Занималось утро 12 января 1945 года. Через пять дней над столицей Польши было водружено знамя свободы.
— При последнем издыхании враг особенно опасен. Не забывайте об этом! — говорил на кратком совещании полковник П. И. Вальченко, командир нашей: 16-й гвардейской минометной бригады. — Наша задача: залпами облегчить продвижение пехотинцев в городе. Вашему, майор Хмелинский, 3-му дивизиону ставлю задачу...
Полковник указал на карте Берлина, куда должны лечь залпы дивизионов и батарей.
...На территории парка Фридрихсхайн разведка обнаружила большое скопление вражеских танков. Это цель для нашей 7-й батареи. Нужно выбрать огневую позицию — широкую площадь, перпендикулярную направлению на цель и на нужном от нее расстоянии. В городе сделать это не просто. Наконец такая площадка найдена — у развилки Ландсбергераллее. Хорошая площадка для огневой позиции, с одним лишь, правда, существенным недостатком: впереди, метрах в трехстах, находится упрятанная в выемке железная дорога с вокзалом, а несколько дальше оборона фашистов. К тому же площадка отлично простреливается.
Одна надежда — на ночь, когда можно будет перебросить боевые машины и подвезти 96 снарядов, в центнер весом каждый.
До наступления сумерек осторожно вели подготовительные работы, установили наблюдение. Справа, вдоль улицы, кирпичный остов большого здания, сгоревшего и полуразрушенного, заваленного грудами камня, с торчащими ребрами перил. Теперь это наш дом. Он должен нас укрывать от пуль и осколков. Поодаль, за грудами развалин,— большой серый дом, «разукрашенный» простынями — знаками капитуляции.
В верхних этажах никого нет: все в подвале. В темноте сидят на узлах женщины, старики, дети.
Освещая подвал фонариками, мы иногда заглядываем туда, пытаемся заговорить, кто как может. Угощаем детей. Даем, что у кого есть в кармане или в вещмешке, — кусок хлеба, сахар, колбасу из железной банки.
Убедившись, что у нас нет ни рогов, ни клыков, немцы принимают угощение, говорят «данке», а некоторые даже умудряются произнести — «шпасиба». Но чаще всего повторяют: «Гитлер капут!»
Это хорошо. Но сколько потребовалось нашим солдатам прошагать по взорванной земле, чтобы услышать, наконец, эти слова! Сколько дней и ночей шагал ты, солдат, сюда от стен Москвы, на месте которой Гитлер обещал оставить развалины.
Мы гнали врага от самых ворот родной столицы и непоколебимо верили: будет и на нашей улице праздник! И вот он, порог Победы, уже рядом...
— Завтра в Москве первомайский парад, без зениток, без аэростатов, без светомаскировки, — говорит москвич Миша Ниловский.
— А мы устроим фашистам первомайский фейерверк здесь! — отвечает его земляк, водитель Переслегин.
Наши разговоры прерываются артобстрелом вперемежку с пулеметными очередями... Голос наблюдателя:
— Воздух! Слева сзади — десант!
Задираем головы. Действительно, сзади, слева от фронта батареи, опускаются парашютисты.
— Батарея, внимание! Всем занять оборону за восточной стеной нашего дома. Открыть из окон огонь по парашютистам. Первой огневой группе занять оборону по западной стене на случай обхода с тыла. — Последние слова моей команды тонут в автоматных очередях батарейцев.
Все парашютисты — сколько их, сосчитать трудно, потому что уже довольно темно, — приземлились, стрельба затихает.
Ждем атаки, но ее нет. Усиливаем охранение.
— Наверно, мы их всех расстреляли в воздухе, — говорит кто-то.
— Ну, конечно, такой снайпер, как ты, и в темноте попадет в правый глаз. Просто они удрали...
На рассвете, несмотря на частые артиллерийские и пулеметные обстрелы нашей огневой позиции, все работы по подготовке залпа закончены благополучно, никто не убит, не ранен. Пульт управления огнем лейтенант Трифилов, электротехник батареи, расположил в «нашем» доме. Батарея к залпу готова. Теперь можно осмотреть окрестности огневой позиции, пока поступит команда «Огоны!». Ее ждет у пульта Трифилов.
— Сюда, ребята, нашел! — крикнул кто-то весело.
— Что нашел?
— Подстреленного тобою парашютиста!
Все сбежались и... покатились со смеху. На груде кирпича валялась кукла из плотного, похожего на брезент шелка, а к стропам прицеплен ящик с пушечными снарядами — унитарными патронами. Таких «парашютистов» оказалось много. «Парашютисты» и некоторые ящики были продырявлены пулями. Ясно! Немцы пытались сбросить боеприпасы окруженному берлинскому гарнизону, но не рассчитали.
А команды «Огонь!» еще нет. Все собрались в укрытии. Делимся впечатлениями ночи. Гадаем, когда и как закончится война, какой будет мирная жизнь.
— Я думаю, что в честь победы у нас будет установлен большой ежегодный праздник, — размышляет вслух шофер Мычкин.
— Это можно, — отвечает его коллега, шофер Турбаев. — А я думаю, когда наступит мир, все мы будем строителями: пилой, топором, лопатой работать научились здорово. Одних землянок сколько вырыли...
— Вот ахнет сейчас снаряд и построит тебе дом под этими кирпичами, — замечает кто-то.
— Возможно, — без возражений соглашается Турбаев. — Обидно, конечно, погибнуть за пять минут до победы. И погибнут еще многие, без этого ведь победы не будет.
— Да, так надо...
Подается команда:
— Внимание! Приготовиться!
Сколько раз за годы войны приходилось нам слышать эту команду. Можно, кажется, привыкнуть. Но нет, всякий раз вздрагиваешь и напрягаешься в ожидании короткой, всего из пяти букв команды.
У пульта — командир батареи, командир взвода молодой лейтенант Шедрин, лейтенант Трифилов. Младшие электрики готовы в любую минуту выскочить, чтобы соединить жилы кабеля, который может перебить разрыв вражеского снаряда. Рука Трифилова — на рукоятке прибора.
— Огонь!
Оборот рукоятки — и первые двенадцать «головастиков», ослепляя огненными шлейфами, издав оглушительный рев, подняв под собою облако пыли и мелкого щебня, летят в цель. Еще оборот... Еще и еще...
Дальность небольшая, и работу снарядов мы видим и слышим. В дыму разрывов взлетают какие-то предметы. Пылает несколько черно-дымных факелов. Это горят «тигры».
Залп немцы, конечно, засекли и обрушили на «наш» дом огонь из пулеметов и артиллерии. Но наружные разрывы нам не страшны, а прямого попадания, к счастью, нет, все гвардейцы целы.
...Оказалось, что это был последний для нашей батареи залп!
Утром 2 мая пронеслось радостное: «Берлин капитулировал!» Хотя это еще не Победа, но уже победа. Гвардейцы пускают в небо длинные очереди из автоматов, палят из карабинов и пистолетов, угощают друг друга тумаками, обнимаются так, что трещат ребра.
Пошли в ход «боевые сто грамм» и патефон, и трофейный аккордеон, и начались пляски. А песни пели во весь отпущенный природой голос. Пели все — и кто умеет петь, и те, кому «медведь на ухо наступил», кто, может быть, никогда в жизни не пел. Пели все — наши батарейцы, соседние подразделения и части, все освободители Берлина от фашистской чумы...
Но война еще не кончилась. Ведь у Эльбы еще шли бои, надо и нам туда — добывать Победу.
Все же, оказалось, сил там достаточно было без нас. Так мы дождались великого дня. Стояли мы в тот час за пределами Берлина, в лесу Креммен. Рано утром 8 мая, когда все, кроме охранения, спали — кто в палатке, а кто под открытым небом на постели из еловых лапок, свернувшись от ночной прохлады, — вдруг поднялась такая автоматная и ружейная пальба, что все мы вскочили и, разумеется, сразу за оружие.
— Где десант? — послышался хрипловатый спросонья голос.
— Какой тебе десант, дурачина! Победа!
— Ур-ра-а! Победа! Конец войне!
Является начальство. Оно чокается с солдатами кружками, подхватывает песню. Забыв о солидности, пускаются в пляс полковник Петр Иванович Вальченко и его заместитель по политчасти тучноватый подполковник Сергей Дмитриевич Смирнов. Да как же не разделить радость со своими солдатами-гвардейцами, с героями, хотя и без золотых звезд!
В. С. Гаврилин. Последние залпы
В. С. Гаврилин, старший лейтенант в отставке
В феврале 1945 года наша 17-я гвардейская Краснознаменная тяжелая минометная бригада, половина состава которой была вооружена новыми подвижными установками БМ-31-12, поддерживала своим огнем войска 1-го Прибалтийского фронта, громившие окруженную курляндскую группировку противника.
Война перешла на территорию соседних государств, войска 1-го Белорусского фронта подходили уже к границам фашистской Германии. А мы? Мы топтались почти на месте, и казалось, что этим боям не будет конца.
Неожиданно наши дивизионы были сняты с огневых позиций и в течение двух ночей поэшелонно отправлены в распоряжение 1-го Белорусского фронта, а затем, разгрузившись в предместье Варшавы, днем и ночью ускоренным маршем двигались по освобожденной территории многострадальной Польши. Районом сосредоточения наших первых двух подвижных дивизионов был лес возле населенного пункта Чернов. Там мы получили боеприпасы и ждали приказа о выходе на огневые позиции.
Во время недельной передышки командир бригады полковник Н. С. Жижерук постоянно присутствовал на тренировках боевых расчетов. Особое внимание он обращал на 1-ю батарею, командиром которой был я. «С вашей батареи должны брать пример все», — говорил он мне не раз. И я гордился своей батареей. Такого личного состава, казалось мне, не было ни у кого: отличные знатоки военного дела и одновременно певцы, музыканты, все, как на подбор, рослые, молодые, красивые...
В ночь на 30 марта наш дивизион вышел на плацдарм. Перебравшись по понтонному мосту через Одер, мы отъехали от берега километра на четыре и расположились прямо на открытой местности. Ночью укрыли боевую технику и боеприпасы. С рассветом перед нами был как на ладони весь Кюстринский плацдарм. Небольшой, избитый осколками лес, несколько разрушенных кирпичных усадеб да редкие большие деревья — вот, собственно, и все, что могло укрывать нас от глаз противника.