Около полудня девочка сказала:
– Я не взяла с собой еды.
– Что-нибудь подвернется, – ответила Койотиха. – Обязательно подвернется.
И вскоре свернула и направилась к крошечной серой лачужке, прятавшейся за двумя полузасохшими кустами можжевельника и пучком бурьяна. Кругом воняло. На двери была табличка: ЛИСА. ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД ЗАПРЕЩЕН! Но Койотиха отворила дверь, вошла и почти сразу вышла с половиной небольшого копченого лосося.
– В доме нет никого, только мы, цыплятки, – пропела она, сладко улыбаясь.
– Но это воровство? – обеспокоенно спросила девочка.
– Да, – на ходу ответила Койотиха.
У пересохшего ручья они съели рыбу, припахивающую лисицей, немного поспали и пошли дальше.
Скоро девочка ощутила в воздухе кислый запах гари и остановилась. Словно огромная тяжелая рука уперлась в грудь, отталкивала ее, но в то же время что-то ее несло вперед, как сильное течение.
– Давай подойдем ближе! – сказала Койотиха, присаживаясь помочиться у можжевелового пня.
– Ближе к чему?
– К их городу. Видишь? – Она показала на два поросших полынью холма. Пространство между ними было затянуто серой дымкой.
– Я не хочу туда идти.
– Мы туда и не пойдем. Вовсе нет! Просто подойдем поближе и посмотрим. Это занятно, – сказала Койотиха, склонив голову набок. – Какие-то странные вещи они пускают в воздух.
Девочка попятилась.
Тогда Койотиха заговорила деловитым, серьезным тоном:
– Мы будем очень осторожны. Мы посмотрим, нет ли поблизости больших собак. Ладно? С маленькими собаками я справлюсь. Может, получится даже неплохой обед. Но с большими – дело другое. Согласна? Тогда пошли.
По виду все так же небрежно, лениво, но насторожив уши и внимательно оглядываясь, Койотиха двинулась вперед, и девочка последовала за ней.
Напряжение нарастало. Казалось, само время давит на них, казалось, время двигается слишком быстро, слишком резко, не течет, а отбивает такт, все быстрее, все резче, начинает громыхать, как трещотка Гремучника. Спеши, надо спешить, твердило все кругом, времени нет! Что-то проносилось мимо, стеная и содрогаясь. Все кругом вращалось, вспыхивало, ревело, воняло, исчезало. Там был мальчик – он сразу попался ей на глаза, – но мальчик шел не по земле, а в нескольких дюймах над ней, очень быстро, выворачивая ноги в стороны, словно в неистовом танце, а затем пропал из вида. Двадцать ребятишек сидели рядами в воздухе и пронзительно пели, потом вокруг них сомкнулись стены. Корзина – нет, горшок, нет, бак для отбросов, полный чудесно пахнущего лосося, нет, до краев набитый воняющими оленьими шкурами и гниющими кочерыжками; держись подальше, Койотиха! Да где же она?
– Ма! – закричала девочка. – Мама! – Какое-то мгновение она стояла на улочке обыкновенного городка рядом с бензоколонкой, но уже в следующий миг на нее обрушился ужас пустоты, невидимых стен, жутких запахов и ошеломляющего движения Времени, кувыркавшего ее и стремительно уносившего к водопаду. Она держалась изо всех сил, стараясь не упасть. – Ма-а-ма!
Койотиха осторожно подбиралась к большой корзине с лососем, собираясь туда залезть, прямо здесь, при свете солнца, вот сейчас. Мальчик и мужчина спускались с длинного, заросшего полынью холма за бензоколонкой, оба с ружьями, в красных шляпах – охотники, ведь был сезон охоты.
– Черт, да ты погляди на проклятого койота, шастает тут средь бела дня, огромный, как моей бабы задница, – сказал мужчина, прицеливаясь и взводя курок.
Майра закричала и стала захлебываться в стремительном потоке. Следом несло Койотиху, она визжала:
– Давай скорее отсюда!
Девочку закрутило в водовороте и унесло.
Убежав так далеко, что никакого города не было видно, они упали на землю в узкой ложбинке между невысокими холмами и еще долго судорожно глотали воздух.
– Ма, это было глупо, – в ярости сказала девочка.
– Конечно, – согласилась Койотиха, – но ты видела, сколько там еды!
– Я не хочу есть, – угрюмо ответила девочка. – И не захочу, пока мы не уберемся отсюда подальше.
– Но ведь это твой народ, – сказала Койотиха. – Твой. Твоя родня, и близкие, и тому подобное. Бах! Трах! Вот Койотиха! Бах! Вот моей бабы задница! Трах! Вот все, что угодно, – Б-У-У-УХ! Уничтожь все это, человек! Б-У-У-У-У-УХ!
– Я хочу домой, – объявила девочка.
– Погоди, – ответила Койотиха. Присела, потом повернулась к свежей кучке, наклонилась к ней. – Видишь, говорит, что мне нужно остаться здесь.
– Ничего не говорит! Я слушала!
– Ты знаешь, как это понять? Ты все слышишь, мисс Большие Уши? Она слышит все – она видит все своим дрянным смоляным глазом…
– У тебя тоже глаза из сосновой смолы! Ты мне сама говорила!
– Это все выдумки, – проворчала Койотиха. – Ты даже не можешь отличить выдумку от правды, когда слушаешь! Знаешь, делай, что хочешь, у нас свободный край. Я поброжу здесь этой ночью. Я азартная.
Она села и принялась похлопывать ладонями по земле в неспешном четырехтактном ритме и напевать себе под нос бесконечную песню без мелодии, песню, которая сдерживала время, чтобы оно не мчалось так быстро, которая сплетала корни деревьев и кустов, папоротника и травы, которая удерживала ручей в русле, скалу на месте, которая собирала весь мир воедино.
А девочка лежала и слушала.
– Я люблю тебя, – сказала она. Койотиха пела не останавливаясь.
Солнце закатилось за последний овраг, оставив над холмами на западе зеленоватый отсвет.
Койотиха перестала петь, принюхалась и проговорила:
– Эге! Вот и обед. – Встала, побрела по ложбинке и тихо позвала: – Иди сюда.
Напряженно – кристаллы страха еще не выветрились из тела – девочка встала и пошла к Койотихе. Справа вдоль холма шла одна из тех линий, изгородь. Девочка не смотрела в ту сторону. Все в порядке. Они были снаружи.
– Посмотри-ка!
Копченая рыба, целый лосось, лежала на подстилке из кедровой коры.
– Жертвоприношение, будь я проклята! – Койотиха была настолько потрясена, что даже не выругалась. – Сколько лет не видела ничего подобного! Думала, они все забыли!
– Жертвоприношение кому?
– Мне! Кому еще? Ты только взгляни!
Девочка смотрела на рыбу с сомнением.
– Пахнет странно.
– Чем?
– Горелым.
– Она же копченая, дурочка! Давай есть.
– Я не голодна.
– Ну хорошо. В конце концов, это не твоя рыба. Моя. Это мне принесли жертву. Эй, вы, люди! Койотиха вас благодарит! Продолжайте в том же духе, и, может, я тоже сделаю что-нибудь для вас!
– Не кричи, не кричи, ма! Они же совсем близко.
– Это мой народ, – горделиво сказала Койотиха и уселась, скрестив ноги. Оторвала большой кусок рыбины и принялась есть.
В чистом небе сияла Вечерняя звезда, словно глубокое прозрачное озеро. Между двумя холмами стояло, как туман, тусклое зарево. Девочка отвернулась от него и снова посмотрела на звезду.
– Ох, – простонала Койотиха. – Вот дерьмо.
– Что случилось?
– Не стоило это есть, – сказала Койотиха, обхватила себя руками и начала дрожать, стонать, задыхаться, потом глаза ее выкатились, длинные руки и ноги заходили ходуном, между стиснутых зубов выступила пена.
Тело страшно изогнулось, девочка попыталась удержать Койотиху – неистовые судороги отбросили ее в сторону. Она подползла и снова обхватила тело Койотихи, а та все билась в судорогах, извивалась, дрожала и наконец затихла.
К восходу луны тело остыло. До этого времени под желтовато-коричневым мехом сохранялось столько тепла, что девочка думала: может, она еще жива, может, если держать ее, сохранять в ней тепло, она выздоровеет. И крепко обнимала ее, стараясь не смотреть на отвисшие черные губы, на белые выкаченные глаза. Но когда холод – вестник смерти – проступил сквозь мех, опустила на землю легкое окоченевшее тело.
Она выкопала неглубокую яму в песчаном дне ложбины. Народ Койотихи не хоронит своих мертвецов, девочка это знала. Но ее народ – хоронит. Она перенесла маленькое тело в яму, уложила и прикрыла своим пестрым, голубым с белым, головным платком. Платка не хватило: четыре окоченевшие лапы торчали наружу. Она засыпала тело песком, камнями и полынью, вцепившейся корнями в камни. Потом пошла туда, где на куске коры лежала рыба, и завалила отраву землей и камнями. Потом выпрямилась и пошла, ни разу не обернувшись назад.
На вершине холма девочка остановилась и посмотрела на туманное свечение города за лощиной, в промежутке между холмами.
– Надеюсь, вы все умрете в мучениях, – произнесла она вслух. Повернулась и пошла вниз, в пустыню.
На второй день к вечеру около холма Коня ей встретилась Синица.
– Я не плачу, – сказала девочка.
– Никто из нас не плачет, – ответила Синица. – Теперь пойдем со мной. Пойдем к Бабушке.
Это был подземный дом, очень большой и темный, и посредине его за ткацким станком сидела Бабушка. Она ткала ковер или одеяло из холмов, черного дождя и белого дождя, вплетая туда молнии. Говоря, она не переставала ткать.
– Здравствуй, Синица, здравствуй, Новенькая.
– Здравствуй, Бабушка, – почтительно поздоровалась Синица.
Девочка сказала:
– Я не из них.
Бабушка взглянула на нее – глаза у нее были маленькие и тусклые. Улыбнулась и вновь принялась ткать. Челнок проходил сквозь нити основы.
– Значит, Старенькая, – ответила Бабушка. – Тебе лучше вернуться назад, внучка. Туда, где ты жила.
– Я жила с Койотихой. Она умерла. Они ее убили.
– Не беспокойся о Койотихе, – сказала Бабушка, чуть усмехнувшись. – Ее то и дело убивают.
Девочка молчала, наблюдая за бесконечной работой.
– Значит, я… я могу пойти домой… в ее дом?
– Не думаю, что это поможет, – сказала Бабушка. – Как по-твоему, Синица?
Синица покачала головой.
– Там, должно быть, сейчас темно, пусто… И блохи… Ты выпала из времени своего народа к нам; но кажется мне, Койотиха хотела отвести тебя назад, понимаешь? Как умела. Если ты вернешься сейчас, еще сможешь жить с ними. Разве твой отец не там?