– Мой капитан, брат Маринос непременно хочет с вами встретиться. Он уже в преклонных летах и прикован к постели. Пожалуйста, настоятельно прошу вас уделить ему время вместе с вашим аббатом. А я – адвокат Л., у меня офис в Нью-Йорке.
Он протянул мне визитку. Похоже, дело было незаурядным, раз адвокат из Нью-Йорка с дрожью в голосе просит встречи с монахами из Кореи. К тому же я несколько растерялся, как следует расценивать его обращение к престарелому монаху «мой капитан».
– Позвольте узнать, а по какому вопросу? – спросил я, так как иногда в монастырь приходили люди, желающие перед смертью пожертвовать свое имущество. Возможность подобного развития событий подтверждала его адвокатская визитка.
Он на мгновение поднес руки к губам, как будто имел привычку делать это, когда немного смущался, а затем сказал:
– Рад встрече. Я тоже давным-давно бывал в Корее. Тогда попозже, около двух часов, я приеду снова с братом Мариносом. Увидимся позже.
Пройдя по длинной галерее, я вернулся в келью, которую мне временно предоставили в Ньютонском монастыре. Из окна хорошо просматривалась парковка – машина все еще стояла там. Если судить по включенным задним фарам, в автомобиле кто-то был. Машина насыщенного синего цвета. Эта синева вызвала в памяти воду реки Нактонган, куда были устремлены наши с ней глаза в тот день. Я снова вспомнил то время. И то, что предшествовало тому дню. Дни наших первых встреч, цветы, ночные тени и река. Ее плачущее лицо, ее смеющийся облик, милый зубик, проглядывающий меж алых губ, и мягкие пряди волос. И мой протяжный плач уже после ее ухода.
Машина медленно тронулась с места. А у выезда на трассу перед монастырем притормозила. Не отдавая себе отчета, я со всей силы вцепился в подоконник. Постояв немного, машина включила поворотники и, уже без колебания набрав скорость, выехала на асфальтированную дорогу и исчезла из виду.
Глядя вслед удаляющемуся авто через окно, кажется, именно тогда я подумал, что это уже действительно наш последний раз. Любовь… Слово, что каждый день готовит к концу… И раз любовь закончилась, больше не нужно бояться расставания, попробовал хоть как-то утешить я себя. И на самом деле – после этого мы не виделись.
Когда я позвонил аббату, как и ожидалось, он уже вернулся в монастырь. По идее, времени, чтобы доехать до центра и где-то пообедать, было впритык. Интересно, где же они были. И почему он так рано вернулся? Однако даже такие вопросы теперь стали для меня табу. Поэтому я невозмутимо, как и полагается человеку, унаследовавшему от бабушки гены ракообразного, рассказал аббату о посещении адвоката, который передал пожелание престарелого брата Мариноса увидеться с нами. И уже примерно через час мы вместе с аббатом и отцом Исааком направились в приемную на встречу с братом Мариносом.
Там нас уже ожидал исхудалый донельзя старик в инвалидной коляске. Если от брата Томаса исходил дух мягкого и теплого свежеиспеченного хлеба, и это несмотря на старческий возраст и недомогание, то высокий и прямой, как зеленый бамбук, брат Маринос, казалось, насквозь состоит лишь из растительных клеток, если к человеку позволительно применить это выражение. И потому даже адвокат Л., довольно подтянутый для своего возраста, выглядел рядом с ним дородным.
После того как мы представились и расселись по местам, брат Маринос медленно заговорил:
– Я был чрезвычайно рад, услышав новость о приезде гостей из Кореи. Меня кое-что связывает с Кореей.
Его глаза были синими, как море. Вероятно, ощущение синевы усиливало его имя Маринос.
– Благодарю Господа за эту встречу. Как вы уже поняли, в нашем монастыре остались одни пожилые монахи, так как претендентов из молодежи уже давно нет. Когда я услышал, что из корейского монастыря, пышущего энергией и молодостью, приехали гости, чтобы взять под свое крыло наш монастырь, мне припомнилось одно Рождество много-много лет назад. Это Рождество в Корее изменило мою судьбу.
Он был спокоен, однако в голосе чувствовался какой-то неведомый надлом. Я заметил, что его голубые глаза застилает тонкая пелена слез.
– Для начала нужно, наверно, представиться. Я служил капитаном транспортного судна. Корабль был назван в честь небольшого колледжа в Северной Каролине «Виктория Мередит». Это был корабль класса «Виктори», построенный во время Второй мировой войны для скорой транспортировки грузов. Вместе с их «кузенами» – судами класса «Либерти» – этих кораблей были выпущены тысячи. Вот почему я стал капитаном в таком молодом возрасте – в свои тридцать с лишним лет.
А этот человек, что нынче в Нью-Йорке работает адвокатом, в то время только выпустился из нью-йоркского колледжа и поступил на военную службу, оказавшись старшим матросом на нашем корабле.
С этими словами брат Маринос указывал на адвоката Л. Теперь наконец стало понятно, почему при нашей первой встрече с адвокатом он назвал брата Мариноса «мой капитан».
– Будучи служащим военно-морского флота и уже имея опыт работы на нескольких кораблях, я впервые был назначен командиром «Виктории Мередит» через месяц после того, как внезапно разразилась Корейская война. Для меня «Виктория Мередит» была первым детищем в качестве капитана. Невозможно описать то трепетное волнение, когда в первый раз становишься капитаном и управляешь собственным судном. Наш корабль получил приказ идти без остановок на Иокогаму.
Перед проходом через Панамский канал наше судно шло со средней скоростью хода семнадцать узлов. Мы на палубе потягивали кофе и дымили сигарами. Вторая мировая война с ее ужасами закончилась, а море было неописуемо красивым. Я до сих пор не могу забыть ночное небо, когда мы шли через Тихий океан. Ночной небосвод со звездами, льющимися как дождь. На палубе под открытым небом мы смаковали прекрасное калифорнийское вино и закусывали сыром, любуясь созвездиями.
Тем временем корабль продолжал свой путь. Судьба устремляла меня вперед, а мы, не ведая о сем, просто двигались дальше.
В тот год в Соединенных Штатах на пике популярности были песни Nat King Cole «Mona Lisa» и Patti Page «Tennessee Waltz». Нашим морякам они тоже нравились, поэтому мы играли и пели их на борту. Песня «Боже, благослови и сохрани тебя» Бинга Кросби, которая тогда только начала набирать обороты, тоже была в нашем постоянном репертуаре.
В пути мы писали письма родным и подругам и развлекались чтением детективов. Каким же мирным, благоприятным и счастливым был этот рейс.
Наше судно специального назначения имело особую привилегию: «По указанию капитана или распоряжению правительства Соединенных Штатов и иного правительственного департамента или ведомства возможно передвижение в любой порт любой точки мира». Прибыв в Иокогаму после двенадцатидневного плавания, мы погрузили боевую технику. И вышли из гавани, еще не зная свой путь следования. Конверт с приказом следовало вскрыть после выхода из Токийского залива. В иссиня-черном море у берегов Токио мы вскрыли запечатанный приказ. Там значилось:
Пункт назначения:
Восточное море,
Корейский полуостров,
Хыннам.
В порту Иокогама на борт сел один журналист. Он сказал, что был ранен и возвращается на фронт после эвакуации в Японию. Мы смогли получить от него сведения о Корейской войне. На самом деле, до этого мы даже толком не знали, где находится Корея.
Та самая Корейская война, что около полугода назад, 25 июня 1950 года, разразилась со внезапной стрельбы на 38-й параллели под моросящим дождем; война, которая, как ни странно, началась без всякого объявления; война, в которой обе стороны – и Север и Юг – утверждали, что противник начал стрелять первым, и, кроме этой причины, другого повода к конфликту не было; гражданская война, отличная от Второй мировой войны в континентальной Европе и войны на Тихом океане, которую вели Соединенные Штаты; война, что для нас, иностранцев, выглядела всего лишь борьбой за власть и не более.
Военный корреспондент рассказал, мол, больше всего недоумения вызывал тот факт, что между противными сторонами не существовало ни языковых, ни внешних различий. Не было ни фиксированной линии фронта, ни безопасного тыла, а если и имелись, то было совершенно непонятно, кто что думает и кто кому сочувствует в тылу. Также он поделился, что тридцать военных корреспондентов пропали без вести всего за три месяца после начала Корейской войны.
Он не стеснялся критиковать и правительство США, утверждая, что сумасшедшие псы Трумэна продолжали составлять безумные репортажи, в результате которых в войну вмешалась даже китайская армия. И в запале спросил, в курсе ли мы, что после освобождения Сеула, столицы Южной Кореи, на вопрос Трумэна к Макартуру, мол, не думает ли он, что китайцы вступят в войну, тот заявил: «Вы знаете, сэр, война закончится ко Дню Благодарения».
Более того, журналист рассказал о случаях, когда американцы действительно убивали мирных жителей. Он своими глазами видел, как детей убивали за то, что они, выявив местонахождение и передвижение американских солдат, передавали сведения наверх. Говорил, что на самом деле американские военные давали инструкции остерегаться селян и их жен. Дескать, нагроможденные ими кучи соломы и поленницы могут использоваться как арсенал. А описывая, что ему пришлось стать свидетелем, как от штыковых ударов и пуль американских солдат фонтанировала кровь молодых людей, которые просто скрывались от призыва на военную службу, он даже прикрыл глаза, словно и вспоминать об этом было невыносимо.
Речь брата Мариноса была размеренной и неторопливой. Я не совсем понимал, к чему он ведет. Немного беспокоило, что это выльется в историю о ратных подвигах пожилого иностранца, который ассоциирует Корею лишь с войной. Однако в его отношении не чувствовалось таковой поверхностности. От него исходил какой-то удивительный благоговейный трепет и благородство. Адвокат Л. продолжил рассказ.