тупником. Пострадавшие так же были виновниками страданий тех, кто был немного слабее их самих. В этом суть войны. Однако ж первыми каются и просят прощения за свои грехи жертвы. Потому что на себе испытали лишения и нищету, и оттого они могут покаяться и получить искупление. Внезапно меня, словно кинжалом, пронзил стих из Писания «Блаженны нищие…». Впервые в жизни я почувствовал, сколь сильная боль заключена всего лишь в двух словах из Библии.
– Сколько прошло времени? Как по мановению волшебной палочки корабль пришел в движение. Наконец-то! Эта громадина! Я не находила себе места от беспокойства после рассказа матроса о минах и от того, что твой дедушка все не возвращается. И тогда раздался оглушительный взрыв. Зажмурившись, я подумала, что все кончено. Надо же, столько всего перенести, и вот сейчас от взрыва – всем конец. Но когда открыла глаза, корабль по-прежнему плыл. Здесь на судне находилось огромное количество людей, но все замерли, и никто не издавал ни звука. Было так странно. Снова раздался оглушительный взрыв. Я посмотрела в иллюминатор – в сторону пристани летели бесчисленные снаряды.
Это было жутко. Вся пристань, словно геенна огненная, была объята огнем.
«Где мой муж?» – спросила я еще раз у вошедшего матроса – того, что хотел жениться на Нэнси. Он не смотрел на меня и не отвечал. Я снова задала вопрос: «Мой муж?»
Он повернулся ко мне и схватил за плечи. Только тогда я поняла, что меня всю трясет. И что он подхватил меня, когда мое тело стало оседать.
«Госпожа Анжела, соберитесь с духом! Мне очень жаль. Но другого выхода не было».
Я буквально впилась в него глазами, когда он, запинаясь, говорил это. По правде сказать, только по его взгляду я уже все поняла. Что твой дедушка не сел на корабль. Что он остался там, в самом пекле разрывающихся бомб. Но надо было хотя бы знать, почему так произошло.
«На это громадное судно уже село недопустимое количество людей, и все еще продолжали подниматься. И даже когда казалось, что больше уже невозможно, забралось еще несколько сотен. И лишь когда уже не осталось места даже для поднятия спущенного трапа из-за плотно стоящей толпы, капитан, наконец, отдал приказ к отплытию. Нам уже давно телеграфировали срочно покинуть Хыннам. Потому как вот-вот должна была начаться бомбардировка. Видимо, не осталось другого выбора, кроме как помешать китайской армии воспользоваться нашими боеприпасами, оставшимися в Хыннаме. Приказ о срочном отбытии продолжал непрерывно звучать. На судне уже яблоку негде было упасть.
Когда ваш муж, помогавший с посадкой на корабль, протиснулся сквозь толпу, напирающую с причала, и схватился за конец сходней, я услышал, что он что-то кричит снизу. Он сообщил, что дочери-близнецы женщины, поднявшейся с ребенком на спине, остались на берегу. Я оглянул толпу и увидел ее на палубе рядом с собой, заходившуюся в рыданиях. А две ее девочки были так напуганы, что даже не могли плакать.
Ваш муж попытался отправить их обеих вверх по лестнице. Но я закричал, что нельзя. Я гневно завопил, чтобы он поскорей поднимался наверх, так как начнется бомбежка и в случае промедления корабль не на мине подорвется, а разорвется пополам от снаряда наших же военных. Я торопливо начал поднимать лестницу. И лишь потом увидел, что две маленькие девочки, уцепившись за ее конец, начали карабкаться наверх. А ваш муж остался стоять на берегу вместо этих двойняшек. Это случилось, когда корабль уже стал отходить от берега».
Начались сильнейшие схватки. Если бы не они, я без промедления прыгнула бы с корабля. Несомненно, именно так бы я и поступила. Я не страшилась смерти. Потому как мы уже были в самом ее пекле. В жизни ли, в смерти ли я без колебания выбрала бы одно – хоть на сантиметр быть ближе к любимому человеку. Но я не смогла. Начались схватки. Странно, не правда ли? Уже потом я подумала о том, что предродовые схватки – эта рвущая на части телесная боль – удержали меня от импульсивного побуждения к смерти. И эта мучительная боль спасла меня и моего ребенка в утробе.
Бабушка прикрыла глаза рукой с нефритовым перстнем на пальце. Из-под ее сморщенных рук текли слезы. Впервые я видел ее плачущей. В моем сердце разлился приглушенный колокольный звон, словно расходящиеся круги на воде.
– Схватки все нарастали. Так твой отец и родился в каюте капитана. Акушерка из Хамхына помогала с родами. Вот таким образом произошла наша встреча с твоим отцом… День его рождения выпал на канун Христова Рождества – прихода Иисуса в этот мир… Когда схватки закончились, из глаз безудержно хлынули слезы. Я спросила: «Господи! Неужели нельзя было иначе? Неужто не существовало другого способа? Ну, почему? Почему?»
«За свою жизнь я провела вместе с твоим дедом всего-навсего полтора года. Но даже по прошествии пятидесяти лет моя любовь к нему осталась неизменной. Да-да, ни капельки не изменилась… Тебе известно, что у меня и после были мужчины. Было бы неправдой сказать, что никого не было. Но я не испытывала к ним такой любви. И не могла им ее обещать. Из-за него, все еще живущего в моем сердце. Не смотри на меня, Йохан, такими глазами. Это не так уж и печально. Не оттого, что я не любила тех, кого встречала впоследствии, просто я не могла никого любить так же сильно, от всего сердца, как твоего деда. Больше в своей жизни я не могла испытать ту глубину чувств, которой он одарил меня и которые я переживала к нему. Спустя много времени я часто задавалась вопросом, найдется ли на этом свете женщина, которая в те молодые годы была счастливее меня?»
Что за сила кроется в любви, если способна вызвать слезы при воспоминании о случившемся пятьдесят лет назад? Сила, которая позволяет называть те страдания счастьем? Сила, которая побуждает говорить, что та непродолжительная любовь затмила своей яркостью все последующие встречи? Я верил словам взрослых о том, что время лечит, что со временем все забывается, а выходит, что время совсем даже и не ослабляет душевные страдания?
Впоследствии я еще долго думал про это. И потом понял. Что время стирает несущественные вещи. Что настоящая любовь никогда не забудется. Как и истинная боль, неподдельная печаль и настоящая радость. Время приводит к исчезновению и выгоранию всего ложного, оставляя лишь истинное. И наоборот, если со временем какие-то вещи стираются из памяти, то, вероятно, они не были истинными.
Бабушка перестала плакать, однако, когда заговорила, в глазах еще блестели слезинки.
– Помнишь себя в детстве? Когда мы всей семьей поехали в отпуск на море, ты, семилетний мальчишка, выискивал на берегу ракушки. Я наблюдала за тобой, а ты подбирал одну ракушку, сравнивал ее с другой, одну выбрасывал и подбирал новую, затем снова выбирал из них одну, а другую выбрасывал. Я сидела на песке и смотрела, что ты делаешь, мне показались забавными твои действия, и я из любопытства спросила. И знаешь, что ты ответил? «Мама велела выбрать только одну ракушку, чтобы комнату не захламлять. Вот я и выбираю. Чтобы найти ту единственную, которой я буду дорожить. Эта тоже красивая, но что поделаешь? Я выбрасываю не потому, что она мне не нравится». Вот твои слова.
Бабушка в упор посмотрела на меня. Я совершенно не помнил, что когда-то говорил нечто подобное. Хотя какое-то смутное воспоминание и было. Ведь это то, во что обычно дети играют на берегу и что они говорят. Однако я знал, почему она завела об этом разговор. И что хочет этим сказать, привезя сюда почти силком.
Также я мог понять, почему бабушка в конце концов не могла сблизиться с отцом, даже несмотря на то, что продолжала жить ради его спасения, когда он был маленьким ребенком. Нельзя назвать это правильным, но в таком ее поведении можно было разглядеть, что для бабушки отец стал своеобразной преградой, которая не позволила последовать за любимым человеком. Ведь именно в момент смерти мужа в муках появился на свет мой отец. К тому же, по словам психологов, нет чувств правильных и не правильных. Это короткое послеобеденное время с бабушкой показалось мне нескончаемой вечностью.
– Вот так ты – малыш – ответил мне, представляешь! Мол, хочу сохранить лишь одну. И выбрасываешь не потому, что не любишь. Йохан! Какой ракушкой ты хочешь дорожить по-настоящему?
Она, казалось, спрашивала об этом все время. На обратном пути, когда я переваривал услышанное, внезапно перед моим взором всплыло ее лицо, и я непроизвольно еще крепче вцепился в руль.
– Сохи, бабушка, я хочу увидеть Сохи.
Так закончился мой тягостный отпуск, и я вернулся в город W. Раньше, когда поезд приближался к станции W, мой взгляд устремлялся к монастырской колокольне, сердце бешено колотилось, а руки незаметно творили маленькое крестное знамение. Я даже, бывало, бормотал, что это мой дом, мой отчий край. А еще я подспудно понимал, что во время отпуска, пока мое тело расслаблялось в ленной неге и не зависело от молитвенного времени, мои уши неосознанно тосковали по колокольному звону. Однако в конце того лета я, словно блудный сын, сбежавший из дому, возвращался с тяжелым сердцем, еле волоча ноги. Обессиленный, без надежды и какой-либо цели.
Покидая Сеул, я снова подумал, что расстаюсь с Сохи. И если сейчас вернусь в монастырь, то больше никогда ее не увижу. А возвращался я туда не потому, что мне этого хотелось. Если бы Сохи не распрощалась со мной таким образом, я бы сюда не пришел. Так что для меня это возвращение было трусливым. И все же ноги несли меня туда. Хотя там не будет Михаэля и Анджело, радостно поджидающих своего товарища.
Мне было сиротливо, как торговому каравану, шествующему в полном одиночестве по пустыне, и тоскливо, как наказанному ученику, что остался совсем один стоять на коленях в темном коридоре, покинутый всеми друзьями. Исчезла всякая уверенность, и наступила глубокая пустота. Даже посетили нелепые мысли, что не сильно испугаюсь, если по дороге в город W произойдет сход поезда или кто-то приставит мне к горлу нож в глухом переулке. Гнев и тоска по Сохи, отчаяние и страстное желание любви смешались воедино – в голове стояла полная каша. Мысли были расплывчатыми и беспорядочными. Иногда, увидев крест, я просто отворачивался, избегая его.