И неважно, куда приведет,
Избавляясь на ней понемногу
От амбиций своих и забот,
Полевая дорога, лесная,
Так засвечена, затемнена,
Словно жизнь существует иная
И тебя поджидает она.
«Если бы камни могли говорить!..»
Если бы камни могли говорить!
Кто-то сказал, что из Англии эта
Фраза пришла к нам. Шекспир, может быть,
Нам подарил ее? У парапета
Или стены крепостной постою:
Вдруг что-нибудь ненароком узнаю?
Я ведь и сам кое-что утаю,
Прячу досаду, обиду глотаю.
Если бы камни могли говорить,
Мы бы услышали голос гранита
И кирпича, и булыжник забыть
Ни каблука не готов, ни копыта.
Если бы ожили камни в Москве,
Если б Крещатик взял слово и Невский,
Сколько бы к каждой добавить главе
В книгах могли Карамзин и Ключевский!
«Разлука – это память о другом…»
Разлука – это память о другом,
Умершие не помнят о разлуке,
Не думают с тревогой ни о ком
И к тем, кто любит их, не тянут руки,
И это благо, что ни говори.
И в райские не залетают кущи
Синицы, скажем, или снегири.
Разлука существует для живущих.
Разлука – это память, это страх
За тех, с кем разлучён, земная мука,
Описанная столько раз в стихах.
Всего страшнее русская разлука.
Кто умер, для того разлуки нет.
Когда Гомер придумал Одиссея,
Велев ему скитаться двадцать лет,
Ни Колымы не знал, ни Енисея.
«С ободочком по краю…»
С ободочком по краю…
Давай-ка еще раз, о чем? О ромашках,
Об алом шиповнике или вьюнке.
Не хочешь о них, так о блюдцах и чашках,
Волнистом, мерцающем их ободке.
И я уверяю тебя, что не хуже
Подумать о них, чем о зле и добре,
Таких беспредметных, бесцветных к тому же,
Как будто под солнцем идущих в чадре.
Не надо о главном, не надо о славном,
На то и дана человеку душа,
Чтоб он иногда и себя богоравным
Считал, и Гомера, и дуб, и стрижа.
Что делаю? Солнце к себе примеряю,
Деревья, кустарник, цветы, облака.
А этот сервиз с ободочком по краю
Насколько бы хуже был без ободка!
Александр Мелихов / Россия /
Александр Мелихов – писатель, классик петербургской школы, публицист, литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Нева». Член Союза российских писателей. Живет в Санкт-Петербурге. Родился в 1947 году в городе Россошь Воронежской области. Окончил математико-механический факультет Ленинградского университета, работал в НИИ прикладной математики при ЛГУ. Является кандидатом физико-математических наук.
Художественную прозу начал писать в 1970-е годы. С 1986 года и до сегодняшнего дня опубликованы десятки его книг. Наиболее известны «Любовь-убийца» (2008), «Дрейфующие кумиры» (2011), «И нет им воздаяния» (2015), «Свидание с Квазимодо» (2016), «Былое и книги: Эссе» (2017), «Застывшее эхо» (2017), «Заземление» (2017), «В долине блаженных» (2018), «Под щитом красоты» (2018), «На Васильевский остров…» (2019), «Тризна» (2020). Романы «Нам целый мир чужбина», «И нет им воздаяния» и «Свидание с Квазимодо» входили в короткий список премии «Русский Букер».
О школе и учителях
Мой отец и моя мать были учителями в шахтерском поселке в Северном Казахстане. Жили вшестером в тесной развалюхе среди гор щебенки, а вокруг необозримым пространством расстилалась каменистая степь. Глядя из столиц – дыра из дыр. И родители, когда-то закончившие столичные вузы, казалось бы, могли чувствовать себя неудачниками, но они были по-моему абсолютно счастливы, насколько это доступно смертным. Они были теми самыми народными аристократами, которых выдвигает и на которых держится любой народ. Рядовые люди живут как все: все делают бочки – и они делают бочки, все пашут – и они пашут. А есть люди, которых тянет к чему-то высокому. В одну эпоху это может быть религия, в другую – наука, в третью – война. Когда народом овладевает какая-то греза, то до глубины она захватывает лишь какой-то скромный процент населения. Их можно называть романтиками или аристократами духа, или чудаками, но они и есть бродило исторического творчества.
Мама моя происходила из самой простой деревенской семьи. Отец был кузнецом, все девять сестер-братьев остались без серьезного образования, а вот одна девочка почему-то хорошо училась, читала книжки и отправилась поступать в Москву в педагогический институт (ныне МПГУ). Почему в педагогический? Просто выше учителя она ничего не знала. Почему на физику? Случайно. Могла бы и на географию, у нее по всем предметам были пятерки. Просто ей хотелось из будничного мирка выбраться на просторы большого мира, где творится история. По этой же причине она сделалась ворошиловским стрелком, прыгала с парашютом – все как было положено в конце тридцатых. Ее вполне могли бы, как Зою Космодемьянскую, забросить в тыл, где бы ее скорее всего ожидал героический конец. Но по воле случая после выдачи диплома ее отправили на родину в Казахстан. И она оказалась в том самом поселке, где я вырос.
А отец мой родился в еврейском местечке. И в ту пору, до революции, был очень религиозен, то есть тоже читал те книги, какие были. Мама читала советские книги, а он – религиозные. А пришла советская власть – и он пошел на рабфак, увлекся мировой революцией, собирался рвануть на Польшу, на Германию. Слава Богу, этого не случилось, посадили его за троцкизм, отсидел он пять лет на Воркуте, а потом выслали его туда же, на мою будущую родину как неблагонадежный элемент. И там он встретился с моей мамой. Так что советской власти я обязан жизнью.
Со стороны может показаться, что для моих родителей это было страшной жизненной неудачей, крахом всех надежд – после Москвы, после Киева оказаться в таком захолустье. А они, повторяю, были абсолютно счастливы. Стали они любимцами не только детей, но и всего поселка. Родители учеников к ним ходили за советом как к мудрецам. И мне сейчас кажется, что несчастливый человек не может быть педагогом.
Хорошим педагогом.
Подозреваю, что это самый важный секрет педагогики. Здесь бы я дополнил самого Макаренко, чей блиц-портрет я попробую сейчас набросать.
Будущий знаменитый педагог и очень сильный человек родился недоношенным весной 1888 года на маленькой железнодорожной станции в Харьковской губернии в семье рабочего-маляра вагонных мастерских. Даже в зрелые годы легко простужался от малейшего сквозняка. Да и прожил совсем недолго.
К домашним делам не проявлял интереса, жил в книгах, которые покупал даже в долг. Что очень огорчало трудягу-отца: «Семья для него не существует, он приходит сюда, как в гостиницу, – переменить бельё, пообедать и поспать. Всё остальное его не интересует. Аристократ какой-то».
Для отца слово «аристократ» означало никчемного белоручку, – он, видимо, не знал, что аристократическая молодежь на войне не боялась ни крови, ни грязи, когда на кону стояла ее честь. Макаренко тоже показал себя не просто героем, но и выдающимся хозяйственным организатором, когда после страшного разорения Гражданской войны перед ним встала труднейшая задача – вернуть к человеческой жизни вчерашних полууголовников и настоящих уголовников.
Достижения его метода и его личности всемирно признаны, о нем пишут книги и диссертации, а такая авторитетная организация, как ЮНЕСКО, в 1988 году включила Макаренко в четверку педагогов, определивших педагогическое мышление XX века вместе с Д. Дьюи, Г. Кершенштейнером и М. Монтессори. Метод Макаренко иногда понимают как простое «трудовое воспитание», но он не раз подчеркивал, что воспитывает не труд, а коллектив, захваченный понятным ему и важным для него общим делом.
Если нет общего дела, не поможет и демократия – она только позволяет растащить коллектив на ненавидящие друг друга группы интересов. Макаренко всегда находил для своего коллектива важные дела, потому у него прекрасно работала и система самоуправления с постоянной ротацией командного состава.
Такая независимость и свобода казались подозрительными бдительным идеологам – от ареста Макаренко, как ни парадоксально, спасло только покровительство наркома НКВД Украины В. А. Балицкого.
А что такое, по Макаренко, обаяние воспитателя? Вы можете быть с воспитанниками сухи до последней степени, требовательны до придирчивости, вы можете не замечать их, но если вы блещете работой, знанием, удачей, то спокойно не оглядывайтесь: они на вашей стороне. И наоборот, как бы вы ни были ласковы, занимательны в разговоре, добры и приветливы, но если ваше дело сопровождается неудачами и провалами, если на каждом шагу видно, что вы своего дела не знаете, то никогда вы ничего не заслужите, кроме презрения. Знать свое дело – это, разумеется, педагогический минимум. Одного нашего учителя истории спросили: «Египет в Африке?», – а он ответил: «Египет был Египет, есть Египет и будет Египет». После такого конфуза самая обаятельная манера вести себя будет вызывать только насмешки. И все-таки мне кажется, что если ты сам несчастлив, то, что бы ты ни преподавал и как бы хорошо их ни знал – физику или историю, – ты будешь их только дискредитировать. По крайней мере, в глазах нормальных, не исключительно мотивированных детей. Дети же видят твое выражение лица, и если ты с кислым видом говоришь о физике, то они понимают, что физика – это дрянь, если она не принесла тебе счастья. А если ты выглядишь счастливым, то, все, что ты преподаешь, – это прекрасно, раз оно тебя сделало таким сильным и обаятельным.