Девочка кивнула.
– Они тебя ищут.
– Правда?
– Да. С той минуты, как ты упала с неба. Мужчина разбился, но тебя не нашли. И все еще ищут.
– Так им и надо, – сказала девочка. – Так им всем и надо. – Закрыла лицо руками и принялась рыдать – отчаянно, без слез.
– Подойди ко мне, внученька, – сказала Паучиха. – Не надо бояться. Там ты сумеешь жить хорошо. Знаешь, я тоже там буду. В твоих снах, в мыслях, в темных углах подвала. Не убивай меня, не то я напущу дождь…
– Я буду прилетать, а ты выращивай для меня сады, – сказала Синица.
Девочка сдерживала дыхание и сжимала кулаки, пока рыдания не утихли и ей не удалось выговорить:
– Я когда-нибудь увижу Койотиху?
– Не знаю, – отвечала Бабушка.
Девочка смирилась с этим. Помолчала и спросила:
– А глаз сохранится?
– Да. Твой глаз сохранится.
– Спасибо тебе, Бабушка, – сказала девочка.
И не оглядываясь пошла вверх по склону навстречу новому дню. Впереди нее в лучах рассвета летела синица – легкокрылая птичка в черном беретике.
Керастион
Посвящается Руссель Сарджент, которая изобрела этот инструмент
Немногочисленные Кожевники относились к касте неприкасаемых. За употребление пищи, приготовленной Кожевником, Меднику или Скульптору грозил целый год очищения. Даже членам низших каст, таких как Торговцы, после сделок с Кожевниками надлежало с вечера до утра проводить обряд омовения. Чумо стала Кожевницей в пятилетнем возрасте, после той ночи, когда услышала шепот ив в Поющих песках. Она прошла испытание и надела форму Кожевников: красно-синюю рубашку и льняной жилет, вытканный на станке из ивняка. Создав свое творение, Чумо получила право носить знак Кожевенных дел мастера – ожерелье из сушеных кореньев ваути с пробитым узором в виде двойных линий и кругов. В таком виде Чумо теперь и стояла на кладбище среди ив, дожидаясь начала похорон ее брата, который нарушил закон и предал свою касту. Прямая и безмолвная, она смотрела на деревню у реки и прислушивалась, не звучит ли уже бой барабана.
Она ни о чем не думала – не хотела думать. Но мысленно видела своего брата Кватеву в зарослях прибрежного тростника: вот он бежит впереди нее, маленький мальчик, которому еще рано принадлежать к той или иной касте, рано быть оскверненным неприкасаемыми; неугомонный мальчишка, что выпрыгивает перед ней из высокого тростника с криком: «Я горный лев!» Серьезный мальчуган, что глядит на реку и спрашивает: «А вода когда-нибудь останавливается? Чумо, почему она бежит без остановки?»
Пятилетний ребенок, после ночи в Поющих песках прибежавший к ней поделиться радостью – сумасшедшей, неподдельной радостью, которой сияло его круглое личико: «Чумо! Я слышал, как поет песок! Слышал! Я буду Скульптором, Чумо!»
Она стояла неподвижно. Не протягивала к нему руки. А он бежал все медленнее и в конце концов остановился. Блеск в его глазах потух. Она ему всего лишь единоутробная сестра. Теперь у него появятся истинные братья и сестры. Он и она из разных каст. Им больше не коснуться друг друга.
Через десять лет после того дня она, как и большинство горожан, пришла на испытание Кватевы, чтобы увидеть его творение – песчаную скульптуру, вылепленную на Большой равнине, где Скульпторы демонстрируют свое искусство. Ни единое дуновение ветерка еще не сгладило острые углы, не стесало плавные изгибы классической формы, созданной им с такой выразительностью и силой, – Тела Амакумо. В глазах истинных братьев и сестер Кватевы читались восхищение и зависть. Стоя в стороне, на отведенном для неприкасаемых месте, Чумо слышала, как Скульптор, ведущий церемонию, посвятил творение испытуемого Амакумо. Когда голос ведущего умолк, с севера пустыни налетел ветер – ветер Амакумо, создательницы, алчущей созданного: Матерь Амакумо пожирала собственное тело, уничтожала самое себя. На глазах у зрителей ветер разметал скульптуру Кватевы, и вскоре от нее остался лишь бесформенный бугор да крупицы рассеянного по земле белого песка. Столь скорое и полное разрушение скульптуры – высокая честь для ее творца.
Похоронная процессия приближалась. До слуха Чумо донесся – или ей так показалось – барабанный бой, тихий, как стук сердца.
Для своего испытания она, по традиции женщин из касты Кожевников, выделала кожу для барабана. Не похоронного, а танцевального – громкого, дерзко-алого, украшенного кисточками. «Твое творение что твое девство!» – грубо шутили над ней истинные братья, но она не смущалась. Кожевники не смущаются – стыд им неведом. Барабан получился хоть куда, и старый Музыкант в круге для испытаний тотчас выбрал его и играл на нем, покуда не стерлась яркая краска и не отлетели алые кисточки. А кожа выдержала целую зиму, до самой церемонии Роппи, когда наконец треснула пополам после того, как барабан ночь напролет отбивал ритм для танцев под луной, когда Чумо и Карва впервые переплели свои браслеты. Всю зиму Чумо переполняла гордость, стоило ей заслышать чистый и ясный звук своего инструмента в танцевальном круге. Гордилась она и когда кожа на барабане лопнула и вернулась назад к Матери. Однако эти ее чувства не могли даже сравниться с гордостью за скульптуры Кватевы, ибо если работа сделана хорошо и творение наделено силой, то оно принадлежит Матери. Взалкав, Матерь не станет дожидаться, пока оно вернется к ней, но заберет его сама. Вот почему умершего ребенка называют Чадом Матери. Красота, главная святыня в мире, принадлежит ей; тело Матери – самое прекрасное из всего, что есть на свете. И потому все сотворенное по образу и подобию Матери создано из песка.
Уберечь свое творение, попытаться оставить его себе, отнять у Матери ее тело – Кватева, как ты мог! Как ты мог, о брат мой! – без слов кричала Чумо. Однако она задушила крик в своем сердце и молча стояла среди ив, священных деревьев касты Кожевников, глядя, как похоронная процессия движется меж полями, засеянными льном. Это его стыд, не ее. Что такое стыд для Кожевника? Она ощущала гордость, одну только гордость, ибо Дастуйе-Музыкант, что шагал впереди процессии, провожая новый дух к месту упокоения земного тела, вскинул и поднес к губам ее творение.
Чумо создала этот инструмент – керастион, флейту, на которой играют лишь на похоронах. Керастион сделан из человеческой кожи, дубленой кожи кровной матери или праматери усопшего.
Две зимы назад, после смерти Векури, кровной матери Чумо и Кватевы, Чумо-Кожевница заявила о своем праве. На похоронах Векури играл старый, древний керастион, передававшийся еще от ее прародительниц, но, закончив играть, Музыкант уложил его на рогожу, которой выстелили могилу Векури, ибо накануне ночью Чумо сняла кожу с левой руки покойницы и взялась за дело, затянув песнь Кожевников, песнь силы, в которой просила умершую мать вложить свой голос, свою песнь в инструмент. Чумо сохранила и обработала этот кусок кожи – натерла секретными составами, обернула вокруг глиняного цилиндра, чтобы выдубить, увлажнила, пропитала жиром, придала форму, а когда глина превратилась в порошок, выколотила ее из получившейся трубки, которую после очистила, разгладила, пропитала особыми маслами и вылощила. Только самые лучшие из Кожевников, самые закаленные и воистину не ведающие стыда, получают эту привилегию – создать керастион из кожи матери. Чумо воспользовалась своим правом без страха и сомнений. Работая с кожей, она много раз представляла, как Музыкант во главе похоронной процессии играет на флейте, сопровождая ее дух к могиле. Она гадала, кто из Музыкантов это будет и кто проводит в последний путь ее саму. Ей и в голову не приходило, что керастион сыграет на похоронах Кватевы прежде, чем на ее собственных. Разве могла она подумать, что он, такой молодой, гораздо младше ее, умрет первым?
Он убил себя, не вынеся стыда. Вскрыл вены на запястье самодельным резцом по камню. Смерть не запятнала его стыдом – Кватеве не оставалось ничего иного, кроме как покончить с собой. Его поступок не влек за собой ни наказания, ни очистительных обрядов.
Пастухи нашли пещеру, где Кватева прятал их – большие куски мрамора, которые он откалывал от стен и превращал в копии своих же песчаных скульптур, священных творений, созданных для праздника Солнцестояния и обряда Харибо. Он вырезал скульптуры из камня – огромные, безобразные, долговечные, оскверняющие тело Матери.
Люди одной с ним касты разбили это уродство молотками, раскрошили в пыль, а пыль смели в реку. Чумо думала, что Кватева тоже пойдет к реке, однако ночью он вернулся в пещеру, взял острый резец, вскрыл вены и истек кровью. «Чумо, почему она бежит без остановки?»
Музыкант поравнялся с ней и прошел дальше, мимо кладбищенских ив. Старый Дастуйе был искусным флейтистом. Шел он медленно и плавно, как будто плыл над землей, двигаясь в такт глухому ритму барабана, доносившемуся сзади. Указывая путь духу и мертвому телу, которое несли на похоронных носилках четверо не имеющих касты, Музыкант играл на керастионе. Губы его легко касались кожаного мундштука, пальцы умело скользили по инструменту, но флейта не издавала ни звука. У керастиона нет клапанов, с обоих концов он запаян бронзовыми дисками. Мелодии, которые на нем исполняют, живой человек не услышит. Как ни прислушивалась Чумо, она различала только бой барабана да шепот северного ветра в листьях ив. Один лишь Кватева, что лежал на носилках, укрытый сплетенным из травы саваном, слышал песнь, которую исполнял для него Музыкант, и понимал, что это за песнь – песнь стыда, скорби или радостного приветствия.
Сон Ньютона
Когда правительство Атлантического союза, спонсировавшее ОСПУЗ в рамках секретной программы, пало в результате Високосного путча, Мэстон и его люди уже были готовы. В один день все накопления, документы и члены Общества были переброшены в США. Немного оправившись, они подали прошение правительству Республики Калифорния на поселение, заявившись группой сектантов-хилиастов, и им выделили для проживания обезлюдевшие отравленные болота долины Сан-Хоакин. Построенный ими город-купол был прототипом самого́ Особого Спутника Земли, и жизнь в нем была приятна настолько, что кое-кто из колонистов начал поговаривать, будто вовсе незачем тратить зря столько сил и энергии – почему бы, дескать, тут и не остаться? Но разрыв калифорнийско-мексиканского мирного договора, первая волна вторжения с юга и новая вспышка грибковой чумы показали лишний раз, что Земля более для жизни непригодна. В течение четырех лет четырежды в год сновали туда-обратно челноки со строительными бригадами. Через семь лет после переезда в Калифорнию последний челнок, десять раз просновав между Землей и золотым пузырьком в точке либрации, достави