она есть, а то немногое, что я смог почерпнуть – использую этот глагол с осторожностью – из дзенского опыта, является побочным результатом следования моим собственным весьма естественным путем крайнего бездзенства. В значительной мере по той причине, что сам Сеймур буквально умолял меня об этом, а я ни разу не видел, чтобы он заблуждался в таких материях.) К счастью для меня, как, вероятно, и для остальных, я не считаю, что сюда так уж необходимо привносить дзен. Метод выбивания шариков, рекомендованный мне Сеймуром по чистой интуиции, можно отнести, я бы сказал, на разумном основании и без всякого Востока, на счет изящного искусства пуляния окурков через комнату в маленькую урну. В каковом искусстве, как я полагаю, большинство курильщиков достигают мастерства лишь когда им до лампочки, попадет ли бычок в урну, или когда в комнате нет ни единого свидетеля, считая, если так можно сказать, и самого сигаретного пулятеля. Я очень постараюсь не слишком вгрызаться в этот пример, каким бы вкусным он мне ни казался, но считаю нужным уточнить – на миг вернуться к шарикам по бордюру, – что после того, как сам Сеймур бросал шарик, он расцветал улыбкой, слыша характерный стук стекла о стекло, но его, похоже, никогда не заботило, чей выигрыш означал этот звук. Опять же, кому-нибудь почти всегда приходилось брать шарик, который он выиграл, и вручать ему.
Слава богу, с этим все. Могу вас заверить, я этого не заказывал.
Я думаю – я знаю, – что это будет моей последней «физической» нотацией. Пусть она будет в меру забавной. Мне бы хотелось разрядить атмосферу прежде, чем ложиться спать.
Это побасенка, закидайте меня носками, но я вам ее выложу: лет в девять я тешил себя на редкость приятной мыслью, что я Самый Быстрый Мальчик в Мире. Это такое курьезное, в сущности, внепрограммное самомнение, которое, должен признаться, трудненько обуздать, и даже сегодня, в свои суперстационарные сорок я могу представить, как проношусь в уличной одежде мимо прославленных, но загнанных олимпийских стайеров, и помахиваю им, любезно так, без намека на испарину. Так или иначе, одним прекрасным весенним вечером, когда мы еще жили на Риверсайд-драйв, Бесси послала меня в аптеку за парой кварт мороженого. Из здания я вышел в ту самую волшебную четверть часа, которую живописал несколькими абзацами ранее. Столь же фатально для проработки этой побасенки то обстоятельство, что на мне были кеды – кеды, служащие несомненно всякому Самому Быстрому Мальчику в Мире почти тем же, чем послужили красные башмачки девочке из сказки Ганса Христиана Андерсена. Как только я вымелся из здания, я стал самим Меркурием и припустил «крутецким» спринтом вдоль длинного бродвейского квартала. Обогнув угол Бродвея на одном колесике, я продолжил движение, делая невозможное – набирая скорость. Аптека, продававшая мороженое «Луис Шерри», коронный выбор Бесси, была в трех кварталах к северу, на 113-й. Примерно на полпути я рванул мимо хозяйственного магазина, где мы обычно покупали наши газеты и журналы, но слепо, не заметив поблизости знакомых или родных. Затем, примерно через квартал, я различил на хвосте звук преследования, осуществляемого пешим ходом. Моей первой, пожалуй, чисто нью-йоркской мыслью было, что за мной гонятся копы, вменяя мне, судя по всему, Побитие Скоростного Рекорда на Вне-Школьной-Территории. Я поднапрягся, пытаясь выжать побольше скорости из тела, но без толку. Я почувствовал, как ко мне протягивается рука и хватает за свитер в том самом месте, где полагалось быть номерам команды победителя, и, порядком напуганный, я сбросил скорость, нескладно, как винтокрылая стрекоза.
Моим преследователем был, разумеется, Сеймур и выглядел он тоже чертовски напуганным. «Что такое? Что случилось?» – спросил он меня запальчиво. Он еще держался за мой свитер.
Я стряхнул его руку и уведомил посредством одной весьма копрологической дворовой идиомы, которую не стану здесь дословно приводить, что ничего не случилось, ничего такого, что я просто бежал, елки-моталки. Его облегчение было колоссальным. «Ох, и напугал же ты меня! – сказал он. – Ну ты и двигался! Я на силу догнал тебя»! И дальше мы пошли в аптеку вместе, шагом.
Может, это странно, может, совсем не странно, но моральный дух теперь уже Второго Самого Быстрого Мальчика в Мире пострадал от этого не слишком ощутимо. Хотя бы потому, что это Сеймур меня обогнал. К тому же я обратил особое внимание, что он запыхался. Это меня на удивление позабавило, его пыхтение.
Я покончил с этим. Или, точнее, это покончило со мной. По большому счету мой разум всегда противился окончаниям любого рода. Сколько рассказов я изорвал с самого детства просто потому, что в них имелось то, что Сомерсет Моэм, это бельмо в глазу Чехова, называет Началом, Серединой и Концом? Тридцать пять? Пятьдесят? Одна из тысячи причин, почему я перестал ходить в театр, когда мне было лет двадцать, состоит в том, что мне зверски обрыдло выкатываться из театра только потому, что какой-то драматург вечно с грохотом опускал свой дурацкий занавес. (Что там стало с этим упертым занудой Фортинбрасом. Кто в итоге починил его повозку?) Тем не менее здесь я все. Осталось всего одно-два обрывочных замечания физического порядка, которые я хотел бы сделать, но у меня сильнейшее чувство, что мое время вышло. К тому же сейчас без двадцати семь, а у меня урок в девять. Времени хватит только вздремнуть полчаса, побриться и, может быть, принять освежающую кровавую ванну. Я испытываю побуждение – не столько даже, слава богу, побуждение, как старый городской рефлекс – сказать что-нибудь умеренно ехидное о двадцати четырех юных леди, только что вернувшихся с больших выходных в Кембридже, Ганновере или Нью-Хейвене, которые будут ждать меня в Классе 307, но я не могу закончить описание Сеймура – даже плохое описание, даже такое, где мое эго, моя неизменная страсть делить с ним первую скрипку, лезет из всех щелей – без того, чтобы осознать нечто хорошее, реальное. Это слишком громкие слова (так что я просто тот, кто их скажет), но я недаром брат моего брата, и я знаю – не всегда, но знаю, – что никакое мое действие не может быть важнее, чем пойти в этот ужасный Класс 307. В нем нет ни единой девушки, включая Грозную мисс Зейбел, которая не была бы мне такой же сестрой, как Бука или Фрэнни. Пусть они сияют незнанием веков, но они сияют. Этой мысли удалось меня ошеломить: нет на самом деле такого места, куда бы я сейчас пошел с большей охотой, чем Класс 307. Сеймур однажды сказал, что всю нашу жизнь мы только и делаем, что переходим с одного клочка Священной Земли на другой. Неужели он никогда не ошибается?
А теперь иди в постель. Быстро. Быстро и медленно.