– О, как славно! – сказала она празднично при виде того, как я ставлю поднос на кофейный столик. И улыбнулась мне компанейски.
– Я добавил чуточку джина, – солгал я, помешивая графин.
– Здесь теперь так славно и прохладно, – сказала миссис Силсберн. – Кстати, можно один вопрос? – с этими словами она отложила журнал, встала и, обойдя диван, подошла к столу, а затем коснулась кончиком пальца одной фотографии на стене. – Кто эта прекрасная малышка? – спросила она меня.
Теперь, когда работал кондиционер, овевая комнату прохладой, и грим был подновлен, она уже не была похожа на поникшую робкую девочку, стоявшую на жарком солнце перед «Шраффтс» на Семьдесят девятой улице. Теперь она обращалась ко мне с тем поверхностным самообладанием, которое я ощутил, когда только заскочил в машину возле дома бабушки невесты, и она спросила меня, не я ли некий Дики Бриганза.
Я перестал помешивать графин с «коллинсами» и подошел к ней. Ее лакированный ноготь указывал на фотографию состава «Этого мудрого дитяти» 1929 года, а точнее, на одну его участницу. Все мы, семеро детей, сидели за круглым столом, и перед каждым стоял микрофон.
– Это самая прекрасная малышка, какую я только видела, – сказала миссис Силсберн. – Знаете, кого она чуточку напоминает? В области глаз и рта?
Примерно в тот момент часть скотча – пожалуй, один палец – начал давать себя знать, и я чуть не ответил «Дики Бриганза», но что-то вроде здравого смысла меня удержало. Я кивнул и назвал имя той самой кинозвезды, которую ранее упоминала матрона в связи с девятью швами на щеке.
Миссис Силсберн уставилась на меня.
– Она была в «Этом мудром дитяти»? – спросила она.
– Около двух лет, да. Господи. Под собственным именем, конечно. Шарлотта Мэйхью.
За спиной у меня, справа, возник лейтенант и смотрел на фотографию. Услышав профессиональное имя Шарлотты, он отошел от книжных полок, чтобы взглянуть на нее.
– Я не знала, что она когда-либо выступала на радио в детстве! – сказала миссис Силсберн. – Я этого не знала! Она была такой умничкой в детстве?
– Нет, на самом деле она в основном просто создавала шум. Но пела она тогда не хуже, чем сейчас. И давала прекрасную моральную поддержку. Она обычно старалась сесть за стол на передаче рядом с моим братом, Сеймуром, и всякий раз, как он говорил что-нибудь, приводившее ее в восторг, она наступала ему на ногу. Это было как рукопожатие, только ногой, – произнося эту маленькую проповедь, я держал руки на верхней перекладине стула с прямой спинкой, стоявшего возле стола. Внезапно они соскользнули, как может соскользнуть локоть со стола или барной стойки. Впрочем, я почти сразу восстановил утраченное равновесие, так что ни миссис Силсберн, ни лейтенант этого, похоже, не заметили. Затем я сложил руки. – Случались вечера, когда Сеймур был в особенно хорошей форме и приходил домой, прихрамывая. Это чистая правда. Шарлотта не просто наступала ему на ногу, она ему ее оттаптывала. Ей было все равно. Он любил тех, кто наступает ему на ногу. Любил шумных девочек.
– Ну надо же, как интересно! – сказала миссис Силсберн. – Я и знать не знала, что она была на радио или что-то подобное.
– Это Сеймур ее пристроил, вообще-то, – сказал я. – Она была дочкой остеопата, который жил в одном с нами доме на Риверсайд-драйв, – я снова положил руки на спинку стула и оперся на нее, отчасти для удобства, отчасти для позы старого деда у забора. Я наслаждался звуком собственного голоса. – Мы играли в «об крыльцо»…[12] Кому-то из вас это хоть немножко интересно?
– Да! – сказала миссис Силсберн.
– Как-то раз мы играли в «об крыльцо» сбоку здания после школы, мы с Сеймуром, и кто-то стал бросать на нас стеклянные шарики с двенадцатого этажа. Это была Шарлотта. Так мы и познакомились. В ту же неделю взяли ее на передачу. Мы даже не знали, что она умеет петь. Мы просто захотели взять ее из-за чудного нью-йоркского акцента. У нее был акцент с Дикман-стрит[13].
Миссис Силсберн рассмеялась тем звонким смехом, который, разумеется, убивает всякий энтузиазм в рассказчике, даже не обязательно трезвом. Она, очевидно, ждала, пока я договорю, чтобы обратиться к лейтенанту со своей мыслью.
– А вам она кого напоминает? – сказала она ему настойчиво. – Особенно в области глаз и рта. На кого она, по-вашему, похожа?
Лейтенант посмотрел на нее, затем на фотографию.
– Вы имеете в виду, на этой фотографии? В детстве? – сказал он. – Или сейчас? Какая она в кино? Что вы имеете в виду?
– На самом деле, наверно, и то, и другое. Но особенно здесь, на этой фотографии.
Лейтенант пристально всмотрелся в фотографию – довольно хмуро, как мне показалось, словно ему не понравилась сама просьба миссис Силсберн, которая была мало что из гражданских, да к тому же женщиной.
– Мюриел, – сказал он отрывисто. – На этой фотографии на Мюриел похожа. Волосы и вообще.
– Ну вылитая! – сказала миссис Силсберн и повернулась ко мне. – Ну вылитая, – повторила она. – Вы знакомы с Мюриел? То есть видели ее когда-нибудь, когда она завязывает волосы в такой большой красивый…
– Я ни разу не видел Мюриел до сегодняшнего дня, – сказал я.
– Что ж, хорошо, просто поверьте на слово, – миссис Силсберн с чувством постучала по фотографии указательным пальцем. – Эта девочка могла бы дублировать Мюриел в том возрасте. Ну один в один.
Виски уверенно оказывал свое действие, и эта информация доходила до меня с трудом, не говоря о множестве ее возможных следствий. Я снова подошел – кажется, несколько прямолинейно – к кофейному столику и продолжил помешивать графин с «коллинсами». Дядя отца невесты попробовал привлечь мое внимание, когда я приблизился к нему, чтобы поздравить меня с возвращением, но я был так поглощен намеком на сходство Мюриел с Шарлоттой, что проигнорировал его. Кроме того, я был чуточку пьян. У меня возникло сильное побуждение, которому я не последовал, помешивать графин, сидя на полу.
Через минуту-другую, когда я как раз принялся разливать напиток по бокалам, миссис Силсберн обратилась ко мне с вопросом. Он доплыл до меня через всю комнату – так мелодичен был ее голос.
– Это будет очень скверно, если спрошу вас о том несчастном случае, о котором упоминала миссис Бёруик? Я хочу сказать, о тех девяти швах, о которых она говорила. Ваш брат случайно ее толкнул или что-то такое, я хочу сказать?
Я поставил графин, показавшийся ужасно тяжелым и громоздким, и посмотрел на нее. Как ни странно, несмотря на приличный хмель, что я чувствовал, отдаленные объекты и не думали размываться. Напротив, фокусировка на миссис Силсберн в другом конце комнаты казалась донельзя четкой.
– Кто такая миссис Бёруик? – сказал я.
– Моя жена, – ответил лейтенант чуть резковато. Он тоже смотрел на меня, словно представитель комиссии по расследованию того, почему я так долго ковыряюсь с выпивкой.
– А, – сказал я. – Разумеется.
– Это был несчастный случай? – настаивала миссис Силсберн. – Он ведь это не нарочно, да?
– О господи, миссис Силсберн.
– Прошу прощения? – сказала она холодно.
– Извините. Не обращайте на меня внимания. Я слегка набрался. Я налил себе щедрую порцию на кухне минут пять… – я не договорил и резко обернулся, услышав знакомые тяжелые шаги по паркетному полу коридора. Они приближались к нам – надвигались на нас – с большой скоростью, и в следующий миг в комнату влетела матрона.
Она ни на кого не смотрела.
– Наконец, дозвонилась до них, – сказала она. Голос ее звучал до странности ровно, без малейших колебаний. – Через час, наверно, – лицо у нее было напряженным и словно пылало. – Холодные? – сказала она, подходя к кофейному столику. Не дожидаясь ответа, она взяла один бокал, который я наполнил наполовину примерно минутой ранее, и жадно осушила одним глотком. – Я в такой парилке в жизни не была, – сказала она – довольно безлично – и поставила пустой бокал. Затем взяла графин и снова наполнила бокал до половины, вовсю позвякивая кубиками льда.
Миссис Силсберн была тут как тут возле кофейного столика.
– Что они сказали? – спросила она нетерпеливо. – Вы говорили с Реей?
Матрона ответила не раньше, чем выпила.
– Я говорила со всеми, – сказала она, поставив бокал и сделав мрачный, но примечательно спокойный для нее упор на слове «всеми». Она посмотрела сперва на миссис Силсберн, затем – на меня, затем – на лейтенанта. – Можете расслабиться, – сказала она. – Все просто распрекрасно.
– В каком смысле? Что случилось? – сказала миссис Силсберн резко.
– Что я и сказала. Жених перестал быть не-расположен от счастья, – в голосе матроны прозвучали знакомые интонации.
– Как это? С кем ты говорила? – сказал ей лейтенант. – Ты говорила с миссис Феддер?
– Я сказала, что говорила со всеми. Со всеми, кроме зардевшейся невесты. Они с женихом дали деру, – она повернулась ко мне. – Сколько сахара вы вбухали в это пойло? – спросила она с раздражением. – На вкус совершеннейший…
– Дали деру? – сказала миссис Силсберн и поднесла руку к горлу.
Матрона посмотрела на нее.
– Ладно, можете расслабиться, – посоветовала она. – Дольше проживете.
Миссис Силсберн опустилась на диван – прямо рядом со мной, между прочим. Я сидел, уставившись на матрону, и уверен, что миссис Силсберн последовала моему примеру.
– Очевидно, он уже был дома, когда они вернулись. Так что Мюриел просто берет и собирает свою сумку, и только их двоих и видели, вот так просто, – матрона демонстративно пожала плечами. Затем взяла бокал и допила. – В общем, мы все приглашены на прием. Или как это называется, когда невеста с женихом уже отчалили? Насколько я поняла, там уже собралась вся шайка-лейка. Все по телефону так веселились.
– Ты сказала, что говорила с миссис Феддер. Что она сказала? – сказал лейтенант.