Х.: Барни, это ты?
Д.: Как ты?
Х.: В порядке. А ты?
Д.: Лучше не бывает. Тяжко пришлось?
Х.: Как дела у Глории?
Д.: Отлично, просто отлично.
Х.: «Тетушку Роди» уже разучила?
Д. (смеется): Ох да. Теперь наяривает «Зеленые рукава». Во всяком случае, она называет это «Зелеными рукавами».
Х.: Тебя-то зачем в эту дыру высвистели?
Д.: Чтобы я с тобой повидался.
Х.: Хотел бы я сказать то же самое.
Д.: Еще скажешь. Послушай, три разных окулиста, или как их там, черт подери, офтальмолуха, в общем, три глазнюка твердят мне, что твое зрение в норме. Точнее, три глазолога и один невролог. Прямо хором поют. И уверены на все сто.
Х.: Ну тогда у меня, видимо, что-то с мозгами.
Д.: Если только в том смысле, что там что-нибудь закоротило.
Х.: А как Джо Темски поживает?
Д.: Не знаю, не видел.
Х.: Тебе что-нибудь о нем говорили?
Д.: По поводу Джо у них такого единодушия нет. Сказали только, что он вроде как замкнулся в себе.
Х.: Замкнулся? Господи, да он теперь что каменная статуя.
Д.: Темски? Этот балагур?
Х.: Его первого накрыло.
Д.: Ты о чем?
Х.: Там, на Марсе. Он перестал отвечать.
Д.: А что случилось-то?
Х.: Ничего. Просто перестал отвечать на вопросы. Замолчал. Ни на что не реагировал. Дуайт решил, что это хандра. Эту напасть сейчас так еще называют?
Д.: Ну да. Они не исключают, что это один из вариантов. Может, там все же произошло что-то странное?
Х.: Мы обнаружили комнату.
Д.: Точно, комнату. Вы в отчетах про нее писали, я читал. И часть голограмм видел, которые вы привезли. Фантастика! Что это за хрень, а, Джерри?
Х.: Понятия не имею.
Д.: Что-то, созданное искусственно?
Х.: Не знаю. Что вообще представляет собой Город?
Д.: Ну, его возвели. Сделали. Наверное.
Х.: Как ты можешь это утверждать, если не знаешь его происхождения? Морская раковина тоже сделана? Представь, что у тебя нет накопленных знаний, нет опыта сравнения и перед тобой кладут морскую раковину и керамическую пепельницу. Сможешь ты определить, который из двух предметов «сделан»? И для чего? Что это вообще такое? А что ты скажешь о керамической ракушке, или осином гнезде, или жеоде?
Д.: Ладно, допустим. А как насчет этих… штук, которые вы называете ячейками? Я видел голограммы. Что ты о них думаешь?
Х.: А ты?
Д.: Понятия не имею. Они ни на что не похожи. Я собирался прогнать их пространственную компоновку через компьютер, вычленить какую-то модель… Правда, без особых надежд.
Х.: Ну да… Только какие критерии «модели» ты бы ввел в программу?
Д.: Математические зависимости. Ну не знаю, любые геометрические формы, закономерности, коды. Как вообще выглядела комната, Герри?
Х.: Не могу объяснить.
Д.: Ты ведь много времени в ней провел?
Х.: Торчал там с того момента, как мы ее обнаружили.
Д.: И тогда же заметил проблемы со зрением? Как это началось?
Х.: Предметы стали расплываться перед глазами, словно от переутомления. Вне комнаты симптомы нарастали. Так длилось несколько дней. Когда мы взлетали и стыковались, я еще видел, хотя все хуже и хуже. Возникали вспышки, пространственное зрение слетело к чертям, голова кружилась. Мы с Дуайтом рассчитали обратный курс – большую часть времени мы справлялись с обязанностями, пускай и по очереди. Но постепенно он… дичал, что ли. Не желал пользоваться радиосвязью, шарахался от бортового компьютера.
Д.: Так что с ним случилось?
Х.: Не знаю. Когда я пожаловался ему на глаза, он сказал, что на него нападает что-то вроде трясучки. Я ему – давай, дескать, ноги в руки и валим обратно на корабль, пока не поздно. Он согласился, потому что Джо уже практически впал в ступор. Только не успели мы и двигатели завести, как у него начались припадки навроде эпилептических – я про Дуайта. После одного такого приступа он еле держался на ногах, правда соображал нормально. Слава богу, он доставил нас к кораблю, но, как только мы пристыковались, припадки начались снова, и каждый длился дольше прежнего, а между ними Дуайт мучился галлюцинациями. Я напичкал его транквилизаторами и пристегнул к креслу, потому что из-за этих приступов он совсем обессилел. После отлета я погрузился в сон и… не знаю, может, он к тому времени уже умер.
Д.: Нет, он умер позже. Примерно за десять дней до возвращения на Землю.
Х.: Мне об этом не сказали.
Д.: Герри, ты ничем не мог помочь.
Х.: Мог, не мог… Эти приступы походили на скачки напряжения, как будто у Дуайта одновременно выбивало все предохранители и он перегорал изнутри. Во время припадков он еще и бредил – выпаливал что-то короткими очередями, почти лаял, словно бы пытался произнести целое предложение разом. Эпилептики не разговаривают, когда у них приступ, верно?
Д.: Не знаю. Эпилепсию в наше время научились так хорошо контролировать, что мы о ней почти не слышим. Доктора выявляют предрасположенность к судорожным приступам и заблаговременно их предотвращают. Будь Роджерс эпилептиком…
Х.: Да-да, его ни за что не взяли бы в программу. Боже, он провел в космосе шесть месяцев.
Д.: А ты – шесть дней?
Х.: Как и ты. Одна-единственная высадка на Луну.
Д.: Значит, дело не в этом. Может…
Х.: Что?
Д.: Может, вирус какой?
Х.: Космическая чума? Марсианская лихорадка? Астронавтов сводят с ума загадочные древние споры?
Д: Ладно, согласен, чушь. Но смотри, комната ведь была герметично запечатана. И получается, вы все…
Х.: У Дуайта взорвался мозг, Джо впал в кататонию, я вижу непонятно что. Связь?
Д.: Нервная система.
Х.: Тогда почему у нас разные симптомы?
Д.: Ну, наркотики действуют на людей по-разному…
Х.: Думаешь, мы насобирали чертовых психоактивных грибов? Там ничего нет, мертвая пустыня, как и на всем остальном Марсе. Сам знаешь, ты ведь был там! Ни микробов, мать их, ни вирусов, никаких форм жизни – совсем никаких!
Д.: Возможно, когда-то были…
Х.: С чего ты взял?
Д.: Комната, которую вы нашли. Город, который нашли мы.
Х.: Город! Барни, я тебя умоляю. Ты говоришь, как какой-то журналюга из желтой газетенки! Тебе прекрасно известно, что наша находка – всего-навсего нагромождение глиняных глыб. И никаких намеков, почему и зачем они там появились. Эта штука слишком древняя, условия слишком отличаются от земных, нам не от чего отталкиваться. Мы не понимаем, да и не можем понять ее сути; это за пределами человеческого разума. Города, комнаты – мы лишь проводим аналогии, пытаемся найти смысл. Но эти вещи нельзя объяснить в наших, человеческих понятиях. В них нет смысла, теперь я вижу. Только это я и вижу!
Д.: Видишь что, Герри?
Х.: То, что вижу, когда открываю глаза!
Д.: Что именно?
Х.: То, чего нет, то, что необъяснимо. Я…
Д.: Тише, тише, не надо волноваться. Все будет хорошо, Герри, ты поправишься.
Х. (бормочет под нос): Свет и… (неразборчиво) Хочу разглядеть, к чему прикасаюсь, и не могу. Не понимаю и не могу… (неразборчиво)
Д.: Держись, старина. Я рядом. Все наладится.
Хьюза включили в космическую программу как прекрасного, даже блестящего астрофизика. Этот факт беспокоил его военное начальство, для которого высокий уровень интеллекта автоматически свидетельствовал о неуравновешенности и склонности к неповиновению. В работе Хьюз проявлял исполнительность и отличался безупречным поведением, однако теперь, говоря о нем, все чаще припоминали, что он «из этих» – высоколобых интеллигентов.
Случай с Темски объяснить было сложнее. Летчик-испытатель, капитан ВВС и страстный поклонник бейсбола теперь вел себя еще более странно, чем Хьюз.
Он просто сидел, и все. Способность обслуживать себя Темски не утратил: проголодавшись, он ел принесенную ему пищу руками; при необходимости облегчиться справлял нужду, отойдя в угол; если он хотел спать, то ложился на пол и засыпал. Все остальное время он сидел. Темски находился в хорошей физической форме и выглядел совершенно спокойным. Он не реагировал на слова и не проявлял ни малейшего интереса к происходящему вокруг. В надежде на эмоциональный отклик к нему впустили жену, однако через пять минут рыдающую женщину пришлось увести.
Поскольку добиться объяснений от Темски не удавалось, а от Роджерса, по причине смерти, было уже невозможно, все внимание, естественно, переключили на Хьюза, сочтя его до некоторой степени ответственным за случившееся.
Не считая расстройства зрения, более всего похожего на истерическую слепоту, Хьюз был вполне здоров, а потому руководство рассчитывало, что он разумно и внятно сумеет рассказать, что же все-таки произошло. Но как раз этого Хьюз сделать то ли не мог, то ли не желал.
Пригласили психиатра, известного нью-йоркского врача по фамилии Шапир, – поработать и с Темски, и с Хьюзом. Ясное дело, никто и ни за что не признал бы, что миссия закончилась провалом (слово «катастрофа» даже не упоминалось), однако, несмотря на предпринятые меры, в прессу все же просочились слухи. Настырные репортеры, упирая на «право американского народа знать правду», требовали объяснить, почему экипаж «Психеи XIV» держат взаперти. Пришлось выступить с заявлением: астронавты, проведшие более пятнадцати дней в космосе, проходят дополнительное медицинское обследование из-за неожиданной и трагической смерти старпома Роджерса от сердечного приступа. Одновременно, для поддержания положительного отношения у публики, была заказана целая серия газетных статей, в которых описывались планы по созданию на Марсе «Маленькой Америки» – города под куполом. Посвященные, конечно, знали, что будущее всей программы «Психея» под угрозой, в связи с чем доктору Шапиру было велено как можно быстрее выявить и излечить недуг, поразивший астронавтов.
Шапир в течение получаса беседовал с Хьюзом о больничной еде, Калифорнийском технологическом институте и недавнем отчете китайцев о запуске космического зонда к альфе Центавра – в общем, непринужденно болтал ни о чем, а потом вдруг поинтересовался: