– Я и представления не имею об этих ваших идеях!
Это была неправда: она уже довольно много успела узнать от Веры, да и Лев в эти странные, напряженные и одновременно бездеятельные дни ожидания, когда все обычные работы были приостановлены и «Верины ребята» по большей части держались вместе, разговаривал с ней очень часто, используя каждую свободную минуту и страстно желая окончательно привлечь ее на свою сторону, на сторону мирных сил, на сторону таких людей, среди которых никто никогда не чувствовал себя одиноким.
– На самом деле, если начать рассказывать теорию, то это довольно скучно. Нет, правда, как в школе, – говорил Лев. – Заучиваешь нечто вроде длинного списка – сперва нужно делать это, потом то. Сперва всегда переговоры и мирное обсуждение проблемы, какой бы она ни была. Обязательно мирное, с помощью любых средств и социальных институтов. Так сказать, попытка решить проблему с помощью слов. Так у нас любит говорить Илия. Именно этот шаг и предприняла группа Веры, отправившись на переговоры с Советом. Но у них ничего не вышло. Если первая попытка потерпела неудачу, следует перейти ко второму шагу – прекращению сотрудничества. Это должно сопровождаться соблюдением полного спокойствия и отсутствием каких-либо активных действий, чтобы противоположная сторона поняла, что намерения ваши достаточно тверды. В сущности, это и есть наше теперешнее состояние. Затем предполагается третий шаг, к которому мы сейчас готовимся: предъявление ультиматума, то есть предложение конструктивного решения и ясное изложение того, каковы будут последствия в случае отказа противоположной стороны принять ультиматум.
– Ну и каковы могут быть эти последствия? – спросила Люс.
– На этот случай предусмотрен четвертый шаг – гражданское неповиновение.
– А в чем он выражается?
– В отказе подчиняться любым приказам или законам властей. В противовес мы должны выдвинуть собственные законы и приказы, создать параллельное и независимое правительство и следовать собственным политическим курсом.
– Так-таки уж и собственное правительство?
– Так-таки. – И он улыбнулся. – А знаешь, на Земле это срабатывало не один раз, снова и снова. Причем против любой угрозы – арестов, пыток, вооруженных провокаций. Можешь сама прочитать об этом, я дам тебе одну книгу. Ее автор – Мировская, она называется «История…»
– Книги – это не мое! – прервала его Люс. Лицо ее выражало презрение. – Я один раз попробовала почитать… Но если все эти теории применялись и действовали так успешно, почему же вы позволили отослать ваш народ с Земли?
– Нас было еще недостаточно много. А правительства, представлявшие враждебные нам силы, были многочисленны и сильны. Впрочем, они вряд ли стали бы отправлять нас в ссылку, если бы не боялись нас, верно?
– Именно это говорит мой отец и о своих предках, – заметила Люс. Ее брови слились в сплошную черную линию; глаза скрылись в их тени.
Лев наблюдал за ней, очарованный ее необычностью. Ибо, несмотря на его настойчивые уверения в том, что она «одна из них», одной из них она не была; она не была похожа ни на Веру, ни на Южный Ветер, ни на одну из тех женщин, которых он знал. Она была другой – чужой ему. Как та серая цапля на пруду у Дома Собраний. И еще в ней была некая странная тишина, и эта тишина влекла его куда-то в сторону, к какому-то другому центру…
Он был так заворожен, так поглощен созерцанием этой необычной девушки, что не расслышал, когда Южный Ветер что-то сказала ему, а когда снова заговорила сама Люс, вздрогнул от неожиданности, встрепенулся, и на какое-то время знакомая комната в домике Южного Ветра показалась ему совершенно чужой.
– Хорошо бы мы смогли забыть обо всем, что было на Земле, – сказала Люс. – Земля – это сто лет назад, там совсем другой мир, другое солнце, какое это имеет значение для нас теперь, здесь? Почему мы не делаем здесь все по-своему? Я родилась не на Земле. Ты тоже. Наш мир – здесь… Он должен иметь свое собственное имя. «Виктория» звучит просто глупо, это же абсолютно земное слово. Мы должны дать нашему миру настоящее имя, его собственное!
– Какое же?
– Хотя бы такое, которое на Земле ничего не значит. Бубу, или Баба, или, например. Грязь. Тут кругом грязь, и если Земля называется «землей», то почему другую планету нельзя назвать «грязью»?
Голос Люс звучал сердито, с ней это часто бывало, но, когда Лев рассмеялся, она тоже рассмеялась.
Южный Ветер только улыбнулась, однако сказала своим тихим голосом:
– Да, Люс права. Мы действительно смогли бы создать свой собственный мир, вместо того чтобы вечно подражать тем, кто остался на Земле. Кроме того, если бы на Земле не существовало насилия, то и движения нашего не возникло бы…
– Итак, начнем с грязи и построим новый мир? – сказал Лев. – По-моему, мы как раз этим и занимаемся, разве нет?
– Пока что лепим из грязи пирожки, – сказала Люс.
– Нет, строим новый мир.
– Из осколков старого?
– Если люди позабудут о своем прошлом, то непременно повторят все ошибки снова и снова; без прошлого нельзя достичь будущего. Именно по этой причине люди на Земле продолжают развязывать войны: они уже забыли, какова была последняя война. Мы же здесь действительно начинаем все сначала. Потому что помним старые ошибки и не станем их повторять.
– Иногда мне кажется, – сказал Андре, сидевший у самого очага и чинивший сандалии Южного Ветра (он иногда подрабатывал как сапожник), – ты уж извини, Люс, что я так говорю, но в Столице, похоже, действительно помнят все старые ошибки исключительно для того, чтобы снова и снова их повторять.
– Не знаю, – как-то равнодушно откликнулась Люс, встала и подошла к окну.
Окно было закрыто: дождь так и не перестал, да еще и похолодало, с востока дул ледяной ветер. Неяркий огонь очага делал комнату уютной и теплой, но Люс, повернувшись спиной к этому уюту и теплу, смотрела в маленькое запотевшее окошко на темные поля и несомые ветром тучи.
Наутро после своего прихода в Шанти и разговора со Львом и остальными Люс написала письмо отцу. Коротенькое письмецо – однако ей потребовалось все утро, чтобы его написать. Сперва она показала письмо Южному Ветру, потом Льву. И сейчас, глядя на нее, прямую, сильную, четким черным силуэтом вырисовывавшуюся на фоне окна, Лев снова увидел перед собой строки этого письма, прямые, тесно стоящие черные буквы:
Уважаемый господин!
Я навсегда ушла из вашего дома и останусь в Шанти-тауне, потому что не одобряю ваших планов. Я сама так решила. Никто меня здесь не удерживает – ни в качестве пленницы, ни в качестве заложницы. Для этих людей я гостья. Если вы что-либо сделаете против них, меня на вашей стороне не будет. Я должна принять чью-то сторону, и мой выбор таков. Сеньора Адельсон не имеет к моему уходу ни малейшего отношения. Повторяю, это мой собственный выбор.
С глубоким почтением,
ваша дочь Люс Марина Фалько Купер
И ни слова любви; ни единой просьбы о прощении.
И никакого ответа. Юный гонец, самый быстрый в Шанти, тут же отнес письмо; это был Желанный. Он подсунул письмо под дверь Каса-Фалько и сразу убежал прочь. Стоило ему невредимым вернуться в Шанти, как Люс начала ждать ответа от отца; она страшилась этого ответа, но явно ожидала его с нетерпением. С тех пор прошло двое суток. Но ответа так и не последовало; как и ночного налета на Шанти – вообще ничего. Все шантийцы без конца обсуждали, какие перемены в планах Фалько могло вызвать бегство Люс, однако старались вести подобные разговоры не в присутствии девушки, пока она сама первой не заговорила с ними об этом.
– Теперь, – сказала она, – я совсем перестала вас понимать, правда перестала. К чему все эти бесконечные шаги и правила и эти бессмысленные разговоры?
– Это наше оружие, – ответил ей Лев.
– Но зачем вам вообще вступать в борьбу?
– Другого выхода у нас нет.
– Нет, есть! Можно уйти.
– Уйти?
– Да! Уйдите на север, в ту долину, которую вы нашли. Просто уйдите. Оставьте все это. Я-то, между прочим, так и сделала, – добавила она, высокомерно поглядев на него, когда он замешкался с ответом. – Я просто ушла.
– Но они придут за тобой, – мягко возразил он.
Она пожала плечами:
– Они же не пришли. Им все равно. Они не придут.
Южный Ветер издала какой-то легкий звук – то ли предупреждая, то ли протестуя, то ли сочувствуя; все понятно было и без слов, однако Лев «перевел» для Люс:
– Да нет, им не все равно, и они придут. Твой отец…
– Если он придет за мной, я убегу. Я пойду еще дальше.
– Куда?
Она снова отвернулась и умолкла. И все одновременно подумали об одном и том же: о диких краях. Им вдруг показалось, будто дикие края вошли в эту хижину, заполнили ее, и стены домика пали под их натиском, и убежища у них больше нет. Лев уже не раз бывал там, и Андре тоже; они прожили несколько месяцев в этом безмолвии и одиночестве, и оно осталось в их душах, поселилось в них навсегда. Южный Ветер в диких краях никогда не была, но там была похоронена ее любовь. Даже Люс, которая никогда не видела диких краев, рожденная теми, кто в течение целых ста лет отгораживался от них крепкими и высокими стенами, делая эти стены все выше и крепче и не желая признавать, что со всех сторон их окружают дикие края, – даже Люс знала о них, и боялась, и понимала, как глупы ее слова о том, чтобы в одиночку уйти из колонии. Лев молча наблюдал за ней. Он испытывал к ней жалость, острую жалость, словно она была упрямым ребенком, который поранился и отказывается от утешения, ото всех отворачивается и старается во что бы то ни стало не заплакать. Однако Люс ребенком не была. Она была женщиной, и он видел в ней женщину – особенно когда она стояла у окна – и представлял ее в тех местах, в той долине без помощи, без убежища, одинокую женщину в диком краю; и жалость в его душе сменилась восхищением и страхом. Он боялся ее. В ней чувствовалась сила, источником которой была не любовь, не доверие и не чувство единения с остальными; нет, эта сила не имела истоков в понятных и известных ему отношениях. Он боялся этой силы Люс и страстно жаждал приобщения к ней. Эти три дня он почти целиком провел в обществе девушки; он постоянно думал о ней, всех сопоставляя с нею, на все старался смотреть ее глазами –