А потом, когда пришло осознание, что чуда не произойдет, и все случится здесь и сейчас, его ударили.
И бросили умирать посреди площади, заваленной трупами. Боли не было. Одна лишь обида на самого себя. Не успел, не смог, не справился. И оттого умирать было еще тяжелее.
Но все же пришлось.
Глава 12Перекрестки
Возвращаться на постоялый двор не хотелось. Но приходилось! Не ночевать же под кустами, в грязи — еще и трезвым?
Ноги отказывались слушаться. Заплетались, спотыкались и вообще вели себя самым предательским образом! Будто не носили до сегодняшней ночи сорок с лишним лет своего хозяина по земле и воде. А может, оттого и взбунтовались, что покоя хотели, до смерти устав? Кто знает…
Возможно, это и не ноги были во всем виноваты. А просто состояние было такое. Или напиться, или жениться, или сигануть в ближайший колодец, да там и утопнуть. И чтобы нашли не сразу, а как слегка подтухнет, загадив всю воду… Оставить напоследок добрую память!
Короткая улыбка пробежала по потрескавшимся губам, словно перерубленными давним, плохо зарубцевавшимся сабельным шрамом — отчего улыбка казалась оскалом медведя — шатуна, который посреди ледяной голодной зимы наткнулся на зазевавшихся охотников. И искренне радуется нежданной встрече.
Да и сам человек был на удивление похож на бурого хозяина северных лесов. В полумраке — вылитый! С перепугу и кучу навалить можно.
Только не бывает медведей, которые ходят по дорогам и тропинкам, в броне, с мечом и парой кинжалов на поясе. Медведи, они все больше на клыки и когти полагаются!
С другой стороны, людская природа хитроумна и горазда на всякие выдумки — и возможно, где-то или когда-то, подобный уникум существовал. Долго ли, побрить зверюгу, изрядно поморить голодом — чтоб кольчуга не лопнула, приклеить черную густую бороду, да приучить ходить исключительно на задних лапах. С третьей — четвероногих людей на свете тоже хватает. Ночью, у каждого кабака по дюжине!
Одно, впрочем, не под силу даже самому искусному дрессировщику! Мохнатые-то, все больше рычат, урчат, фырчат и ревут. Человек же ругался. Во всю глотку, весьма затейливо, с выдумкой и знанием превеликого множества затейливых оборотов.
На улицах благословенной Ланексы, согласно принятому Ратушей закону, сквернословить запрещалось. Кроме вовсе уж редких случаев, когда иначе — ну вот совсем никак!
Именно об этом и хотел напомнить стражник, до чьего слуха донеслась отборная брань. Он даже высунулся из-под своего черно-белого навеса.
Стражника ждали дома жена, два сына и лапочка-дочка. Делать же замечание здоровенному «чумному дворянину» [ «Чумные дворяне» — калька с событий в Англии 14-го столетия, когда после ухода Черной Смерти, в рыцари назначали всех, кто готов мочить лягушатников, и чей доход в год — больше 15 фунтов. С аналогичных событий в этом мире прошло около 150 лет, и их заведомо считают фуфлыжниками — с бумагами на титул все нечисто — грамоты подделывают все, кому не лень. Впрочем, настоящая грамота или нет — не столь важно, когда меч настоящий], пребывающему в явном расстройстве, значило, что семью можно больше и не увидеть. Дети будут долго плакать, любимая супружница уйдет к кузнецу Вавилье, а могильщик Белый Пьюре, будет плевать в яму, думая, что никто не видит. А то еще и нассыт от расстройства — виданное ли дело, приличным людям в такую слякоть хоронить благочестивого дуралея — изгваздаешься аки свин из-за пары медяков!
Опять же, улица пуста. А значит, никого оскорбительные слова не оскорбляют. И вообще, особый случай!
Рассудив столь здравомысляще, стражник одобрительно кивнул своему же решению, и убрался под навес, словно черепаха в панцирь.
Схожим образом рассудили и парни из компании Старого Гайка, наблюдавшие за шествием вероятной жертвы из распахнутых дверей заброшенного амбара. Их, впрочем, остановила не широкая черная кайма вокруг герба на плаще — резали они дворян и поблагороднее! Сбивали стрелами с коней, вытаскивали за шиворот из карет, а то со спины били под лопатку коротким ножом!
Но очень уж велик прохожий, яростно шлепающий по лужам огромными сапожищами. И очень уж опасным казался меч, чертящий ножнами зигзаги за спиной. Такая длина пристала оружию кавалериста, но не пехотинца. Но оба они знали, как может быть страшно подобное оружие!
Ну его в пень! Махнет случайно — голова так и отлетит, будто сдуло. Пусть себе идет, куда шел.
Лучше уж постоять, подождать. Вдруг кто поменьше пойдет, хомячиной породы. Этакий-то хищный бобер, глотку перегрызет походя!
Человек же, не почувствовав на себе оценивающих взглядов, продолжил путь. Все так же костеря погоду, мелкий глупый город, лошадей, теряющих копыта, и людей, живущих всю жизнь без головы. Не забыл прохожий и себя, неоднократно поминая собственную глупость и неудачливость.
Но все кончается в этом мире. Кончилась и дорога, приведя к постоялому двору.
Хлопала на ветру облезшая вывеска, тускло светились окошки-бойницы…
Человек постоял несколько минут, словно собираясь с силами. Медленно поднялся, делая долгие паузы на каждой ступени…
— Как прошло? — поинтересовались из темноты. Голос звучал своеобразно — будто научился говорить старый горшок, весь покрытый трещинами.
— А сам как думаешь?
— Мартин, ты рычал, словно цирковой тигуар, которому не докладывают мяса, — произнес невидимка, — соответственно, не надо быть профессором, чтобы понять общую суть. Но мне хотелось бы подробностей. Что так огорчило нашего мудрого вождя, да удлинится его борода? Ты вписался в блудняк за мелкий прайс? Тогда в чем огорчение? Ты так всегда делаешь.
— За что я тебя люблю, Керф, так это за скромность запросов. Тебе не нужны деньги, а только лишь подробности. И да, ты снова прав. За это я тебя тоже люблю.
Невидимка, поименованный Керфом, шагнул из-за столба к командиру, остановившемуся напротив входа. Сделав два шага, тут же оперся на меч, столь же длинный, но выглядящий куда более пропорциональным — владелец был выше командира на голову, хоть и малость поуже в плечах. Ласково, будто на любимого ребенка, посмотрел на Мартина сверху.
— Деньги тоже нужны. Но сам посуди, на что их тратить в этой дыре? А подробности ласкают слух и будоражат разум. К тому же, когда я стану совсем старенький, и не смогу поднять меч, то поселюсь где-нибудь в подобном месте, и буду зарабатывать рассказами о прошлом. А какие рассказы без мелочей?
— Будто суп без перцу, — кивнул Мартин, подняв взгляд. — Однако если не возражаешь, то расскажу внутри. Не хочу по два раза окунаться в одно и тоже дерьмо.
— Ты командир, — легко согласился мечник, пожав плечами, — поступай, как знаешь. Все равно, тебе же потом отдуваться.
— Утешил! — выдохнул Мартин.
— Если хочешь описать Керфа одной фразой, скажи, что он отлично утешает.
Марселин вела их переулками, настолько хитрыми и запутанными, что Лукас пытавшийся запоминать дорогу (мало ли!), через полчаса мог разве что указать примерное направление, а через час не был способен и его угадать.
Перед глазами мелькали стены, то кирпичные, то заштукатуренные, а то и настолько облезлые, что и не понять, из чего сложена та преграда, что проносится сбоку.
Заборы, то высокие, то низкие, то надежные — будто крепостная стена, то хлипкие, чуть живые, из неошкуреных горбылей, кое-как приколоченных или привязанных к направляющим. Такие раскачивались под их весом, словно мачты в штормы — с одного Лукас сверзился, чуть не сломав руку — отделался ушибом и разбитым лицом.
Но времени на переживания не было. Нужно вставать и бежать. И бежать…
Мейви с разбегу врезалась в Марселин, чуть не сбив ее с ног.
— Не терпится меня завалить? — воительница обернулась, погладила циркачку по щеке. — Ты мне тоже понравилась с первого взгляда, сладкая девочка!
Та, зашипев, будто змея, отпрыгнула.
Марселин засмеялась. Громко, искренне, откинув голову… На шее виднелись белесые полоски старых шрамов — кто-то неумело, но старательно, пытался отрезать ей голову ножом с очень коротким клинком. Скальпелем, что ли?
— У тебя давние счеты с медикусами? — не сдержал любопытства Изморозь.
Марселин хлопнула глазами, дернула подбородком…
— Проще сказать, с кем у меня нет долгих счетов. А теперь, дружочки, мы полезем наверх!
Лестница была чудовищно длинна и столь же чудовищно стара. Она провела под солнцем и дождем лет тридцать, не меньше! Древесина рассохлась, покрылась глубокими трещинами, пошла спиралью… Ступеньки держались на честном слове — половины гвоздей не было, кое-где болтались обрывки веревок — хозяева, не мудрствуя, подвязывали. Конец лестницы упирался в облака… Конечно, немного пониже — опирался на карниз, а там, в паре локтей от края — приоткрытый лаз на чердак.
Лукас оглянулся. Надо же! Он в этой части Сиверы никогда и не был! Тут даже крыши были не плоскими, а скатными — по образцам, принятым в Империи — здесь-то серьезного снега не бывало отродясь, почти все зимы ограничивались дождями.
— Наверх?
— Можешь оставаться здесь.
Марселин полезла первой. Лестница чуть слышно поскрипывала. Лукас подпер ее плечом, ухватил плохо обструганное дерево руками, хотя и понимал, что удержать, в случае чего, он не сможет. Тут бы Рэйни на каждую тетиву [тетива — это одна из двух длинных хреновин, к которой приколочены ступени], тогда бы лестницу и тараном не пошевелить! Изморозь поднял взгляд. С одной стороны, прежний наряд был откровеннее, но и в нынешнем есть определенные плюсы…
Примерно на середине пути, одна из ступенек оторвалась под сапожком воительницы, закачалась на веревочной петле. Что-то за спиной увесисто упало — то ли шматок грязи, то ли кусок ступени.
— Давай, девочка! — крикнула сверху Марселин, добравшись до карниза.
Мейви чуть не наступила Лукасу на пальцы — еле успел отдернуть.
— Не захлебнись слюной!
Циркачка взлетела по скрипучей лестнице, словно белочка, не забывая при этом, придерживать юбку. Изморозь ощутил как у него пламенеют уши…