— А чего вы пацана вините? Зачем закрывали его в кабинетах на ключ? Иначе зачем ему было мочиться в аквариум? Значит, перетерпел и больше ждать не мог! — вступился Герасим и добавил: — Мы ребенка отправили на отдых, а не на истязания. Сами виноваты, нечего на Борьку валить!
— Вы его еще и защищаете? Какой ужас! Думаете, за это отправили его? Что рассказала — мелочь в сравнении. — Присела на стул, предложенный Натальей. — Они проделали дыру в туалет к нам, воспитателям, и всех сфотографировали. Им мало было подсматривать. Ваш заводилой стал. Он эти снимки везде расклеил, не только по территории лагеря, но и в поселке! Всех нас испозорил!
— Ну, эта детская шалость не нова! Она с бородой. Но чувствую, круто Борьку обидели, коль на такое пошел. Достали его до печенок! А ну-ка, дама, подождите! Вы сына турнули? Как бы сама не выскочила следом. Боря! Сынок! Иди сюда, — позвал мальчишку. — Расскажи сам, что случилось?
— А что? Она тут сопли пузырями пустила, а меня все эти дни закрытым продержали, в холодном чулане. Там крысы чуть не с меня ростом, стаями носятся. А я там сколько дней ночевал! Ни пить, ни есть не давали!
— Что?! — побелел Герасим и вскочил со стула.
— Мы попробовали его отпустить! Поверили, что образумился. Так он в директорском туалете все доски подпилил. Мы еле достали и откачали, человек чуть не задохнулся…
— Это я на вас в суд подам! — грохнул по столу Герасим так, что посуда зазвенела. — Фашисты! Садисты отпетые! Вам ли жаловаться?
— Он корпус целый чуть не взорвал! Бросил бутылку с какой-то гадостью. Начался пожар. Еле потушили. Вот и заставили б через суд оплатить стоимость дома. Глянули б на вас тогда!
— Любого можно довести до ярости! И наш мальчишка такой же, как все! Мы послали его отдыхать, а вы издевались над ним! Да еще Борьку во всем вините? Чего ж о себе молчите?
— Мне ихний бугай-директор при всех по морде надавал. За туалет! Вот я и подкинул им бензина, чтоб согрелись. Но только он, видать, разбавленный был, не взорвался, А жалко! — вздохнул пацан.
— Вот видите! Он сам не скрывает, что преступником растет. Ему на всех плевать! — затрещала воспитательница.
— А кого там жалеть? Вас или директора? Обоих под жопу из лагеря! С лишением права на работу преподавателя!
— Руки коротки! — вскочила баба.
— Вот это посмотрим и проверим! Но я такое не прощу! — кипел Герасим,
— Успокойся! Слава Богу, сын жив, здоров, больше не отпустим в лагерь! — положила Наталья руку на плечо мужа. Но того трясло:
— Это ж кому мы доверили мальчонку? Палачам каким- то! Ну-ка, дама, вашу фамилию и директора назовите мне! — потребовал хмуро.
— А вы мне кто? — взвилась воспитательница. — Вместо того чтобы извиниться за своего ублюдка, еще и наезжаешь, козел! — подскочила гостья и, побагровев до корней волос, процедила сквозь зубы; — Змеиное гнездо! Чему ж удивляться? — обувалась спешно.
— Извиняться придется вам, мадам. На коленях станете просить прощения, — предупредил Герасим.
И сделал что хотел. Всю эту ночь писал жалобы во все инстанции, а утром отправил. Не любил пустых угроз, свое обещание сдержал. И хотя никому ни строчки не прочел, весь день ходил как именинник. Он был уверен, что жалобы не пройдут мимо внимания работников прокуратуры, журналистов, администрации города и областного отдела народного образования.
Он ничему не учил Борьку, просто вечером послушал, как отдыхал мальчишка.
А еще через неделю к ним посыпались звонки. Отовсюду. Просили приехать, прийти ответить на вопросы… Борька устал повторять десятки раз одно и то же. И когда он решил больше не ходить и не ездить, к ним из лагеря приехала целая делегация во главе с директором.
Сложным был этот разговор. Каждый настаивал на своей правоте. И Герасим не стерпел:
— Зачем сюда заявились? Я вас приглашал? Вы так и не поняли, в чем виноваты? Нынче напишу еще жалобу! Вам объяснят доходчиво!
— Не надо! Не пишите! Нас измучили! Задергали! Давайте обоюдно простим ошибки и просчеты друг друга и расстанемся!
— Легко хотите отделаться! — ядовито заметил Герасим.
— Ну а как вы хотите? — изумился директор.
— Я свое сказал!
— Короче, объявляете нам войну?
— Слишком громко сказано! Ты мужик! Окружил себя сворой обжор и воров, подхалимов и лодырей, отродясь не умевших работать с детьми, а сам не сумел найти общий язык с мальчонкой! Чего вы стоите? Превратили отдых Борьки в наказание да еще размечтались о примирении? Еще чего хочешь?! А ну вон из дома!
— Ну раз не согласны на примирение, подпишите акт!
— Ого! Вы хотите, чтоб я еще убытки оплатил? За аквариум и рыбок, за туалет и дом? Не много ль захотели? А надорванное здоровье и надломленную психику пацана, наши моральные издержки кто оплатит?
— Я предлагал компромисс, вы отвергли его!
— Счет бесчестных! Я заставлю вас компенсировать сыну все!
И заставил… Борьке на эти деньги купили компьютер. А в школе, узнав о случившемся, все учителя стали предельно вежливы с пацаном. Ему даже скучно стало. Никто из учителей и замечаний не делал.
Даже директор школы прошел мимо курящего Бориса, не прогнав в туалет.
Мальчишка перестал враждовать с учителями и учениками. Сделав десятка два подцветочных горшков, сам принес их в школу. Для кабинета домоводства, девчонкам, приволок громадное блюдо и чайные чашки с блюдцами. Удивил и директора, подарив ему пепельницу. К концу седьмого класса Борьку никто не узнавал. И если бы не память о его прошлых подвигах…
Наталья прислушивается к шагам во дворе. Кто-то пришел. Может, сыскал Герка Борьку? Выглянула в окно. Так и есть, оба на крыльце курят. У сына по щекам текут слезы ручьями. Баба выскочила в дверь.
— Иль места в доме нет? Я уж заждалась вас. А ну марш в избу! — взяла обоих за рукава. — Где его нашел? — спросила мужа.
— И не спрашивай. Чуть не потеряли его…
— Как?
— С моста сигануть хотел. Уже на перила взбирался. Я его за портки снял, — выдохнул колючий комок и попросил: — Ты не наезжай, ничего не говори. Не упрекай. Тем, кто однажды простился с жизнью, уже ничего не докажешь. Они пережили прошлое и будущее в один миг и сочли все пустым и лишним, ради чего уже не стоит жить.
— А мы? — дрогнул голос женщины.
— С нами он тоже простился. Уходя из дома, тихо сказал: «Простите…» Да только ты не услышала, а я не враз спохватился. Но теперь не стоит о том, не время. Надо отвлечь и успокоить его…
Наталью трясло от ужаса. Ее сын хотел уйти из жизни. И если б не Герасим…
— Спасибо тебе, мой родной, самый лучший на свете человек. Как здорово, что ты у нас есть, вот такой неприступный с виду, но очень теплый и добрый…
— Ладно тебе. Отпросись на сегодня с работы. Побудь с сыном. Это очень нужно ему, чтоб нынешнее не повторилось.
Наталья в этот день осталась дома. Герасим управился с делами до обеда и еще во дворе почувствовал запахи борща, пирогов с малиной, жареной рыбы. Понял, жена захотела сегодня всех побаловать.
Борьку еле вытащили к столу. Он отворачивался от еды, глаза были мокрыми. Парень с трудом говорил, порой отвечал тихо.
— Борь, я хочу всерьез поговорить с вами — обоими. Пока мы еще все вместе — втроем. Есть кое-какие моменты в наших отношениях, которые заставляют меня задуматься, а нужен ли я здесь? Особо сегодняшнее насторожило, возможно, без меня того не случилось бы? Не рискнул бы бросить мать одну? Сработала б совесть, родственный инстинкт? Ведь ты мужчина! Мать в одиночку такое не пережила б и ушла бы вскоре следом. Так, может, не станем больше искушать судьбу? Ты уже большой, почти взрослый. Мать с тобой. А я, как лишний, вернусь к своим. Зачем мешать сложившемуся укладу? Вы уже на ногах. Не хочу мешать. Простите оба, где был виноват. Завтра я вас оставлю…
— Почему? Разве тебе плохо с нами? — дрожал подбородок Натальи.
— Борису плохо со мной!
— Не придумывай. Не то время выбрал ты для разговора. А для ухода и подавно. Все куда проще. Я мечтал о Суворовском училище. Но моей мечте свернули шею. Кто я теперь? Инвалид! Ни один человек меня всерьез не воспримет. Я везде лишний и даже вам обуза. Кому нужна такая жизнь? Зачем она мне? И ты тут при чем? — ответил Борька хрипло.
— Я при всем, потому что пришел сюда не временным хахалем, а в семью, насовсем. Но ни муж, ни отец из меня не состоялся, так и остался чужим.
— Зачем лишнее говоришь? — закрыла лицо руками Наталья. — Мы только при тебе вздохнули, увидели жизнь. До того слезами всяк день давились. Ты не только помог, а и вступался, защищал, спас Борьку. Да кто мы без тебя — пропащие! — дрожали плечи бабы.
— Одумайся! Не уходи! — просил Борька. — Мне ты никогда не мешал и часто понимал лучше матери. Теперь бы я и сам рога скрутил родному папашке, но как хорошо, что не он, а ты живешь с нами… И хватит тебе комплексовать. Зачем линять от нас? Устал тянуть лямку хозяина, но я до нее не созрел. Сам знаешь. — Борька отвернулся к окну.
— Но есть и другая, больная для меня тема. Не хотелось бы ее ворошить. А куда деваться? Оба вы знаете о моей матери. Рее годы она живет в деревне, одна как перст.
— А давай бабулю к нам заберем! — оживился Борька, глаза его мигом просохли.
— Не пойдет она в город.
— Почему?
— Хозяйство не на кого оставить. Да и город не любит. Мать уважает тишину. Там она всю жизнь прожила.
— Герасим, но и она не вечна. С годами здоровье у всех сдает!
— Не о том речь. О городе мамаша не думает. Одного слова хватило б, и Никита с Женькой перевезли б к себе. Места у них хватает, и ей комнату выделили б без труда. Хотя бы мою. Но суть не в жилье! У нее у самой хороший дом. А вот другое обидно. Братьям сказала, мне посовестилась, не решилась, хотя права…
— В чем дело? — насторожилась Наталья.
— За все годы я ни копейки денег не дал. А ты ни разу не навестила. Есть мы у нее, а позабыли. Очень редко навещаем, мало думаем о ней. Я вчера от Никиты услышал, что у матери частенько нет денег на хлеб, на мыло и спички, не на что купить свечей. Трое нас, стыдно такое признавать, но мать мы держим в великой нужде. Ни те невестки, ни ты не навещаете. А ведь и помочь бы не грех, старой становится. Уже не успевает крутиться везде, как раньше. Да и, честно говоря, все, что получает с хозяйства, нам передает. И мы берем, не вспоминая, как же она там живет?