«Священник Иоганн, да. Пока не поздно, я должен рассказать тебе об отце Иоганне Людвиге. Он был высоченным, как каланча. С длиннющими руками и ногами. На самом деле, мне кажется, у невысоких людей, таких как мы, в условиях недоедания или в экстремальной ситуации шансов выжить гораздо больше. Ведь фактически его организму требуется гораздо больше калорий. А еще у него были очень красивые глаза.
Положение молодого отца Иоганна было ужасным. Из-за распухших ног он не мог нормально ходить и, видимо, из-за брюшной водянки испытывал затруднения с дыханием, потому что его живот под ребрами сильно раздуло. Непонятно почему, но бесчеловечный начальник испытывал к отцу Иоганну особую ненависть. Даже после заката солнца, когда работа заканчивалась, он часто не мог вернуться вместе с нами, так как выполнял дополнительное задание. Начальник придирался к нему по любому поводу и заставлял перерабатывать норму.
А я, кто считался ему другом, засыпал раньше, чем успевал докончить хотя бы одно предложение скорой молитвы за бедного моего брата по несчастью. Когда я просыпался утром, он лежал словно мертвец. И пока он не открывал глаза, у меня часто замирало сердце из опасения, что я и вправду всю ночь пролежал бок о бок с трупом.
Как-то раз мы присели с ним у ручья передохнуть.
– Томас, в последнее время я понял одну вещь: все грехи – это, в конце концов, разновидность желания Адама и Евы в Эдеме: “Я хочу быть как Бог”. И этот начальник лагеря, что правит нами здесь, и надзиратель, и Гитлер с его приспешниками, приведшие Германию к краху, все диктаторы и мучители – все те, кто издевается над более слабыми, в конце концов, все одинаковы. Они хотят быть Богом для людей, которых они угнетают.
Для меня, чья голова весь день напролет была забита мыслями о еде, эти его размышления показались весьма неожиданными. Отец же Иоганн продолжил на удивление умиротворенным голосом:
– Таким образом, все, кто подвергается насилию, оказываются перед той же дилеммой, впадая в то же замешательство, которое испытала Ева, когда ее спрашивал змей. То есть заблуждение, что, возможно, Бог нас обманул. Подозрение, что Бог не любит и не заботится о нас, и, вообще, похоже, отправился куда-то на отдых. Разве нет, Томас? Ну, подумай. Вот потому-то они или зло добиваются от нас того же, чего змей хотел от Евы, а именно – чтобы мы забыли тот факт, что Бог уже дал нам Эдем и любит нас. Это уловка, чтобы заставить нас усомниться в любви и пойти на предательство. Это же так просто. Суть в том, чтобы помешать нам любить себя. Чтобы мы не думали о себе с достоинством. Лишение нас имени, которое сам Бог дал нам при крещении, обращение к нам по номеру или обзывательство свиньями – все то же самое. Они хотят, чтобы мы перестали любить себя, вот и все!
Я тоже сначала недоумевал. Почему они заставляют нас выполнять такую работу, зачем вызывают посреди ночи на улицу в лютый мороз с пронизывающим ветром и наказывают нас, заставляя стоять с поднятыми руками? Действительно ли всех этих до смешного нелепых истязаний желает от нас Бог? Они заставляют работать нас на износ – неужто им на самом деле нужна рабочая сила? Конечно нет. Я пытался понять их действия. Мы не преступники и ничего плохого им не сделали. Но глаза здешнего начальника светятся настоящей ненавистью к нам. Почему? Почему они ненавидят и истязают нас?
Я не мог ответить на вопрос отца Иоганна, потому что на самом деле он тоже мучил меня.
– Томас, как думаешь, почему мы с ними пересеклись здесь при таких условиях? Как бы я ни пытался узнать причину, оглядываясь на их короткую жизнь и нашу, только теперь понял, что мы не сможем найти никакого ответа. Это загадка. Мистерия зла!
Просто мы всего лишь хотели быть на стороне Бога Отца и Иисуса, которые по своей сути олицетворяют любовь, и оттого стали жертвой тех, кто выступает против. И вот когда две великие силы во вселенной столкнулись, именно мы оказались как раз на линии пересечения, принимая удар на себя. Они ведь здесь даже не догадываются, почему так ненавидят нас. Противостояние между нами, на самом деле, изначально является нелепой борьбой, и, на первый взгляд, это похоже на одностороннюю победу их сил.
Однако то, о чем Иисус просил нас с самого начала, на самом деле было повелением сражаться совершенно иным способом, чем это происходило в истории человечества, а именно – потерпеть поражение, любя. Миссия, возложенная на нас при отправке в Корею, продолжается и здесь. И кто знает, возможно, здесь с нас самый большой спрос. Мы ведь должны быть побеждены».
«Пока я молча обдумал смысл его слов, отец Иоганн начал напевать гимн. Песнь любви на слова из 13-й главы 1-го послания к Коринфянам:
Если даже я говорю языками человеческими
или ангельскими, а любви не имею,
то я лишь медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны,
и имею всякое познание и всю веру,
так, что могу и горы переставлять,
а не имею любви, – то я ничто.
И даже если я раздам все имение свое
и с гордостью отдам тело мое на сожжение,
но любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Без любви все не имеет смысла.
Без любви – все ничто.
Закончив петь, он посмотрел на меня.
– Томас, ведь если эти слова апостола Павла верны, то выходит, что, даже если мы не говорим ангельскими языками, даже если не можем пророчествовать и у нас нет познаний и осознания глубинных истин, и пусть мы не проповедуем слово Божье и не отдаем тела наши полностью на служение, а есть только одна любовь, то мы не какие-то там бессмысленные создания.
Я был немного ошарашен, потому как никогда не рассматривал этот отрывок в обратном порядке. Отец Иоганн в своих лохмотьях воздел руки к небу. Я до сих пор помню этот момент: от него исходило какое-то сияние. Он снова продолжил:
– Пусть мы преодолеем эти мытарства или примем здесь мученическую смерть за Бога, или даже если мы с тобой, предположим, сбежим отсюда, перебив здесь всех этих людей, – если мы будем переносить все эти испытания не с любовью, а со злом в сердце, то выходит, что мы ничто.
Поклоняясь в полусонном состоянии вчера вечером в часовне, я принял эти мучения из любви к Богу, любви к Иисусу и любви к истине. Я сказал Богу: “Да”. Я понял. Единственное, чего они не могут у нас отнять, так это добровольное принятие причиняемой ими боли и посвящение ее любви. И даже убив нас, они ничего не могут с этим сделать. Мы поистине благородные творения! Кто мы, как не любимцы, специально созданные Господином всей этой вселенной? Даже если этот скоротечный мир перестанет существовать и после смерти я увижу, что все превратилось в ничто, я дам однозначный ответ Создателю на вопрос, какую роль из двух я бы предпочел, заявив, что не буду играть роль мучителей, как они. Тогда-то до меня и дошел смысл всех страданий. По крайней мере, теперь я свободен от мук бессмысленности…
Он улыбнулся. Улыбка была во весь рот. И снова воздел руки к небу.
– Спасибо, Господи, что научил меня всему. Хвала тебе, Господи, что подарил яркое солнце, чистейшую речную воду и свежий воздух».
«Я думал, он сходит с ума. Хотя, возможно, так было на самом деле. Хвала?! Какая хвала?! Мы тут еле-еле влачим существование. Пускай он прав – и этот абсурдный марш смерти имеет подобный смысл, я все равно хотел спросить: “Боже, тебе непременно нужно было поступить таким образом?”
В тот день на закате жар раскаленной земли возвращал зной солнечных лучей. Я вышел из леса, где занимался заготовкой дров, и увидел Иоганна сидящим на куче навоза. На вопрос, что он там делает, Иоганн сказал, что ему приказали утрамбовывать навозную кучу. Вероятно, его послали туда, чтобы хоть чем-нибудь занять, так как он почти не мог двигаться из-за распухших ног и раздувшегося живота.
Сено, смешанное с человеческими экскрементами, прело от духоты корейского лета и источало режущий нос газ метан. Даже я, стоя на некотором расстоянии, задыхался от вони. Когда я подошел ближе, то увидел, что верх навозной кучи покрыт комками белых опарышей, а мухи свирепо облепили лицо, голову и даже уши Иоганна, будто желая проглотить его целиком. Личинки извивались на его ногах, а мухи жужжали, как сумасшедшие. Он выглядел жалкой добычей посреди ада. Но когда наши взгляды внезапно встретились, Иоганн, казалось, улыбался. Ему приходилось держать рот закрытым: ведь стоило приоткрыть губы, как туда бы залетели полчища мух, но я мог понять, что говорят его глаза.
“Томас, я же тебе сказал недавно? Я ответил: да. Теперь я с радостью принял всю боль, причиняемую ими, и стал данью Богу. Таким образом, бессмысленность можно превратить в смысл, а зло – в плод любви”.
«Это было ужасно. Похоже, в конце концов Иоганн сошел с ума. Я оставил его и пошел в сторону спального корпуса. Одна из причин, почему меня это зрелище оставило равнодушным, заключалась в том, что тогда подобное было для нас делом довольно обыденным.
Но к ужину Иоганн так и не появился, поэтому я пошел за ним. Думал помочь, ведь, возможно, из-за больных ног он не мог слезть с кучи навоза, однако обнаружил его лежащим лицом вниз. Когда я подбежал, оказалось, что Иоганн уже испустил дух и некоторое время пролежал мертвым.
Я в бешенстве согнал рой очумевших мух, облепивших лицо, и взглянул на него. На губах была улыбка. Из всех лиц, виденных мною до сего дня, его было самым умиротворенным и благолепным. Ты можешь в это поверить? Невероятно, не правда ли? А я ведь видел это самолично, но еще долго не мог поверить своим глазам. Начальник лагеря сказал: “Все к лучшему, одной свиньей меньше. Работник из него был хилый, только еду переводил”.
«Из тех, кто умер, Иоганн был самым молодым. Монахини с боем добились у начальника лагеря разрешения провести прощальную мессу. И даже сплели из белых цветков спиреи венок. Перед прекрасным лицом отца Иоганна, украшенным белоснежными цветами, монахини пели, не смея дать волю слезам. Месса началась, но я не мог молиться. Я не хотел служить мессу. Я не хотел молиться и не хотел больше думать, что Бог любит нас. Даже наоборот, я скорее хотел возненавидеть его в своем сердце. Когда месса законч