Достаю из кармана ручку и, осторожно обхватив ее запястье, пишу на нем свой номер.
— Вот. Сделай мне дозвон, ок? Я пойду. До завтра! — Я подмигиваю, встаю и почти бегом покидаю буфет.
***
В курилке многолюдно — зомби-студенты греют на солнышке сутулые спины, общаются на не слишком высокие темы и натужно гогочут. Останавливаюсь в метре от досок — создаю видимость, что чилю вместе со всеми, но нахожусь все же далековато, так что никто не лезет в мою зону комфорта.
Распечатываю новую пачку, щелкаю зажигалкой, затягиваюсь полной грудью и выдыхаю дым.
И чувствую облегчение: игра началась, теперь мне тоже некуда отступать.
Я знаю, что делаю.
Папаша больше не будет безмятежно счастливым, потому что с помощью дурочки я подкину ему проблем.
Бросаю бычок под ноги и давлю подошвой ботинка, нахожу в рюкзаке цветную фотографию, еще с утра красовавшуюся на стенде, комкаю и точным броском отправляю в дымящуюся урну.
***
Шумят кулеры пожилых системников, одногруппники старательно записывают в тетрадки задания и ломают над ними головы — на занятиях уныло.
Я давно разделался с решением и отдыхаю — развалившись, втыкаю в окно на разгорающийся сентябрь, разбавленное тоской небо, белые облака, уносящие разум к несбыточным мечтам.
Руки сами тянутся к смартфону — прячу его под партой и захожу на страницу моей бывшей. Вчера она была на перформансе заезжих французских художников в каком-то заброшенном здании на окраине столицы — взгляд сияет неподдельным восторгом, на талии лежит рука богатенького слащавого парня…
А мне кажется, что в аудитории внезапно вырубили свет.
Я ненавижу себя — облегчение от игры с дурочкой было обманчивым, ни одна из моих проблем не рассосалась сама по себе, а я ни на шаг не приблизился к их решению. Все тот же нищий безработный ушлепок.
Только теперь душу подтачивает гниль.
Задерживаю в легких глубокий вдох, подавляю сомнения и сострадание к тем, кто его не заслужил.
***
У зеркала в прихожей мать застегивает пиджак и выкручивает помаду — глаза расфокусированы и горят, как автомобильные фары, в затхлом воздухе завис запах перегара.
— Славочка, я к Маше. Задержусь. Возможно, ночевать там останусь. Не волнуйся, ага? — врет она, и в виске снова зарождается еле слышная боль. — У тебя все хорошо?
Молча киваю, прохожу в комнату, спотыкаюсь о коробки и лицом вниз валюсь на диван.
Я устал. Смертельно. Я не остановлюсь ни перед чем, потому что для меня не осталось разницы, в дверь выходить или в окно…
Черные тени снов сгущаются, прибивают голову к подушке, превращаются в удушливый потный кошмар и изводят до тех пор, пока жужжание смартфона не возвращает мне сознание.
Разлепив один глаз, в темноте читаю сообщение с незнакомого номера:
«Это Регина. Сладких снов!» — И милый смайлик машет желтой ладошкой.
8 (Регина)
В буфете все так же многолюдно и шумно, но я ничего не вижу, не слышу и пару секунд не могу воспринять.
Святоша подвалил сам. И одной лишь улыбкой отправил меня в глубокий нокаут.
Кэт, Мила и Даша, чавкая, лопают пирожки и ждут подробностей сенсации, но, вместо того чтобы продемонстрировать им номер на запястье, я растягиваю рукав, прикрываю надпись и старательно строю из себя левшу. А кожа на правой руке горит, как от ожога.
Голова гудит, будто я выбралась из клуба с очень громкой музыкой, в ней яркой лампочкой загорается прозрение. Святоша не может быть девственником. Святоша никогда не влюбится в такую, как я.
Он слишком хорош для этого мира.
Все пропало…
Парень смотрел мне в глаза, улыбался и мило болтал, но от него исходил ледяной холод, от которого до сих пор сковывает плечи. Кажется, он ненавидит меня?..
Не может быть. Несмотря на усилия специалистов, я опять неверно считала мимику и жесты собеседника.
Мы же едва знакомы… И он подошел первым!
Остаток дня честно пытаюсь вникать в объяснения преподавателей — внимательно пялюсь на доску, но до меня не доходит смысл заумных фраз. Разум окончательно улетучился, и в башке воцарилась пустота.
Спохватываюсь только от раздраженного окрика из дверного проема:
— Гафарова, занятия завершены!
Хватаю рюкзак, вытряхиваюсь в коридор и, сдирая черный лак с ногтей, следую за обтянутой голубыми джинсами задницей Кэт. Она огромна и служит мне путеводной звездой в толпе по пути к раздевалке, а потом — и к курилке.
— Ну, рассказывай, как тебе удалось заполучить внимание Святоши? О чем разговаривали? Он уже согласился тебе отдаться? — мурлычет Кэт, прикуривая тонкую сигарету. На размазанных губах играет подлая усмешка.
Не знаю, что на меня нашло, но я едва сдерживаюсь, чтобы не плюнуть ей в лицо. Говорить с ней об этом парне желания нет.
Нахально улыбаюсь, прячу руки в карманы пальто и умиротворенно прищуриваюсь:
— Фи, как грубо. А как же прелюдия? М? — Приспешницы Кэт подобострастно заглядывают мне в рот, и я хохочу. — Он меня на романтическую прогулку позвал. Сам. Так что я действую с опережением плана!
— О, а ты в себе уверена… — Кэт страдальчески сводит нарисованные брови. — Он смотрит на всех как на дерьмо и жутко бесит ребят. Но лично у меня от него мурашки по всему телу. Маньяк какой-то, бр-р-р… Хотя, спор — это святое. На что только не пойдешь, чтобы выиграть, да, Регин?..
— Твоя правда! — Я панибратски хлопаю ее по плечу, стараясь долбануть побольнее, запахиваю пальто и неспешно иду к остановке.
Ботинки а-ля «Прощай, молодость» давят мелкие камешки, осколки стекла и травинки, по разрисованной коже под дырявыми колготками ползет озноб, на сердце тяжело.
Серость этого места наводит тоску, стоит огромных усилий не поддаваться панике.
Я всего лишь хотела не прослыть изгоем, раскрасить будни неведомому пареньку из шараги, на время прилипнуть к нему и поставить на место Кэт, но все вышло из-под контроля.
Кажется, для общения со Святом я выбрала неправильную маску…
В очередной раз пытаюсь анализировать все, что натворила, но окончательно запутываюсь в дебрях. Моя дурная башка снова работает неправильно, и некому навести в ней порядок.
У меня мало воспоминаний о раннем детстве — продуваемом всеми ветрами, голодном и одиноком, но я помню камни. Когда папа оставил меня одну, на многие километры вокруг лежали только они — безжизненные, безликие, равнодушные, твердые, одинаковые. Однако даже на камнях росли цветы.
Красота цветов притягивала еще одно невероятное творение природы — прекрасных бабочек. Эти трепетные, беззащитные создания радовали, утешали и высушивали мои слезы в моменты нестерпимой боли во всем теле и тоски по маме. Они спасли меня. С тех пор я убеждена: красивое не может быть плохим.
Когда врачи разрешили мне пойти в школу, я была старше одноклассников. Но ума и сообразительности сей факт мне не прибавлял. Как и авторитета.
Меня унижали, обзывали, даже били, и ощущение, что я так и не смогла выбраться из каменного мешка, преследовало, мучило, сбивало с ног. Но я научилась выбирать маски и играть нужные роли, и в конце девятого класса самый популярный мальчик в школе захотел быть со мной.
Больше не было страхов — он провожал, заботился, указывал правильное направление. Больше не было смешков и издевок… Но он не был красивым, потому и разослал наши интимные фотки всей школе.
Ученики противно ржали и тыкали в меня пальцами, но я не понимала почему. Ведь фотографии-то красивыми были, а интерес парней, вопреки замыслу подлеца, возрос до небес.
Тогда я выбрала роль бесшабашной, веселой и доступной девчонки и не отказывала никому — было приятно хотя бы короткие минуты под грязной лестницей чувствовать себя нужной. Я думала, что этот путь к нормальности был верным, но…
Однажды нас застукала техничка, и случился грандиозный скандал.
После визита к директору мама и Андрей долго объясняли, что такое поведение постыдно для девушки — я смиренно кивала, но так и не вникла в суть упреков. Ведь в этой роли я смогла влиться в социум спустя столько лет насмешек и игнора!
Родители забрали документы и настояли на колледже.
Все лето я посещала крутого психотерапевта и вроде бы усвоила правила игры, но, поступив на первый курс, по инерции пошла проторенным путем.
Кто же знал, что вошедший в аудиторию парень Святослав (Господи, какое крышесносное имя!..) окажется благородно, эксклюзивно красивым, но наглухо закрытым…
— Регинушка! — Кто-то хватает меня за ремень, связанный узлом на пояснице, и я едва не падаю. Поднимаю голову и вижу взъерошенную встревоженную маму. — Остановись, пожалуйста. Ты идешь не в ту сторону. Держись за меня.
Позади нее мельтешат незнакомые городские пейзажи, и приступ паники скручивает живот.
Серые безликие дома.
Каменные глыбы.
Камни, камни, камни…
Сердце бьется у горла, на лбу проступает холодный пот, от тошноты распухает язык.
— Регина, я здесь. Дыши, дыши глубже… — уговаривает мама, сознание цепляется за спокойные интонации, я моргаю и перевожу дух.
Повисаю на ее локте и, спотыкаясь, плетусь рядом.
— Где мы, мам? — хриплю, и мама смеется:
— На верном пути.
В воздухе стоит тяжелый дух осенних костров, в сером небе плывут лохмотья туч, вечереет. По дороге к коттеджному поселку мама как может забалтывает и отвлекает меня от последствий испуга — обещает обалденные круассаны и чай с имбирем на ночь, а еще клянется, что без моей помощи не разберется с антикварной посудой, принесенной недавно Андреем.
Мама скучает по мужу, но не унывает, ведь ее заветная мечта — арт-салон и ресторан с блюдами, поданными на настоящем дореволюционном фарфоре — при участии Андрея совсем скоро примет первых посетителей.
Она сжимает мои пальцы и тепло улыбается, и жизнь, несмотря на надвигающиеся холода и унылые крики птиц, вдруг расцветает яркими красками.
Хорошо, что у мамы есть Андрей. Хорошо, что у меня есть мама. Хорошо, что есть поддержка и любовь.