Люди с трудом изобрели язык для общения с незнакомцами, но, начав им пользоваться, в действительности утратили всякую искренность. Забыв о том, что, когда мы держим рот на замке, наше тело – обитель языка, говорит все за нас. Мой бессмысленный, неискренний язык с угрожающим треском «хрясь!» встал между нами. И в тот самый миг, что отдалил нас друг от друга, мне стало понятно, что Михаэль почувствовал то же, что и я. В его глазах проскользнуло нечто вроде грусти и одновременно недоумение. Я осознал, что он обо всем догадался. Ничего еще не было решено, да и не могло быть, но нашему расставанию уже было положено начало.
Он был тем, кто ранее отверг женитьбу и кто прямо на наших глазах решительно отказался от женщины, приехавшей за ним. Я же был тем, кто собирался вступить на путь, с которого он бесповоротно свернул. И тут прозвенел колокол на утреннюю молитву.
– Я собираюсь целый день провести в больнице, ухаживая за братом Томасом и остальными больными, а заодно дочитаю книжку. Заходи, когда захочешь, Йохан!
– Ага. Хорошо.
Мы вместе пошли в храм. Воздух был душным с раннего утра. Лавины алых роз россыпью спускались со стен монастыря, словно внебрачные дети, бездушно рожденные палящим огненно-красным солнцем. Их вид напомнил губы Сохи, и по телу в тот же миг скоростной волной пробежали горячие мурашки. Это ощущение ликования было настолько мощным, что постепенно переросло в боль.
Наверно, она уже заснула. Мои отяжелевшие от переутомления веки щипало, но я готов был с радостью вытерпеть все это, просто представляя ее крепко спящей с полуоткрытыми усталыми губами. Лето вступило в свои права. Солнце палило, воздух был горячим и влажным. Это было время, когда растения, питая свои мясистые стебли, вытягивались вверх, и уже было сложно сосредоточиться на своем внутреннем мире. Зазвучал орган, и послышалось пение.
Не знаю, как я пережил тот день. От усталости мое тело тянуло вниз, как ворох сбрасываемой на пол одежды, но блаженство человека, вкусившего любовь, заставило меня летать, как воздушный шарик, наполненный гелием. Я не контролировал свое тело весь день напролет, чувствовал себя как в тумане или будто парю в открытом космосе. Бесчисленное количество раз я спотыкался и чуть ли не падал, настоятель постоянно пытался привлечь мое внимание, понять, слушаю ли я его или нет, а за рулем я клевал носом и чуть не уснул. Если бы Господь не хранил меня в тот день, меня бы уже не было на этом свете.
Однако память о блаженстве сменялась вопросами, отдававшими горечью. «И что теперь?», «Что дальше?». Я не мог ответить. Ее, видимо, тоже, мучили эти вопросы. Весь день от нее не было никакой весточки, и даже на вечерней молитве она не появилась.
Иногда та наша ночь казалась сном. Я не мог заснуть, вспоминая ощущения от поцелуя, что она запечатлела на моих губах. После этого Сохи долго не показывалась мне на глаза, а я в свою очередь каждый Божий день проводил за нескончаемыми факсами и электронными письмами по указанию настоятеля, занимаясь улаживанием дел о вступлении в управление Ньютонским аббатством в Соединенных Штатах. В последующие дни она часто пропускала молитвы, и ее даже не было видно во дворе монастыря. Когда я позвонил ей на мобильный после того, как тысячу раз сдерживал свое желание увидеться с ней, она ответила тихим подавленным голосом:
– Да, Йохан, я в Тэгу… Хочу посмотреть книги в центре и пройтись по магазинам, а потом обратно.
Даже пересекаясь в монастыре, мы чувствовали себя неловко. Дежурные фразы типа «Ты поела?», «Хорошо ли спалось?», «Погода сегодня отличная…» блокировали нормальное общение и препятствовали объяснению. Я ощущал себя человеком, который на мгновение познал вкус рая, но должен снова отправиться в ад после того, как ему сообщили об административной ошибке. Мое лицо было омрачено муками человека, потерявшего любовь, и наивностью влюбленного по уши. Отчего я дежурил у своего телефона, напрасно ожидая, что она прорвется сквозь все эти препоны и придет, чтобы спасти меня. Дни были ужасно длинными, а ночи мрачными. Я часто просиживал в храме.
Начался сезон дождей. Просматривая в офисе документацию на английском, я выглянул в окно: следы дождя на стекле напоминали прозрачные толстые прутья решетки.
В тот день Сохи позвонила мне. Дождь лил как из ведра. Несмотря на зонт, я вымок весь с головы до пят. Ливень был слишком сильным, чтобы спрятаться от него под маленьким зонтом. В кафе возле монастыря, где она ждала меня, людей было мало. Кажется, с той ночи прошло уже почти десять дней. Она сильно осунулась. Ее большие глаза все еще были печальными, но искорка, промелькнувшая в них, когда наши взгляды встретились, дала мне понять, что мы все еще не безразличны друг другу. Невольно я расплылся в улыбке. Она не ответила. Тогда и я сжал губы, стерев свою улыбку до ушей.
– Я уезжаю послезавтра. Время, которое я планировала провести здесь, вышло. Говорят, моя мама позвонила дяде, чтобы он отослал меня. И дядя тоже сказал, что я должна ехать. Нужно начинать ремонт в гостевом домике, поэтому следует его освободить.
Ее слова глубоко вонзились в мое сердце. В пересохшем горле словно застрял комок.
– Я решила просто издали молиться за тебя. Впервые поняла, как глубока моя вера. Во всяком случае, когда думаю о тебе, то желаю, чтобы Он действительно существовал. Йохан… Йохан, ну как я могу конкурировать с Богом?
Договорив, она закрыла лицо руками. Я замер. За окном дождь усилился, улица опустела. Стук дождя словно бритвой водил по моему сердцу.
И зачем только Бог раскаялся в содеянном, показав радугу после Потопа? Мол, больше никогда не буду смывать водой все живое с поверхности Земли. Если бы не Его обещание, как бы я хотел, чтобы этот дождь положил конец миру. Чтобы все просто смыло водой – и мир исчез. Меня охватили абсолютные беспомощность и апатия. Я молился о том, что могу за нее умереть, но был бессилен что-либо сделать для нее, будучи живым.
– Дядя хотел отправить меня на монастырской машине до станции, но я решила заказать такси. Прости, Йохан. Давай здесь попрощаемся. Завтра я весь день буду собираться, наверное…
Она упорно избегала моего взгляда, в котором я силился изобразить улыбку. Я хотел вернуться в монастырь с ней под одним зонтом, но она под предлогом дел в центре города села в такси у кофейни. Так произошло расставание: без поцелуя, без соприкосновения рук, без рукопожатия и даже без полагающегося для такого момента последнего взгляда. Лишь холодные жесткие струи дождя заливали весь мир.
Ночью я размышлял, что пошло не так. Неужто ее возмутил мой поцелуй? В моей памяти в ту ночь по дороге обратно она крепко держала мою руку. Миновав станцию W и достигнув конца монастырской стены, мы снова поцеловались. Да. Она любила меня, а я любил ее. Той ночью вплоть до наступления рассвета наша любовь была кристально чиста, без каких-либо примесей. Однако, будто очнувшись от наркоза, она вдруг охладела ко мне.
Один Бог ведает, как я дошел до монастыря. Не знаю, что творилось в моем сердце. Не помню, как по звону колокола пошел на ужин и вновь по тому же сигналу отправился на молитву в храм.
В тот вечер была моя очередь читать за трапезой. Дело в том, что в нашем монастыре, за исключением особых дней, мы трапезничаем молча, слушая чтение духовной литературы. В тот день нужно было читать книгу «Наедине с Богом» пустынного отшельника родом из Франции.
«Ночь, как дрожжи, формирует твою душу. Вера есть и свет, и тьма. Тебя ожидают еще большие терзания. Нет способа избавиться от страданий, которые выпали на твою долю. И когда Бог хранит молчание, рядом не будет никого, кто помог бы пережить это время. Ты погружаешься во мрак, освещенный светом звезд. Даже если тебя влекут мирские удовольствия, эта радость преходяща. Ты должен стать свидетелем веры для всей поднебесной. ”Темная ночь“ весьма мучительна, но она преобразится для тебя в свет. Бог не даст даже намека на то, когда этой страшной ночи придет конец, и будет держать тебя во мраке, что бы ты ни предпринимал.
Не сворачивай с пути! Эта иссушающая ночь, что связывает человека по рукам и ногам, впоследствии принесет плоды в руках Творца. Прежде света была тьма, и от руки Создателя произошло сияние, подобное дню. ”Именно благодаря ночи свет становится в наших глазах прекрасным“, – шепчет Платон. В пустыне – лишь стоны ветра. Как гласит арабская пословица: ”Пустыня вздыхает и плачет, вожделея стать лугом“. Так и ты должен умолять, чтобы на твою иссохшую пустынную почву упала роса. Нужно упорно стараться достичь простоты безмолвия, а также стать единым целым с тишиной».
На словах «В пустыне – лишь стоны ветра» к горлу подкатил комок. Я понял, что для меня наступила темная, мучительная ночь, наполненная лишь тишиной. Есть я не мог. Вернувшись в комнату, я буквально рухнул на кровать. Слез пока не было. Ведь она все еще здесь. Я закрыл глаза. И возопил в душе: «О! Отпусти меня, Господи! Или же привяжи меня к Себе, о Боже мой!»
Когда я проснулся, в тусклом свете кто-то тихонько прикрыл мою дверь и вышел. Казалось, я врос в землю, а все тело взмокло от пота. Еле оторвав голову от подушки, взглянул на часы – перевалило уже за одиннадцать. Дождь все еще лил. Я задался вопросом, смогу ли подняться вновь. Смогу ли, как и прежде, услышав на рассвете льющийся с колокольни звон, петь григорианские песнопения возвышенным голосом: «Господи, помилуй! Яви нам, Господи, милость Свою. И спасение Твое даруй нам». Пока эти мысли проносились в моей голове, передо мной внезапно возникло лицо Сохи. Мгновенно грудь обожгла резкая боль. Ее сдавило, словно сердце резко и сильно сжалось. Я стал задыхаться. И только когда с трудом выдохнул, пытаясь восстановить дыхание, до меня донесся звук дождя. Снова послышался звук проворачиваемой ручки двери. В комнату вошел Анджело.
– Вам сильно нездоровится? Настоятель весь вечер искал вас, брат Йохан. Сегодня под вечер мисс Сохи стало очень плохо, и ее увезли на скорой в больницу. Я заходил давеча, вижу – вы тоже захворали. Вот и доложил, что вы тоже больны. Вместо вас с аббатом поехал брат ARS-303 в больницу. Вам сильно не хорошо?