– А, раз так, сестра Моника, я сейчас позову священника, с которым можно… – не успел я договорить, как она уже начала рассказывать:
– Я любила того человека. Думала, мы поженимся. После того как сказала, что беременна, он пропал из виду. Сменил номер телефона и уехал из дома, в котором жил. Меня выгнали с местного завода. Что мне теперь делать? Если отец узнает, он убьет меня.
На лице промелькнуло подобие улыбки, а из глаз покатились крупные слезинки.
– Увидев крест, подумала, что, если приду сюда, меня кто-нибудь да выслушает. Здесь же хорошие люди.
Женщина плакала не переставая. Закатное сияние позднего лета, пробившееся после дождя сквозь тучи, припекало. Для начала я усадил ее в тень глицинии перед свечной мастерской. И вдруг осознал, что впервые со смерти Анджело на какой-то момент не ощущал его утраты. А еще впервые понял, что боль живых и смутное, но реальное сострадание к ней помогли мне забыть о мертвых. Как бы это выразить… Оглядываясь в прошлое, уже тогда я, кажется, почувствовал, как в мое горящее сердце влилась струйка дождевой воды.
Но об этом я подумал позднее, потому как в тот момент успел разглядеть в ее глазах глубокую тень смерти, и оттого был движим одной лишь мыслью во что бы то ни стало предотвратить беду. А женщина все плакала. Судя по ее словам, у нее не было ни дома, ни денег, ни друзей, ни надежды. Похоже, даже сейчас, ночью, не было приюта для нее с дитем под сердцем. Первым делом я устроил ее в одной из комнат домика для гостей, решив, что привратнику объясню все позже. Затем позвонил знакомой монахине из Тэгу. Она заботилась о матерях-одиночках. Мы договорились, что утром она заберет эту беременную женщину к себе в «Дом жизни» при монастыре.
Я снова направился к гостевому дому. Пока шел, подумал, что сейчас иду не к Сохи, которая после выписки из больницы остановилась на ночь в отеле Тэгу, а к этой беременной женщине. Мне пришла в голову мысль, что гостевой дом служит как бы окном из монастыря в мир. Красивая, уверенная в себе и очаровательная Сохи; девушка с удлиненным лицом, любившая брата Михаэля; и вот – появившаяся из ниоткуда Моника с темным и угловатым лицом. Домик для гостей служил подобием экрана, на котором короткими кадрами отображаются огни счастливого и несчастного, грустного и прекрасного мира. Я решил, что спасение женщины по имени Моника и ее будущего ребенка будет последним, что я могу и должен сделать в монастыре.
– А здесь, случайно, не дорого?
Моника поднялась из уголка комнаты, когда я принес ей полотенце и воду. Я успокоил ее, что деньги не нужны – на самом деле, хоть и не дорого, но платить надо было, – однако я решил, что как-нибудь сам позабочусь об этом. И добавил, что ужин будет чуть позже, когда прозвонит колокол. Она низко опустила голову и тихо промолвила:
– О святой отец, огромное вам спасибо! На самом деле, я просто увидела крест и шла сюда, и молилась впервые за десять лет: «Спаси меня, я хочу жить, помоги мне…»
Не договорив, словно подкошенная, она опустилась без сил. На ее лице отразился момент встречи терпящего бедствие скитальца со своим спасителем; момент радости, когда провалившийся в кромешную тьму глубокой ямы человек замечает едва брезжащий свет спасительного фонаря, что спускается с земной поверхности, словно с неба. И перед этим спасительным знаком, оставив все свои прошлые метания, она с умиротворенным лицом расплакалась.
– Нашлось место для проживания в Тэгу. Это приют при монастыре, где позаботятся о вас и ребенке, помогут с родами, а после – начать самостоятельную жизнь. Монахиня сказала, что завтра приедет за вами сюда на машине, а сегодня можете спокойно отдохнуть здесь.
– Спасибо вам! Большое спасибо! Я хочу знать ваше имя, святой отец! Если у меня будет девочка, я хочу, чтобы она стала монахиней, а если мальчик, то священником. Хочу рассказать моему ребенку, что произошло, пока он был в животе. Благодарю. Благодарю вас, святой отец!
Хотел сказать, что я не священник, но промолчал. Пусть для нее я буду священником, так лучше. В тот момент я поймал себя на мысли, что хочу быть священником. Неожиданно в моем сердце зазвучали молитвы за нее и ее ребенка. Слова молитвы были конкретные и искренние и не рассыпались во рту, как песок.
Она так сильно плакала, что я подошел успокоить ее, собираясь похлопать по спине, а она вдруг судорожно обняла меня. В этот самый момент все невыговоренные слова ее души передались мне через ее тело. Глубочайшее одиночество и боль, владеющие ею, выплеснулись через это случайное соприкосновение. Крепко обнимая ее, ощутил, что я и сам живой. Не осознавая, прошептал:
– Господи, помилуй меня! Яви, Господи, милость Свою. И спасение Твое даруй!
– Пожалуйста, скажите мне ваше имя! Я буду молиться каждый день со своим ребенком до самой смерти, – попросила она, отворачиваясь, видимо, смущенная своим судорожным объятием, когда я осторожно отстранился от нее.
– Я – Чон Йохан…
– А, отец Йохан! Я запомню. Отец Чон Йохан.
Я хотел было снова возразить ей, что не являюсь священником, но просто промолчал. Наверно, для нее будет лучше считать меня священником. В глазах ее все еще стояли слезы – я протянул платок. Взяв его из моих рук, Моника вытерла глаза. И сказала:
– Такой теплый… платок…
Ее голос пресекся, словно сдавило горло. Похоже, она сильно истосковалась по человеческому теплу. Мне вспомнилась теплота, которую я ощутил, когда впервые обнял Сохи. Я испытывал безграничное сострадание к женщине по имени Моника, потому что давно успел понять, как людям не хватает и мягкости, и нежности человеческого тепла.
– Сестра Моника…
Женщина удивленно вскинула на меня глаза.
– Ваше имя при крещении Моника, верно ведь? Моника… удивительное имя! Моника – мать великого святого и ученого по имени Августин. Примеров, когда и мать, и дитя – оба являются святыми, практически не встречается, за исключением Пресвятой Богородицы и Иисуса. Так что у вас, сестра Моника, будет замечательный ребенок, а вы будете хорошей матерью. Бог никогда не допустит, чтобы наши имена не оправдали себя. Вы сказали, что покрестились в детстве, ведь так? Помните! Верующим мы стали не за наши выдающиеся заслуги и не потому, что мы так решили. Бог призвал нас первым. Тогда, в детстве, вы, сестра, были призваны, а сегодня откликнулись на этот зов. Добро пожаловать! И больше уже никогда не оставляйте Бога. Пусть даже чем-то недовольны или не согласны, все равно не оставляйте!
– Отец! А Господь полюбит ли… такую, как я…
Опять в глазах женщины появились слезы. Я рассмеялся.
– А как же иначе! Бог любит вас больше, чем вы можете себе представить.
Она, казалось, была в замешательстве, но в глазах появился проблеск надежды.
– Это… правда?
Я похлопал ее по плечу.
– Конечно, иначе и быть не может. Вера – это когда веришь в то, что Он любит нас и заботится о нас с любовью, даже когда нам кажется, что Он наказывает нас розгами. Точно так же, как из любви мать ставит своему чаду болезненную прививку. Он ведь уже сказал: «Даже если мать забудет дитя своего чрева, я вас не забуду». Так что поверьте, что Он очень-очень сильно любит вас.
По глазам женщины было видно, что она успокаивается, и, несмотря на еще не высохшие слезы, в них затеплился огонек надежды. Я похлопал ее по спине, еще раз попросил не пропускать прием пищи и вышел из гостевого дома. Как ни странно, на душе одновременно и похолодело, и потеплело.
«Вера – это когда веришь в то, что Он любит и заботится о нас с любовью, даже когда нам кажется, что Он наказывает нас розгами. Точно так же, как из любви мать ставит своему чаду болезненную прививку».
Я чувствовал себя лицемером.
Придя к себе, обнаружил две записки. Одна – уведомление от отца-магистра, а другая – записка брата из лазарета. Уведомление наставника гласило: «Я глубоко обеспокоен твоей сегодняшней несанкционированной отлучкой, а также тем, что может произойти в будущем, поэтому настоятельно прошу зайти ко мне завтра утром после молитвы». Следом я прочитал записку от брата, заведующего больничным покоем.
Брат Томас находится в критическом состоянии. Врач говорит, что, по всей видимости, жить ему осталось недолго. Брат Томас хочет Вас видеть, брат Йохан. Сказать по правде, он ждет Вас уже давно, с той поры, как произошел этот несчастный случай. Несколько дней назад ночью у него резко упало давление и было затруднено дыхание, однако, преодолев этот криз, он наконец попросил меня передать, что хочет Вас видеть. Прошу зайти в больницу повидаться с ним.
Слова «несчастный случай» обожгло мое сердце, как раскаленное железо. Под этими словами подразумевалась смерть Михаэля и Анджело. Неужто даже в монастыре их имена под запретом, и теперь о них упоминают как о «несчастном случае»? Только сейчас я осознал, как изо всех сил отчаянно пытался избегать брата Томаса. Из монастырских он был с Михаэлем и Анджело до самого конца. Тот, кто любил меня и их как отец и даже больше. Человек, сыгравший самую главную роль в моем поступлении в монастырь.
Мне вспомнилось, как в первый день, когда я пришел в монастырь, он шел навстречу, медленно размахивая шваброй в длинном переходе, освещенном закатными лучами солнца. Как он улыбнулся мне, и его пронизанные добротой морщинки до сих пор хранятся в моем сердце. Тогда он напомнил мне священную рыбу. Образ его, медленно идущего со шваброй по длинному коридору, отпечатался в моем сердце, как герб монастыря. В кабинете аббата я сказал: «Хочу жить и умереть, как тот человек» – эти слова стали возможными, так как я думал, что смерть для столь юного меня еще слишком далека. Но вот и брат Томас сейчас на пороге смерти. И хочет меня видеть.
На какое-то время я впал в ступор, стоя с запиской в руках. Лучше бы сам Бог меня позвал. Оказавшись перед Ним, я хотя бы мог возмущенно воскликнуть: «Почему? Неужели без этого нельзя было обойтись?»
А вот перспектива встречи с маленьким улыбчивым человеком, в ясных глазах которого плясали задорные искорки, меня очень даже пугала. О, как же страшно встречаться с человеком, который не питает ненависти ни к одному существу на свете. А с другой стороны, мне передалась его боль от невозможности проводить в последний путь Михаэля и Анджело. Кроме того, я чувствовал себя виноватым за то, что в таком состоянии бросил брата Томаса одного с этой болью. Именно от этого чувства вины я силился убежать. Он был настолько спокоен и прозрачен, что в нем я бы увидел свое отражение в первозданном вид