, как задуманное дотошным режиссером, у которого на сцене все под контролем. И что в миру такие вещи называются судьбой. И лишь немногие про эти жестокие испытания говорят: «И все же это – любовь». Мы называем их верующими.
В тот день, кое-как добравшись до монастыря, я зашел в храм. Я хотел встретиться с Ним лицом к лицу. Он задел последнюю струну моего терпения. Если бы не давешний эпизод, кто знает, возможно, я и сам бы преклонил пред Ним колени. Мне припомнился тот день, когда я в смущении и терзаниях молился здесь, прося прощения за то, что люблю ее, а не Его, и за то, что слишком поздно понял это. И тогда Он однозначно ответил. Его голос разнесся по всему моему телу, исходя из самого нутра:
– Люби! Это я послал тебе ее, твою любовь.
Выпрямившись, я устремил свой взгляд прямо в Его глаза, с выражением, которое словно бы говорило: «Ну, давай скажи! Надеюсь, не будешь отпираться, что это не Твои слова?» Примерно в таком духе. И потребовал:
– Хочу знать хотя бы причину. Разве в тот день не Ты сам ответил на мою молитву? Ты же сказал любить? Зачем Ты сделал это? Почему же? Почему?!!
Я абсолютно не знал, что мне делать, и не понимал даже для чего вообще живу. Где я? Кто я? Любовь, говоришь? Что за обглоданную кость Ты мне бросил…
– Поверив, я последовал Твоим словам и оказался в дураках. Идиот и глупец, я превратился в объект насмешек. Ответь же! Разве в тот день то, что я услышал, не было Твоими словами?
Тут мои глаза снова затуманились, уши заложило. Кажется, в душе я был даже испуган. Слезы прекратились. Я напрягся, будто каждая клеточка моего тела обратилась в слух. Звук эхом раздался из глубины моего нутра. Это был Его голос.
– Люби, Йохан, люби еще сильнее!
Что за нелепость. Я смерил Его взглядом.
– Ты сейчас шутишь, что ли? Ты и вправду сейчас имеешь в виду человека, которому я готов был посвятить всю свою жизнь из любви? Говоришь, люби? Кого? Ту, что предала меня и вернулась к другому? Ту, что потешалась надо мной, что играла со мной, что обманывала и в конце концов бросила меня?!
Оглядываясь назад, признаюсь: хотя я и возмутился, однако в глубине души что-то дрогнуло. Мне хотелось верить: раз Он говорит любить ее вопреки всему, вдруг это означает, что иные пути свяжут нас снова. Его всемогущество искушало меня. Не буду скрывать, проблески ложной надежды дали в моей душе робкие ростки: дескать, в глубине сердца мы еще не окончательно предали друг друга, и выходит, Ему под силу все изменить. А пока я колебался в этом тщетном порыве, вновь раздался голос:
– Знаешь, Йохан… Любовью называется… Любовь – это когда любишь и ничего не ждешь взамен!
Меня подбросило, точно ошпаренного. Больше Он ничего не сказал. По правде, я тоже больше не мог спрашивать. Да, я знал. Что любовь – это не сделка, и оплата за нее не предусмотрена. Что любовь долготерпит, все переносит и всего надеется, что в итоге сама сущность любви – это умение отдавать без остатка. Как мне было этого не знать, за все эти двадцать девять лет следования за Христом. Но когда я услышал от Него, то был так поражен, как будто меня и вправду ошпарили кипятком. Получается, все, что я испытывал к Сохи и что ей отдал, не являлось любовью? Я поднял глаза на распятие. Мне показалось, что я слышу голос: «Я здесь, чтобы ты мог так любить».
Я направился к брату Томасу. Это произошло как-то само собой. Ведь он единственный человек в монастыре, с кем я мог поговорить по душам. Его скоро не станет, но всякий раз, когда я вспоминал услышанное от него, мне хотелось кое-что спросить. После смерти отца Иоганна прошло еще четыре мучительных года, когда наконец правительство Западной Германии, запоздало осознав серьезность ситуации, провело переговоры с Северной Кореей, после чего их из лагеря в Оксадоке отправили на родину, в Германию. А спустя несколько месяцев отпуска они вернулись в Корею. В наш монастырь, монахи которого, лишившись Токвона, беженцами скитались по Южной Корее и в конце концов с горем пополам обосновались в городе W.
Как ни странно, из всех выживших и прибывших на родину людей никто не отказался возвращаться в Южную Корею. Так же, как и в свое время в Токвоне, здесь, в городе W, они открыли типографию и издательство, возобновили производство колбас и вина. У меня был вопрос. После того как, будучи свидетелем ужасной смерти своего друга, отца Иоганна, брат Томас вскричал: «Ну почему?», что заставило его вернуться в Корею – страну пыток, жестокого обращения и смерти?
Брат Томас спал.
– Просто поразительно. Я думал, вскоре придется готовиться к похоронам, но после вашего разговора, брат Йохан, его состояние удивительным образом улучшилось. Знаете, здесь начинаешь понимать, какое непостижимое существо человек. Видно, душа и тело не существуют по отдельности, – прошептал мне на ухо брат в больничной палате.
Я принял у него из рук поднос с ужином.
Вскоре проснулся брат Томас. При виде меня на его лице отразилось неподдельное изумление, и он по-детски приоткрыл рот в беззвучной улыбке.
– Ну как? Хорошо в отпуск съездил? Ух ты, что это сегодня на ужин? Запах чудесный.
– Рисовая каша с морскими ушками.
Я обернул шею брата Томаса салфеткой и стал кормить его кашей. Она наполовину стекала с его онемелых губ – я снова подбирал ее ложкой и закладывал ему в рот. Перед глазами стояли дни его молодости, когда он бегал на танцы. Как уезжал в далекую Корею, оставив на платформе свою убитую горем мать; как, будучи молодым монахом, учил корейский и забавлялся с детьми; как его захватила северокорейская армия и издевалась над ним, обзывая свиньей; как он горько рыдал над трупом своего друга отца Иоганна, отдирая личинки с его тела… Все это промелькнуло на таком безмятежном лице брата Томаса.
А теперь его, прикованного к постели, кормят с ложки кашей. Однако монах не сильно переживал по этому поводу. Кто бы мог представить, что ему пришлось пройти через такие суровые испытания? Глядя в его ясные и кроткие глаза, сам того не сознавая, я прикусил губы. Потому что из горла готов был вырваться плач. Тут я вспомнил, как весной здесь сидел Михаэль и вот так же с ложки кормил брата Томаса, а потом не выдержал и разрыдался. Кажется, я мог лишь смутно догадываться о причине его слез. Брат Томас смотрел на меня своим безмятежным взором. Но вскоре погрустнел. Как малыш грустит, видя слезы матери, или верный пес с жалостью смотрит на опечаленного хозяина.
– Грустишь, брат Йохан?
Я кивнул. Рядом с ним не хотелось ничего скрывать. Кажется, и я вслед за ним уподобился ребенку, становясь таким же искренним и наивным. Я не стал сдерживать слезы. Брат Томас тихонько отодвинул тарелку с кашей. Не вытирая слез, я спросил:
– Почему вы вернулись? На эту землю пыток и смерти? Почему не оставили жестокого Бога?
Я был взбудоражен, как подросток. Брат Томас протянул свою исхудалую руку и взял мою ладонь. Удивительно, но его рука была теплой. Глядя на меня, он ответил:
– Потому что любил.
Кажется, на мгновение я перестал дышать. Это был такой очевидный и в то же самое время ошеломляющий ответ.
– Ты, оказывается, томился этим вопросом? Я тоже много раз спрашивал себя. Почему?.. Иногда я и сам чувствовал себя глупцом, в голове не укладывалось. Но однажды я уразумел. Потому что любил. И Бога, и Корею. Любовь ведь не мечется из крайности в крайность. И любовь никогда не заканчивается.
Его последние слова напомнили стихи из 13-й главы 1-го послания Коринфянам. Не знаю почему, но мне уже было не под силу сдержать слезы. Я отвернулся. Так захотелось увидеть Михаэля. И Анджело. Я почувствовал себя всеми покинутым странником. После их ухода тень одиночества ложилась везде, куда смотрели мои глаза и чего касались мои руки, как это было с царем Мидасом. Мне казалось, я больше не вынесу, если еще и брат Томас покинет меня. Я чувствовал себя опустошенным, будто все ускользало сквозь мои пальцы, как песчинки.
– Я вернулся сюда против воли. Если бы мне было куда податься, я бы не приехал, – пробормотал я, словно на исповеди.
Брат Томас безмятежно смотрел на меня и на мои слезы. Это был просто бесстрастный взгляд: без насмешки, неловкого сочувствия или поспешных суждений.
– Тогда это твой путь. Иисус тоже не по своей воле взошел на Голгофу.
В очередной раз меня я был шокирован, точно мое сердце ошпарили кипятком.
– Брат Йохан, сегодня на улице довольно ветрено. Ветер не поймать. Он ведь дует лишь в одном направлении. И улетает. И вода в реке утекает. Она уже не та, что бежала раньше. Время тоже течет лишь в одном направлении. Что тут говорить. И среди всех этих текучих явлений любовь – единственная, что в какой-то определенный момент времени и определенном месте бежит в обоих направлениях. Но даже и она в большинстве случаев имеет одну направленность. Мы не можем жаловаться. И одновременно мы не можем не любить. Ну, по большому счету можно и не любить, однако куда тогда девать эту энергию? Будет ли лучше? Есть ли смысл? Даже спустя десять лет возникнет ли чувство, что не ошибся с выбором? Я до сих пор не смог найти ответа. Поэтому я люблю.
– Любовь ранит того, кто ее проявляет. Потому как она оголяет самую ранимую кожу. Ведь любовь не скрывает своей слабости. Потому что любовь – это когда я люблю другого, несмотря ни на что; как бы ни поступал предмет моей любви, я все равно люблю. Отец Иоганн говорил, что любить – значит не избегать боли. Добровольно сносить ее, тем самым посвящая Богу. И когда я осознаю, мол, это причинит мне боль, на удивление меня уже это не ранит. И с тех пор, брат Йохан, я уже не сильно переживаю по каждому поводу. В прошлом – Божья милость, в будущем – Божий промысел, а в настоящем я выбираю любить. Вот и все дела.
Брат Томас умолк. Глубоко вздохнув, я снова взял в руки тарелку с кашей. Его лицо осветилось детской радостью. Он выглядел до того непосредственно, что я сам не заметил, как начал улыбаться со следами слез на лице. Брат Томас улыбнулся вслед за мной.