Широко скалясь, вставляю в рот сигу, роюсь в кармане в поисках зажигалки, но у носа услужливо вспыхивает оранжевый огонек.
Поднимаю глаза и тону в спокойном сером небе. Он здесь…
Я пытаюсь сделать вид, что только что пришла и не застала безобразной сцены, но ему, кажется, пофиг.
— Как ты? — Свят снова закуривает. — Отец с Наташей уже умотали, так что придется топать пешком.
Мы покидаем враждебно настроенное общество, огибаем кучи умершей сухой листвы, подтаявшую на солнце грязь и кочки и, миновав дыру в заборе, оказываемся в сонном осеннем саду. Облепленные инеем ветви яблонь и капли холодной воды на них сияют, как бриллианты, и горло сдавливают слезы счастья.
Сегодня я совершила самый главный поступок в короткой никчемной жизни — справилась, не спряталась, не поддалась, но сделала это достойно.
Я стала лучше и ближе к Святу — не только телом, но и душой.
Никто не отберет у меня надежду. Никто не сможет…
Выбрасываю обугленный до фильтра окурок и наконец решаюсь на вопрос, изводивший меня со вчерашнего вечера:
— Ты… любишь ее? — По коже пробегает крупная дрожь, я мучительно жду ответа, но улыбаюсь.
— Кого, эту дуру? — не сразу врубается Свят и замедляет шаг. — А, ты о Яне…
— Уже не любишь, так ведь? — Он молчит, и удовлетворение теплой кровью растекается по моим замерзшим конечностям.
Все прошло… Я даже знаю, когда все прошло.
— Свят, ты же не удалил наше видео?
Его идеальное лицо застывает — на нем отражается внутренняя борьба и уверенность принятого решения, но в следующий миг Свят вполне сдержанно отвечает:
— Нет. Но сегодня же удалю.
— Постой. Подожди! Я тоже хочу его посмотреть. Мне нужно кое в чем убедиться! — Я шмыгаю носом и заглядываю в его глаза цвета предгрозового неба — потемневшие, пугающие, лишающие сил…
Свят долго рассматривает меня, но все же протягивает телефон.
Балансируя на выступах кирпичей, я взбираюсь на развалины неприступной стены, опускаю под задницу сумку, сажусь на нее и свешиваю ноги в тяжелых ботинках над торчащими из земли кольями арматуры.
Нахожу папку с единственным видео, провожу пальцем по треснувшему экрану, затаив дыхание, внимательно наблюдаю за происходящим и едва сдерживаю крик восхищения. Я не ошиблась, для Свята давно не существует других девушек.
Он нереально красив и в полном моем распоряжении. Я тоже красива и такой никогда в жизни не бывала.
И я бы с радостью поделилась этой невыносимой красотой и нежностью с несовершенным, странным миром, без слов красноречиво призналась в чувствах, но лицемерные люди ни за что не оценят моего порыва, вновь со знанием дела обзовут его распущенностью и уничтожат меня.
— Не удаляй, Свят. Пусть останется? — умоляю я. Свят достает новую сигарету, закуривает и отходит в тень разрушенного мародерами, временем и ветрами коттеджа.
29 (Святослав)
Я провалился в сон лишь под утро, но спустя пару часов просыпаюсь от адского сушняка, выматывающей тревоги и ощущения конца света.
Чересчур просторная кровать вызывает дискомфорт — не хватает жесткой пружины под боком и воняющей плесенью подушки, оставленной в квартире мамы.
Резко сажусь и едва не падаю от дикой боли в висках — одуряющее похмелье настигает и голодной собакой вгрызается в мозг. Матерюсь, пытаюсь отдышаться, сбрасываю одеяло и, шатаясь, выдвигаюсь на кухню.
За огромными окнами занимается бледный отравленный рассвет, дом, погруженный в тишину, в отличие от меня, мирно спит.
В два присеста опустошаю кувшин фильтра для воды, утираю ладонью рот и, справившись с накатившей тошнотой, прислушиваюсь к спокойному сопению за приоткрытыми дверями спален.
Безмолвие и умиротворение. Идиллия, б… лин.
Папаша и его благоверная вернулись поздно и не застали картины, как я на руках тащил их «радость» через коридор, раздевал и укладывал в постель. Как при этом стучали ее зубы, и худое тело колотила крупная дрожь.
Я был рядом, пока ее дыхание не выровнялось, а холодные пальцы, вцепившиеся в мои, не потеплели, вздрагивал от каждого всхлипа, проклинал все и вся и вспоминал всех богов.
На миг закрываю глаза и шиплю от боли.
Правда в том, что вчера я испугался, как беспомощный малолетний придурок. Руки до сих пор трясутся.
Грохаю пустым стаканом по столешнице и возвращаюсь в полумрак отвоеванной у Регины комнаты.
Послать бы подальше папашу с его просьбами! Я не нянька и не скорая помощь. Формально я даже не его сын и не обязан ему помогать.
Просто любопытство и здравый смысл перевешивают.
За завтраком царит «непринужденная дружеская атмосфера» — быстрые взгляды, приторные улыбочки, недомолвки и многозначительное молчание, а я чувствую себя как в навязчивом кошмаре, где вроде бы знакомые люди предстают в образе мутных, скрывающих что-то типов.
Болит голова. Это гребаный ад.
Перед занятиями, забив на риск запалиться и выдать истинную природу наших отношений, вылавливаю Регину в коридоре и заталкиваю к себе на разговор, но теперь она кажется вполне здоровой — разве что, на контрасте с новым цветом волос, чуть бледнее обычного. Ее отговорки не прокатывают, только сильнее бесят, и я не выдерживаю — закатываю скандал. Я хочу вытрясти из нее душу, а из самодовольного отца — спесь и дурь, но снова проваливаюсь в ощущение заговора, паранойи и беспомощности и осаждаю себя.
«Чувак, угомонись… У тебя едет крыша. Может, это действительно лишь проявление панической атаки из-за духоты или стресса, а тебе пора снять шапочку из фольги…»
Ни к чему вовлеченность в их проблемы. В конце концов, их много лет не интересовали мои.
По дороге в шарагу, в теплом салоне внедорожника, меня окончательно попускает, и мысли входят в привычное русло. Я не ездил в нем больше двух лет, но о том, что когда-нибудь смогу сесть за его руль, уже не мечтается. Восемнадцать мне исполнилось еще в июле, и очередное отцовское обещание стало банальной ложью. Он не помнит о данном когда-то слове. Все его разговоры только о новой доченьке.
— Присмотри за ней. Если что-то случится, сразу звони, ладно? И обязательно проводи до дома.
— Окей… — Я упираюсь расплавленным лбом в ладонь. Чертовски болит голова.
Шаркнув колесами по разбитому асфальту, авто уезжает, зато Регина виснет на мне со всей страстью, так, что я рискую не устоять на ногах. И я мог бы отшвырнуть ее, как нечто надоевшее и мерзкое, но вместо этого бережно придерживаю за плечи…
Довожу до аудитории, парой мотивирующих фраз программирую на борьбу и отваливаю, хотя неведомая сила тянет обернуться и проверить, в норме ли она.
Конечно, я пока еще в разуме и не оглядываюсь, но тревога не выключается, будто внутри заело секретную кнопку.
Солнце светит в полную мощь, сияет в осколках стекол под ногами, но не дает тепла. Опухшие глаза слезятся, мутит, во рту вот-вот воспламенятся пары перегара. Морщусь, закидываюсь мятной жвачкой, почти бегом спешу в свой корпус и вдруг замечаю, что сегодня все будто бы по-другому — девчонки одаривают томными взглядами, парни подозрительно прищуриваются, и отражение моей изрядно помятой рожи в пыльных окнах спортзала выглядит вполне респектабельно.
Социальный эксперимент, который я давно подумывал провернуть, — вот он, в действии. Дорогие шмотки — решающий фактор, влияющий на твое место в пищевой цепочке…
Я наконец вернул пальто и иду в нем по заваленной листвой территории шараги. Оно из лимитированной коллекции, было куплено, когда я еще заморачивался брендами и ценниками. Осколок прошлой жизни, отвоеванный у дерьмовой реальности, моя маленькая победа. Пусть никто здесь не выкупает его крутизны и даже не задумывается о стоимости, я чувствую себя почти хорошо и натягиваю широкую подоночью улыбку.
Однако видимое благополучие не избавляет от проблем, из которых похмелье — самая меньшая.
От желания накачаться никотином сводит скулы. Я сворачиваю к притаившейся за кустами курилке, на ходу проверяю телефон и не могу сдержать тяжкий вздох.
Ни одного пропущенного от мамы.
Черт с ней, мне все равно, но где-то у горла удушливым комком копится обида. Я давно не десятилетний сопляк, но это дерьмовое ощущение собственной ненужности, потерянности, вечных поисков тепла и родительского одобрения никуда не делось и булыжником давит в груди.
«Да где тебя носит?!!» — в очередной раз сбрасываю скороговорку автоинформатора, прикрыв ладонью огонек, прикуриваю сигарету и поднимаю глаза на захламленные балконы соседней кирпичной пятиэтажки.
На гнилых веревках нашего сушатся кружевные лифчики — явно новые, принадлежащие недешевому бренду. Мать не последовала моему совету и не вложила папашины деньги в дело. Она пропадет без меня… Почти принимаю решение прогулять первую пару, навестить ее, навести шороху и дать по роже Валерону, но лишь глубоко затягиваюсь и давлю окурок подошвой.
Мама миллион раз повторяла, что гордость раньше меня родилась, так зачем противоречить тому, что так долго и старательно вдалбливали в голову?..
Я сплевываю горечь и поправляю воротник.
Еще одна нехилая проблема — девочка Регина. Заговор молчания вокруг нее настораживает и откровенно бесит. Ни грамма не верю ее оправданиям про какие-то панические атаки, и вообще бы забил, но отгородиться фирменным пофигизмом не получается — зеленые затравленные глаза, плавные движения волшебного танца и бледное испуганное лицо застряли на подкорке.
Как ни странно, третья проблема волнует меня менее всего, хотя, по идее, должна была выбить землю из-под ног. Итак, я окончательно и бесповоротно послал Яну. Когда-то все мои мечты были накрепко завязаны лишь на ней, наше расставание послужило главным триггером моей ненависти к папаше, но сейчас мне абсолютно все равно.
Кажется, виной тому не до конца выветрившийся алкоголь, или же я просто гребаная мразь.
— Здорово, Свят! — Сева вытирает ладонь о куртку и душевно пожимает мою руку. Роется в кармане мятых брюк, достает сигареты, задумчиво прикуривает, но неловкие движения выдают крайнюю степень волнения. — Ты видел кого-нибудь из баб?