— Я обещал. А мы, мужчины, должны выполнять обещания.
Он купил черную ткань и сшил из нее балахон с капюшоном.
А дедушка Зеев вытащил из сарая старую косу и почистил ее от ржавчины.
И в субботу мы устроили Нете день рождения, и мужчины дали ему этот подарок.
Нета надел балахон.
Покрыл голову капюшоном, посмотрел в зеркало и сказал себе:
— Я настоящий Ангел Смерти.
Он схватил косу, и вышел на улицу, и увидел людей, и побежал за ними вдогонку.
Все испугались, все разбежались, все раскричались:
— Ой, мамочка, Ангел Смерти пришел!
— Сейчас он нас всех заберет!
— И мы все умрем!
Нета положил на землю косу, которую до этого держал на весу.
Потом отбросил свой черный капюшон и снял с себя свой длинный балахон.
А потом что есть силы закричал:
— Извините, если я вас всех напугал. Пожалуйста, успокойтесь, тети и дяди! Это я просто в таком наряде. Прошу вас, пожалуйста, поверьте, я мальчик Нета, а не Ангел Смерти.
Так он выходил на улицу день за днем.
И на пятый день люди уже не разбегались.
А на шестой день все ему улыбались.
А на седьмой день — потому что у Ангела Смерти нет выходных — они уже просто смеялись:
— Он вовсе не Ангел Смерти! Он просто он и больше ничего.
Но в понедельник, когда Нета вышел опять, набалахоненный, закапюшоненный и очень косоватый, кого он встретил, тоже в балахоне с косой?
Ну конечно, настоящего Ангела Смерти!
— Поди сюда, мальчик, — сказал он Нете. Вернее, прошептал. Потому что у Ангела Смерти голос похож на шипенье змеи. — Подойди поближе, не бойся. Еще ближе… и еще… и еще. Вот так. Теперь стой. И объясни мне, что здесь случилось и что это все означает?
— Это просто игра, — сказал Нета. — Сейчас я просто играю в тебя. Как хорошо, что ты пришел! Теперь мы сможем поиграть вместе.
— Играть вместе? — прошептал Ангел Смерти. — Я и ты? Тебе до смерти этого хочется?
— Конечно, — сказал Нета. — Будет кайфово, ты обхохочешься.
— Я не играю в игры! — сказал Ангел Смерти. — Ни с людьми, ни сам по себе.
И рассердился:
— Из-за тебя ко мне перестали относиться серьезно.
И сказал печально:
— Теперь они все думают, что я просто мальчик, который нарядился Ангелом Смерти. А сейчас — извини меня, Нета, — у меня много неотложной работы.
— Как? — удивился Нета. — Ты знаешь, как меня зовут?
— Конечно, — сказал Ангел Смерти. — Я знаю все имена. И все сроки. И все адреса. И твой адрес тоже.
— Откуда? — спросил Нета.
— Я уже бывал здесь не раз. И я очень аккуратный ангел. Так что не делай больше глупостей и до свиданья, до следующей нашей встречи.
И он исчез, как будто его и не было и не будет опять.
И только слова остались:
«До следующей встречи».
И:
«Я уже бывал здесь».
И:
«Нета».
И:
«До свиданья».
Глава тридцать шестаяРоды
За несколько дней перед родами в поселок приехали две женщины. Они спустились с телеги, которая медленно тащилась по топкой дороге, и пошли пешком по тропке через поля.
Вначале они казались просто двумя черными точками, большой и маленькой, потом превратились в две человеческие фигуры — взрослого человека и подростка, если судить по размерам, или двух взрослых, если судить по походке, — и наконец стали двумя женщинами среднего возраста. Одна оказалась высокой, костлявой и широкоплечей, а вторая — маленькой и полной, но, несмотря на это и на совершенно разную одежду, походку и телосложение (большая была матерью роженицы, еврейкой родом из Румынии, а маленькая — бедуинской акушеркой из вади Эль-Тамасиах), были очень похожи друг на друга: обе веселые и болтливые и у обеих широко расставленные глаза и грубые ладони. Заметно было, что совместная поездка уже сблизила их, потому что они обменивались только им понятными взглядами и жестами и время от времени взрывались дружеским смехом, который постороннему человеку мог бы показаться лишенным всякой причины и полным каких-то загадочных намеков.
В их приезде, как со временем выяснилось, не было никакой нужды, потому что роды, хоть и были первыми, прошли легко и быстро, словно роженица знала, что настоящие муки ждут ее лишь потом. Она даже не кричала, только стонала от большого напряжения, и лоб ее покрылся испариной. Может быть, она хотела, чтобы никто не услышал ее и не понял, что происходит. А может, действительно не чувствовала боли, потому что, как и ее муж, знала, что забеременела не от него, и поэтому страх смерти наполнял все ее существо, вытесняя всякое иное чувство.
Она не размышляла ни о том, какого пола ее ребенок, потому что была уверена, что это будет девочка, ни о том, будет ли она здоровой и сколько будет весить, ни о том, что вот-вот станет матерью, — она думала только о нем, о своем муже, и о том, что он с ней сделает.
С последним ее стоном крошечный ребенок выскользнул в руки акушерки, и новая бабушка, улыбнувшись, сказала:
— Поздравляю, Рут. Ты была права. У тебя родилась дочь. Теперь надо выбрать ей имя.
Но Рут — так звали роженицу — сказала:
— Я еще не думала об имени, мама, — потом шепнула: — Нет, еще не надо, имя может подождать, — и вдруг вскрикнула: — Пусть еще не плачет, мама, пусть еще не кричит! Пусть она ее не шлепает!
Но опытная рука акушерки словно бы сама собой уже опустилась на маленькую попку, и ребенок заплакал первым плачем всех новорожденных, которого ничто не может ни остановить, ни утишить. А мгновенье спустя раздался громовой удар в дверь, едва не сорвавший ее с петель, и в комнату ворвался муж роженицы. Вместе с ним в спальню ворвался и дневной свет, очертив темноту его могучего тела сверкающим прямоугольником дверной рамы и пройдя меж его широко расставленных ног. Его огромная дрожащая тень нарисовалась на стене в изголовье кровати.
— Не нужно врываться с такой силой, — испуганно сказала мать роженицы. — Еще несколько минут, и мы бы сами пригласили тебя войти. — И хотя сердце говорило ей, что не все здесь так просто, рот ее продолжал выговаривать те слова, которые всегда говорят в таких случаях: — Поздравляю, Зеев, у тебя родилась дочка.
Зеев — так звали мужа роженицы — сделал еще один шаг вперед, и тогда Рут в ужасе закричала: «Дайте ее мне! Дайте ее мне!» И, несмотря на боль, приподнялась на кровати, широко распахнув руки. Акушерка, которая уже приготовила было тазик с теплой водой и две пеленки, сухую и мокрую, чтобы помыть и высушить новорожденную, испугавшись, протянула ей ребенка, как он был, — в каплях крови и родовой жидкости. Но Зеев молча шагнул к кровати, схватил маленькое тельце за ногу и вырвал его из рук акушерки. Девочка, закачавшись вниз головой в его руке, на миг замолчала, но тут же снова зашлась в отчаянном плаче.
Зеев повернулся, все так же держа ребенка в одной руке, рванул дверь и вышел наружу. Его теща, которая ничего не знала и не поняла, что происходит, бросилась следом за ним, восклицая:
— Что ты делаешь, Зеев?! Младенца нельзя так нести! — Но, видя, что он идет и не оборачивается, со страхом закричала: — Верни ее матери, девочке нужна грудь!
Большая и быстрая, она в три шага догнала зятя и схватила его за полу куртки. Но Зеев гневно обернулся, с силой толкнул ее так, что она упала, и страшным голосом закричал:
— Ни за что!
По-прежнему неся ребенка в руке, он прошел к сараю, что стоял на задах двора, к тому деревянному сараю, в котором он уже несколько месяцев подряд спал один, без жены, и положил девочку, которая все еще захлебывалась в плаче, на свою застеленную кровать. Не бросил ее и не швырнул, а положил мягко и осторожно, как отец укладывает своего младенца, но не из отцовской любви, а для того, чтобы она не ударилась или не поранилась. Ибо в те длинные бессонные ночи, когда лежал на этой кровати, задыхаясь от ненависти и продумывая отмщение, он назначил ей другую судьбу.
Малютка кричала и захлебывалась в плаче. Зеев укрыл ее, достал с полки жестяную коробку, которую приготовил себе незадолго до родов, и вынул из нее хлеб, горсть маслин, помидор и арабский сыр — тот соленый и твердый сыр, который можно хранить долгое время, а для еды нужно размачивать в воде. Все это он разложил на деревянной доске. У него были еще две джары с питьевой водой, несколько пит, овощи, несколько банок консервов — сардин и мяса, банка тхины и бутылка оливкового масла[129]. Все это он приготовил себе заранее, чтобы иметь под рукой достаточно еды и не нужно было бы отлучаться из сарая.
Он взял свое ружье и верную палку, вышел, запер за собой дверь и уселся на большом деревянном ящике, который поставил перед своим сараем за несколько дней до родов. Тогда никто не понял, что он замышляет, и никто не знал, что находится в этом ящике, но теперь Зеев вытащил из него большую вышитую подушку и подложил ее под себя. Подушка цвела радостными птицами и растениями и тоже была приготовлена заранее — для долгого и удобного сидения.
Стоял теплый весенний день. Ружье и палку Зеев прислонил возле себя, а деревянную доску положил себе на колени. Потом он принялся есть и пить. Солнце грело его кожу, и приятный запах цветения стоял в воздухе. Но ребенок за его спиной, в сарае, заходился от крика и слез, и деревянные стены нисколько не приглушали эти звуки, потому что голос ребенка, который жаждет еды или прикосновения, — голос пронзительный, он проникает сквозь стены и слышен на большом расстоянии.
Мать роженицы поднялась тем временем с земли и беспомощно металась по двору, ломая пальцы от ужаса и горя. Потом, словно на что-то решившись, снова подошла к зятю и тихо сказала: — Что ты делаешь, Зеев? Ведь это твоя дочь и твоя жена. Что случилось? — И, помолчав, прошептала: — Девочка должно сосать грудь. Ей нужна мать… — А затем вдруг схватила его за руку, потянула изо всех сил и закричала: — Встань! Открой немедленно свой сарай! Я хочу отнести ее к матери. Это моя внучка. Ты слышишь?!