Мы снова пустили по кругу соджу. Молчание было прервано чьей-то фразой: «Ну, хватит. А то так глядишь и в святого превратишься…», после чего мы по знаку брата ARS-303 схватили Михаэля за его длиннющие руки и ноги и бросили в озеро Небесных Фей. Михаэль, бултыхаясь в воде всеми конечностями, с досадой что-то нам крикнул, а затем громко захохотал. Следом и мы встрепенулись от его смеха, которого, на самом-то деле, уже не слышали как лет сто.
– Брат Михаэль! Не вздумайте превращаться в святого. Ведь для этого для начала нужно умереть! – крикнул Анджело, и мы схватили его тоже.
– Ну, тогда и Анджело – в святые объятия!
Мы раскачали малорослого Анджело и бросили в озеро. А затем и сами, словно восьмилетние мальчишки, сцепившись, стали бороться и сбрасывать друг дружку в воду. Вскоре все мы напоминали вымокших до нитки мышей.
Я тоже оказался в воде в одежде и медленно поплыл к середине водохранилища. Когда уже прилично отдалился от своих товарищей, над водой повисла неожиданная тишина. Я устремился в эту тишь. В долине заливалась трелями неизвестная птица.
Мысленно я представил телефон, одиноко стоящий в кабинете. Теперь единственной ниточкой между мной и Сохи был этот телефон. Потому как нам, молодым монахам, еще не позволялось иметь мобильный. Несколько дней подряд я с утра до вечера ходил вокруг да около телефона, но от Сохи не было ни слуху ни духу. Сколько раз я хотел набраться смелости и позвонить ей на номер мобильного, который знал, но так и не смог. Потому что это было неправильно.
С берега доносился смех братии. Я пристально вглядывался в ее лицо, что всплывало перед моим внутренним взором. Оно поселило в моей душе одновременно и теплую грусть, и леденящее счастье. Я смог выбраться из воды лишь после того, как еще раз пообещал себе, что любовь – это отдача, истинная любовь – только отдавать и ничего не ждать взамен. Так мне удалось стряхнуть с себя сердечную печаль, которая неотступно преследовала меня.
По возвращении в монастырь привратник подошел ко мне.
– Брат Йохан! Вы знаете, тут утром приходил кое-кто, чтобы встретиться с братом Михаэлем, а он отказался и уехал на Соннётхан.
Это было неожиданностью. На лице у меня отразилось недоумение, и привратник добавил:
– Только ведь посетитель-то не ушел, а остался ждать. Притулился в приемной. Хотел угостить обедом, так не ест… Это женщина.
На последнем слове «женщина» у привратника отразилась на лице гамма смешанных чувств.
Это явно означало, что посетительница Михаэля не является ему близкой родственницей, а значит, оставался лишь один вариант.
– Я передам брату Михаэлю, – небрежно бросил я и уже было миновал ворота, как привратник потянул меня за рукав.
– Брат Йохан! Я уж как тридцать лет на воротах стою, чего только не перевидал. На гадалку, конечно, не тяну, но в людях маленько разбираюсь. Брату Михаэлю сейчас приходится несладко, так что лучше бы ему с ней не встречаться. Вы уж сходите, посмотрите. Мне показалось, негоже, чтобы другие увидели, вот я только вам, брат Йохан, и говорю. Хорошо бы отослать ее, как-то не очень обстановка располагает…
Привратник задумчиво покачал головой.
Когда я открыл дверь в приемную, сразу в нос ударил резкий запах духов. На ней были короткие шорты, футболка выглядела обычной, но явно дорогой, судя по названию бренда. В глаза бросалась яркая, необычная внешность. Стойкий аромат духов исходил от ее длинных прямых волос. Она не скрывала своего недоумения по поводу этого абсолютно непостижимого для нее места, где непонятно чем занимаются … Когда я представился и сказал, что Михаэль сейчас переживает не самые лучшие времена, она неожиданно кивнула в ответ и сказала:
– Я в курсе. За последние несколько месяцев Михаэль несколько раз звонил и говорил, что хочет покинуть монастырь. Вот потому я и приехала за ним. Он не создан для этого места. Мы предполагали, что не продержится и года, однако он тут слишком надолго задержался. Я собираюсь увезти его. Все эти десять лет он сходил с ума, а теперь, мне кажется, к нему вернулся разум.
Сначала я даже не поверил своим ушам, так уверенно она себя вела, будто приехала спасти своего мужа, запертого в заколдованном замке. Услышав про то, что Михаэль звонил ей в последнее время и говорил о своем желании уйти, я почувствовал некое предательство. Мне вдруг стало интересно, кто такие эти «мы», о которых она упомянула.
– Если бы вы знали, как рос Михаэль, как жил и как здесь оказался, то поняли бы, о чем я. Он из тех людей, которые не привыкли в чем-то нуждаться.
С этими словами девушка поправила на руке броский браслет, тоже с дорогостоящим логотипом известной фирмы. Ее удлиненные черты вытянутого лица с миндалевидными глазами напоминали портреты Модильяни. Она держалась очень уверенно, словно опекун, который знает, что делает… Я решил помолчать, пока она не договорит.
Внезапно дверь распахнулась. На пороге стояли Михаэль и Анджело.
– Йохан, вот ты где, а мы тебя искали… – сказал Михаэль, и тут же, при виде этой особы, лицо его превратилось в застывшую маску.
Растерявшись, я собирался ответить, а он в это время шагнул в комнату.
– Йохан, не стоит твоего беспокойства. Можешь нас ненадолго оставить?
От его голоса веяло холодом. Я поспешно встал, намереваясь выйти, а Михаэль сказал:
– Слушай, я зайду к тебе после комплетория, дождись меня. Кажется, мне нужно кое-что тебе рассказать.
На лице Михаэля читалось неприкрытое пренебрежение и презрение к этой нежданной гостье. Когда я вышел за дверь, Анджело схватил меня за рукав.
– Брат Йохан, я видел ее сегодня утром. По дороге в свечную она уцепилась за меня и просила позвать брата Михаэля. Я связался с ним, но он отказался.
Мы стояли, прислонившись к стене в коридоре у приемной. Оттуда, где остались один на один Михаэль с гостьей, не доносилось ни звука.
– Говорит, они собирались пожениться.
В ответ Анджело медленно кивнул.
– Заявила, что пришла забрать Михаэля. Да так уверенно.
Анджело снова кивнул.
– Видно, любила. И все еще любит…
У меня вырвался смешок, на что Анджело, склонив голову набок, в недоумении сказал:
– Ну а чего? Любит, вот и ждала все это время, и приехала в такую даль. Душа болит. На взгляд других, может, и ерунда, но любовь ведь штука болезненная.
Анджело говорил это, глядя в окно. На западной стороне неба перились, словно крылья ангела, облака, а сквозь них багряным шрамом алел закат. Мое сердце нащупывало пятую стену монастыря, откуда я провожал Сохи.
– В любом случае любовь причиняет боль, вот и Господь всегда страдает. Потому как Бог – это любовь. Когда смотрю на закат, он мне напоминает израненное любящее сердце Создателя, и мое сердце тоже начинает болеть.
В эту минуту зазвонил колокол. Он сообщал об ужине. Мы с Анджело направились к трапезной, напоследок оглянувшись на закрытую дверь. В тот день на кухне мы отвечали за помывку посуды, куда потом пришел Михаэль, который, кажется, пропустил ужин.
– Гостья ушла?
На вопрос Анджело Михаэль как ни в чем не бывало, присвистнув, ответил:
– Пошел уже десятый год, как я здесь… Мне становится невыносимо от мысли, чем же я жил до прихода сюда… Йохан, Анджело! Я сегодня вот о чем подумал. Есть человек, который плачет от недостатка ломтя хлеба, а другой плачет от того, что ему сотый кусок уже оскомину набил и в горло не лезет. Понятно, для обоих это – адские муки. Но если задуматься, то несчастья в виде нехватки куска хлеба еще как-то можно избежать, накормив этого несчастного, но вот спасти страждущего, которому приелся уже сотый кусок, ох как… нелегко, можно сказать – невозможно…
Михаэль ополоснул в раковине тарелку и положил в посудомойку. Наши с Анджело взгляды пересеклись – у нас отлегло от сердца. Михаэль, насвистывая, начал тихонько напевать:
«Я любил, когда распустились листья,
Я любил, когда дули ветры,
Я любил на закате солнца.
Голыми ветками, озябшими руками в поисках любви
Я бороздил ледяное пространство,
А ты таки до моей смерти будешь
Деревом на берегу реки, и это ты…»
Это была песня на слова поэта Ким Ёнтхэка «А ты таки…». Мне вспомнилось, как Михаэль пришел ко мне в келью и зачитал строчки из книги святого Шарля де Фуко.
«И эта печаль превратила меня в абсолютно немого, особенно упорно преследуя, когда окружающие устраивали банкеты и пирушки. И даже на вечерах, устроителем которых был я сам, уже вскоре молчание обуревало меня, и в конце концов все у меня вызывало отвращение».
Я почувствовал глубокое сочувствие к той, кого Михаэль отослал. С другой стороны, это означало, что когда-то он успел испытать любовь. А потому будут мгновения, когда воспоминания замерцают в его сердце, словно солнечные блики на трепещущих от ветра листьях. И напомнят ему о любимых лицах, как старая рождественская открытка, которую потихоньку вытаскиваешь из ящика стола, проснувшись в одиночестве глубокой ночью под стук дождя за окном.
Я вернулся к себе в кабинет. Телефон молчал. Я снял трубку и поднес к уху. Из нее как ни в чем не бывало доносились гудки «пи-пи-пи», словно бы говоря: «Со мной все хорошо, чего зря панику наводишь?» В полном одиночестве я вышел на задний двор монастыря. В гостевом домике сегодня, видимо, никого не было, все окна были темные. Взглянув на крыльцо, я вспомнил слова Сохи, сказанные мне там. Вспомнил, как иногда во время разговора сквозь губы слегка проглядывал ее милый зубик, что выбился из ряда своих ровных собратьев. Я подумал о том, что за день до отъезда она сказала про нас «мы». И утешил себя мыслью, что она уехала на время не ради «него», а ради «нас».
Казалось, деревья, ставшие свидетелями наших ну очень коротких воспоминаний, не удержались и разбросали эти маленькие, но насыщенные памятные знаки перед гостевым домиком мелкими лиловыми и розовыми цветочками. Любовь, которая обычно становится лишь сильнее от чувства вины, ворвалась в мое сердце, доказывая, что больше я уже не могу ей противостоять. Мысль о том, что всего лишь несколько дней назад ее развевающаяся на ветру юбка касалась этих деревьев, внезапно увлажнила мои глаза. Я понял, что глубоко погрузился в одиночество, ревность и тоску – все, через что проходит человек с приходом первой любви.