаю вид, что не слышу.
— Будь готова к пяти. Я постучу.
Щелкаю ее по носу и закрываюсь в ванной — тут пахнет точно так же, как пахла ее тонкая шея в ту гребаную ночь. Засовываю голову под ледяную воду и стараюсь дышать ровно.
***
Чтобы не давать волю некстати ожившей совести, полдня сплю, а когда просыпаюсь, чудовищная головная боль голодным зверем вгрызается в мозг. Матерясь, ищу в рюкзаке анальгетики, закидываюсь сразу двумя таблетками и проверяю телефон — пропущенных нет.
За сутки мать ни разу не позвонила — скорее всего, пьет с Валероном или зависает в салоне красоты, жадно хватаясь за прошлое, совсем как я сейчас. И ей все равно, жив ли сынок, или гниет в какой-нибудь канаве.
За дверью дурочка разговаривает со Славиком — смеется, сюсюкает и умиляется, будто звереныш способен ее понять. Стрелки приближаются к пяти, а я так и не придумал, куда вытащить эту полоумную — листаю список контактов и набираю номер клуба, который мы частенько посещали с Яной — моя очередь насмехаться над судьбой. Надеваю шмотки из некогда самой крутой коллекции — джинсы, футболку и оранжевый худак, от души поливаюсь одеколоном и укладываю волосы гелем. Из зеркала на меня пялится более молодая версия папаши, и недоумение вперемешку с обидой горчит на языке. «Да пошел ты…»