Когда я вошел в зал на комплеторий, последняя скамья ярко светилась. Внезапно на какой-то миг, словно притянутые мощным магнитом, ее глаза издали встретились с моими. Сердце так посвежело, словно наполнилось ароматом ментола, однако, когда губы стали складываться в улыбку, которую невозможно было сдержать – она буквально рвалась наружу из моего сердца, я почувствовал, что Сохи избегает моего взгляда.
«Господи, помилуй! Яви нам, Господи, милость Свою! И спасение Твое даруй нам!»
На протяжении всей молитвы я постоянно поглядывал в ее сторону, но она на меня не смотрела. После окончания молитвы я поспешил к выходу. Похоже, она пришла прямо по прибытии из Сеула, так как при ней был небольшой чемоданчик.
– Хорошо… съездила?..
Сразу подумал, как глупо прозвучал мой вопрос. В слабом свете по лицу Сохи пробежала едва заметная улыбка и тут же исчезла. Ее сухое «да» сразу установило меж нами дистанцию.
– Тяжело, наверно, я помогу.
Когда я шагнул навстречу, чтобы подхватить ее чемодан, на этот раз она отступила на шаг назад. Неведомое зловещее предчувствие повисло между нами на расстоянии шага друг от друга.
– Ничего, я устала немного… завтра… Увидимся… завтра…
Оставив мне напоследок то ли улыбку, то ли гримасу, она толкнула массивную входную дверь и вышла прочь.
Влюбленный по уши человек – существо глупое. Видит и слышит только то, что хочет. В тот день я запомнил лишь ее «увидимся завтра». Только эти слова я запечатал в свое сердце и только ими смог удержать себя от желания опуститься на землю без всяких сил. Я утешил себя хотя бы тем, что она снова здесь, и ее трепетное теплое дыхание витает в одном воздушном пространстве с моим. И в конце концов убедил считать себя счастливым.
В одиночестве я сидел в сумраке храма. Иисус, раскинув руки, висел на кресте, безмолвно устремив свой взор на меня.
«Если бы Ты был ею, я бы не оставил Тебя висеть там. Если бы Ты был ею, я бы схватил за шиворот и поколотил всех тех, кто сделал это с Тобой и теперь выставляет Тебя вот так в каждом соборе. Если бы Ты был ею, я бы не смог приходить сюда каждый день и просто бормотать о своих лишь желаниях, как будто само собой разумеется, что Ты там висишь.
О Боже мой, мне есть в чем Тебе признаться. Если бы Ты был ею, я бы без колебаний пообещал, что проведу остаток своей жизни, любя только Тебя. Если бы Ты был ею, я проводил бы без сна каждую ночь здесь, в этом храме, просто ради того, чтобы любоваться на Твой лик. При мысли о радости находиться с Тобой лицом к лицу даже сон утрачивает свою былую сладость.
Если бы Ты был ею, я бы гордился тем, что все унижения, настигающие меня из-за любви к Тебе, лишь доказывают мою любовь к Тебе, и я бы вынес всевозможные тяготы и испытания, что проистекали бы из этой любви. Если бы Ты был ею, то раз в год я проводил бы без сна каждую ночь в течение двух месяцев до срока Твоего прихода на эту землю, с трепетом ожидая этого дня пришествия. Если бы Ты был ею, я бы никогда не простил предавшего Тебя ученика. Если бы Ты был ею, я бы не вынес того, чтобы Тебя истязали, раздевали донага, высмеивали, увенчали терновым венцом и в конце концов вбили гвозди в эти нежные руки, ни за что! Я бы не выдержал этого зрелища. Кровавые слезы полились бы из моих глаз, когда я читал записи того времени. Если бы Ты был ею, я бы пустился в пляс от радости и сообщил бы всему миру о том, что Ты вернулся ко мне через три дня после Своего распятия. Если бы Ты был ею, я считал бы все вещи этого мира за сор до нашей повторной встречи на небесах, куда Ты вознесся первым. Что толку в комфорте, славе и деньгах? Если бы Ты был ею, для меня ничего не стоило бы провести всю свою жизнь не то что в черной монашеской сутане, но даже просто в лохмотьях в надежде на встречу с тобой.
…О Мой Господь! Признаюсь! Прости меня за мои слова любви к Тебе! Я думал, что люблю Тебя, и считал, что это исходит из моего сердца; говоря так, я не думал, что это ложь, но, Господь, я люблю ее! Я могу умереть за нее, а не за Тебя. Прости, Господи! Мне действительно жаль. Слишком поздно я осознал это».
Будучи верующим с материнской утробы, я понял, что в это мгновенье произнес самую честную и искреннюю молитву с момента своего рождения. Мое сердце готово было выскочить из груди, как и у любого, кто прикасается к истине, особенно у того, кто достигает своей собственной истины. И одновременно в душе царили ясность, определенность и настоящее умиротворение.
«Пожалуйста, веди меня! Я заблудился. Мне страшно, как агнцу, что оказался в пустыне. Но, Господь, Ты знаешь меня и ведаешь, что я не желаю того, чего не одобряешь Ты. Если эта любовь оскорбительна для Тебя, пожалуйста, прямо здесь забери ее у меня. Ведь, если честно, разве не Ты сам позволил ей появиться здесь?»
Неожиданно потекли слезы. Даже не знаю, но мне кажется, что не только из-за любви к ней. Может, оттого, что впервые за двадцать девять лет своей жизни я встретился с Ним лицом к лицу?
Часть 2. Любовь в чистом поле
Была ли в твоей жизни птица,
о которой ты позаботился?
Был ли в твоем сердце кто-то,
кого ты любил больше себя?
Спрашивает Он, а ты должен ответить.
Кажется, надо признаться, что тогда со мной что-то случилось. Я еще никому об этом не рассказывал, но да, в тот момент со мной что-то произошло. Позже я много раз думал о той ночи и спрашивал себя, что это было, и даже одно время считал все это «проделкой дьявола», словно кто-то подшутил надо мной… но теперь я уверен, что это был голос Бога… Тогда, ночью, в опустевшей церкви, Бог проговорил мне тихим низким голосом:
– Люби, Йохан! Люби!
Голос родился где-то в глубине меня и отозвался в сердце. Дрожь пронзила все тело. Услышав этот голос, я понял, что он принадлежит Ему, и был уверен, что Он дает разрешение любить ее и что все происходит с Его ведома. И тем не менее к двадцати девяти годам моей жизни изменилось не только мое тело, но и мой разум – мое черное одеяние монаха сопротивлялось этой уверенности, и я на мгновение растерялся, усомнившись в этом голосе.
– Господи, я хочу любить… Тебя…
Как ученик, которому неожиданно прямо посреди экзамена разрешили выйти погулять; как солдат, которого отправили во внезапный отпуск, я испуганно переспросил. Напрочь забыв о давешнем признании, что люблю не Его, я на самом деле был объят ужасом. За очертаниями креста едва брезжил белесый свет. Уши заложило, и все, кроме креста, погрузилось в глубокую тьму. А в моем сердце вновь раздался голос – низкий, тихий и благостный:
– Я послал ее к тебе. Люби, Йохан!
– Я будущий священник. Я монах, и вскоре должен дать клятву быть с Тобой до конца моей жизни. Так как же я…
Искаженные загадочным белесым светом предметы в одно мгновенье вернулись на свое место, восстановив бывший порядок. Пока я что-то бормотал в своем черном облачении, мой восторженный дух, казалось, покинул мое тело и взмыл к потолку. Сдерживая себя, я перекрестился и поднялся с колен. Прежде чем покинуть собор, я вернулся и снова преклонил колени. И спросил. Однако ответом была тишина. Безмолвие, безмолвие и снова безмолвие.
Словно загипнотизированный, я снова вышел во двор монастыря. Была полная луна. Когда во всем мире существует лишь один огромный источник света, как ни поразительно, лунный свет отражается в воде десятков тысяч рек и напитывает десятки тысяч листьев и камешков. Когда я попал в этот монастырь, то понял, что действительно густая тьма – на фоне ночного города, освещенного бесчисленными огоньками.
В сопровождении лунного света я направился к гостевому домику. В комнате Сохи горел неяркий ночник. За шторками не было видно, но, похоже, она еще не спала. Я был рад даже тому, что она здесь, и стал молиться, чтобы уставшая с дороги девушка хорошенько отдохнула этой ночью. Вдруг услышал, что окно открывается. Подняв голову, увидел в проеме окна Сохи. Мне показалось, ее глаза полны печали, однако она неожиданно широко улыбнулась.
– Йохан! Ты не брал трубку в кабинете, я подумала, ушел спать. Не хочешь ли пойти выпить пива?
И не дожидаясь моего ответа, кое-как прикрыв окно, она исчезла внутри и почти сразу же сбежала с крыльца гостевого домика.
– Ты же как-то упоминал, что здесь неподалеку у монастыря есть лавка, где вкусно готовят жареных цыплят? Или в передвижную палатку пходжанмачха[19] сходим?
Ее непоседливый зубик блеснул в лунном свете.
– Погоди, я без кошелька.
– Я заплачу! Ты же не против? Тогда пошли!
Сохи потянула меня за руку. Мы побежали к главным воротам монастыря, как желторотые студенты-первокурсники, тайком сговорившиеся и сбегающие в ночные часы самоподготовки. И лишь у ворот я обнаружил, что на мне все еще длинная черная сутана.
– Погоди, а как же… сутана?
Сохи, увидев мой обескураженный вид, заливисто рассмеялась.
– Вот смехота-то будет. Если хозяин лавки спросит, ты отвечай, мол, бенедиктинские монахи должны привечать странников как Христа, вот и пришлось прийти сюда из-за гостьи, которой вздумалось ночью выпить пива. Ведь и Иисус даже чудо сотворил, когда на пиру гостям не хватило вина.
Так поддразнивая меня, Сохи снова рассмеялась. Я попросил ее подождать на пешеходном переходе перед монастырем, а сам скрылся за деревом магнолии у главных ворот. Магнолия, усыпанная белыми цветами в день приезда Сохи, теперь оделась в наряд из зеленых листьев. Под этим тридцатилетним деревом я снял свою сутану и повесил на самую нижнюю ветку. Теперь я стал простым молодым человеком двадцати девяти лет.
Оглядываясь назад, порой думаю, а не было ли это моей самой большой ошибкой в тот день. Уже потом, спустя г