– Толстый, – сказал он. – Погоди.
Он закрыл глаза, потом медленно открыл их, сжал губы и заставил себя приподняться на обоих локтях. Голова бессильно свисала на грудь.
– Держись, – сказал он то ли ей, то ли себе.
– Вот так! – сказала она, поддерживая его за плечи. – Молодец!
Он со стоном встал на колени. Секунду постоял. Похоже, он совсем не сознавал, где находится, не замечал белой твари, дрожащей рядом; дальше собственного тела его мысли в данный момент не распространялись. Когда он попытался встать, Ирена наконец смогла как-то помочь ему – подставила свое плечо как костыль. Он был очень тяжелый, еле держался на ногах, ничего не видел. Пошатываясь, она повела его вокруг туши поверженного чудовища, через площадку перед пещерой, в рощицу тонкоствольных деревьев, что росли возле скалы, на тропинку, которая почти сразу же резко сворачивала влево и вниз. Спуск был таким крутым, что Хью не мог удержаться на ногах. Но все же они оставили пещеру позади. Она думала уложить его или усадить на тропе и отправиться на поиски воды, но тут услышала журчание ручья и поняла, что слышала этот звук все время, пока они были перед пещерой. Она проволокла Хью за следующий поворот. Дорожка сбегала вниз между густыми папоротниками. Сверху падал ручеек – чистая прозрачная лента вилась между валунами, пересекала тропинку и исчезала в зарослях папоротника и трав где-то внизу, на склоне горы.
– Вот, – сказала Ирена.
Как только она перестала поддерживать Хью, он снова опустился на колени, а потом и на четвереньки.
– Ложись, – сказала она, и он бессильно опустился на бок и лег меж папоротников.
Она напилась, вымыла руки и лицо в неиссякающих ясных струях, принесла воды Хью – в ладонях, каждый раз по глотку, большего она для него сделать не могла. Она попыталась усадить его, чтобы снять с него куртку. Он слабо сопротивлялся.
– Хью, она же вся в крови и в какой-то гадости, она воняет, Хью…
– Мне холодно, – упрямился он.
– У меня есть одеяло, плащ. Он сухой, ты согреешься.
Сопротивлялся он не более чем рефлекторно, и ей все-таки удалось стащить с него кожаную куртку. Он раза два болезненно вскрикнул, когда она вынимала его руки из рукавов, и она решила, что плечо у него или сломано, или вывихнуто, но он вполне внятно сказал: «Ничего, все в порядке». Весь перед его рубашки задубел и был покрыт коркой бледного красновато-коричневого цвета; рубашку с него она тоже сняла, не обнаружив на теле никаких ран. Его плечи, руки и грудь были крупными, гладкими и сильными, очень белыми в сумрачном полусвете, царившем меж папоротников. Она завернула Хью в красный плащ, а когда как-то отстирала его рубашку, то использовала ее как губку, чтобы отмыть ему лицо, шею и руки; потом снова выполоскала рубашку и отжала, одновременно и сама лечась и отмываясь в воде, наслаждаясь ее холодными, чистыми прикосновениями. Когда она оставила его в покое, он лег и закрыл глаза. Дышал он все еще поверхностно, но спокойно. Она сидела, накрыв его руку своей, успокаивая этим и его, и себя.
В глубоком ущелье под ними царила тишина. Вся гора словно оцепенела, только непрерывно звучала тихая музыка бегущего ручья.
Здесь было хорошо, в этом убежище у тропы: папоротники, валуны, прозрачная сверкающая лента воды, спокойные темные ветви елей. Она посмотрела вверх. Тропа описывала почти полный круг; они, должно быть, находились почти под той каменистой площадкой у входа в пещеру. Этот ручеек зарождался где-то чуть ниже пещеры и здесь выходил на поверхность, к свету. Здесь они были вроде бы рядом с пещерой, но на другом уровне, словно в другой плоскости. Никогда не думаешь о том, что будет после дракона, размышляла Ирена. Только и думаешь, как бы до него добраться. А вот что делать потом?
Она снова заплакала, тихо, без надрыва. Слезы, прозрачные, как вода ручейка, омывали ее щеки. Она думала об этих жалостных ужасных ручках, о белых сосцах; она плакала, спрятав лицо в ладонях. Я миновала обитель чудовища и обратно пойти не смогу. Я должна идти дальше. Это когда-то было моим домом – огонек в окне, огонь в очаге, я была там ребенком, я была их дочерью, но это ушло. Теперь я только дочь дракона, дитя короля, та, что должна идти одна, и я пойду вперед, потому что позади у меня больше нет дома.
Маленький и бесстрашный, пел ручеек. Она наконец свернулась в клубок на земле, совершенно измученная. Место было болотистое: прикосновение холодных папоротников вызывало озноб, земля пахла влагой. Никак не удавалось согреться. Рядом не было ничего подходящего для костра, а у нее уже совсем не осталось сил, чтобы снова встать и пойти в лес за дровами, да еще разжигать костер. Хью крепко спал. Он лежал почти на животе, прижав к себе руки, чтобы согреться. Край красного плаща зацепился за папоротники и повис на них. Она заползла под этот краешек, прижалась спиной к спине Хью. Но это не помогло. Тогда она перевернулась на другой бок и под плащом обхватила его сбоку рукой. Так было теплее, так было спокойнее. Она камнем провалилась в сон.
Проснувшись, Ирена еще некоторое время лежала в теплых путах сна, в сонном ритме дыхания Хью и своего собственного, совершенно спокойная. В памяти, как на поверхности воды от брошенного камешка, расходились круги воспоминаний: вот она бежит по крутой узкой тропинке ко входу в пещеру, кричит что-то яростное, бежит и падает, поскользнувшись на камнях… наконец она села, выпутываясь из складок красного плаща. Все еще сонная, посидела, глядя на папоротники вокруг, на ручеек, на деревья, карабкающиеся по склонам ущелья, на голубоватые пропасти и дальние горные хребты, на бесцветное небо. Отползла назад, к ручью, и присела на корточки, чтобы напиться там, где вода у серого валуна образовывала маленький водоворот; тщательно умылась и вымыла шею и плескала водой до тех пор, пока не прояснилось в голове, потом отошла в сторону от тропы в лес. Когда она вернулась, Хью сидел сгорбившись, укутанный плащом. Его густые, жесткие светлые волосы после ее жалких попыток отмыть их от крови и грязи свалялись и торчали в разные стороны; на подбородке выросла густая щетина; он казался очень большим и измученным. Когда она спросила, как он себя чувствует, ему потребовалось довольно много времени, чтобы ответить:
– Ничего. Только холодно.
Она развязала сверток и достала еду. Предложила ему хлеб и мясо, но он даже руки из-под плаща не вынул. Как-то жалобно пожал плечами и сказал:
– Не сейчас.
– Давай, давай. Ты вообще не ешь… вчера, да и раньше тоже…
– Не хочется.
– Ну тогда хоть попей.
Он кивнул, но не двинулся с места, чтобы пойти напиться к ручью. Помолчав, сказал:
– Ирена.
– Да? – откликнулась она, жуя вяленую баранину. Она умирала от голода и уже пожирала глазами его нетронутую порцию.
– Это… Где…
– Там, наверху, – сказала она, показав куда-то выше ручья.
Он с тревогой посмотрел туда:
– А оно…
– Оно мертво.
Хью содрогнулся: сильная дрожь явственно пробежала по всему его телу. Стало его жаль, но в данный момент ее гораздо больше занимала еда.
– Поешь немножко, – сказала она. – Так вкусно! Нам бы нужно уходить, пока не поздно. Если ты в состоянии, конечно.
– Нужно уходить… – повторил он за ней.
Она набросилась на кусок черствого хлеба.
– Надо уходить. Совсем. К проходу.
Он ничего не сказал. Взял кусочек вяленого мяса, почти с отвращением пожевал его, потом отложил. Пошел к ручью напиться. Он двигался неуклюже, и прошло довольно много времени, пока ему удалось встать на колени и наклониться к воде. Долго пил, потом наконец поднялся, словно это был тяжкий труд. Красный шерстяной плащ он так и не снимал.
– Мне бы мою рубашку или хоть что-нибудь, – сказал он.
– Посмотри, высохла ли она. Ее пришлось выстирать. И куртку твою тоже.
Он посмотрел вниз, на свои джинсы, задубевшие, покрытые черными разводами запекшейся крови, и сглотнул.
– Ну да. А где она?
Он увидел рубашку – девушка разложила ее на листьях огромного папоротника – и стряхнул с плеч плащ, чтобы ее надеть. Ирена наблюдала за ним и видела, как красивы его крупные, блестящие руки и шея. Ее сердце разрывалось от жалости и восхищения.
– Ты убил эту тварь, Хью! – сказала она.
Не без труда покончив с пуговицами на рубашке, он повернулся к ней. Они стояли неподвижно среди веерообразных папоротников и серых валунов и смотрели друг на друга.
– Ты меня опередила, – медленно сказал он, вспоминая миг, когда они вышли из-за поворота тропинки. – Ты побежала… ты звала: «Выходи же!» Как ты решилась?.. Что заставило тебя сделать это?
– Не знаю. Мне уже тошно было бояться вот так. Я просто с ума сходила. А когда пещеру увидела… Когда я увидела пещеру, то знала, что она там, а ты войдешь к ней в пещеру и никогда не выйдешь оттуда, и этого я вынести не могла. Я должна была вызвать ее оттуда.
Он заправил рубашку в джинсы, морщась при каждом движении.
– Ты говоришь «она»? – спросил он.
– Да, это была она. – Ей не хотелось рассказывать о сосцах и тоненьких передних конечностях.
Он потряс головой, глядя больными глазами и все больше бледнея.
– Нет, оно… Почему я должен был убить его… – И протянул руку, словно ища опоры, и пошатнулся.
– Не важно. Оно мертво.
Он стоял неподвижно, отвернув лицо, глядя на ручей.
– А меч?..
– Перевязь и ножны где-то здесь, в папоротниках. А меч…
Она, наверно, тоже выглядела бледной и жалкой, потому что он вдруг резко сказал:
– Не нужен мне меч!
– Хью, мы должны идти. Я не хочу тут оставаться. Если у тебя хватит сил.
– А все-таки что со мной случилось-то?
– Оно упало на тебя.
Он глубоко вздохнул; лицо его было совершенно растерянным.
– У тебя точно ничего не сломано?
– Да нет, все нормально. Согреться вот не могу.
– Тебе поесть бы.
Он помотал головой.
– Тогда, может, пойдем? Здесь сыро. Может, от ходьбы согреешься.
– Ну да, – сказал он, подходя к папоротникам, где они спали.