могли и мечтать, что когда-нибудь появится столь неопровержимое подтверждение их правоты. Но оно появилось, и теперь то решение основного вопроса философии, на котором нас воспитывали, становится в высшей степени сомнительным.
Любопытно отметить, что пси-функции современной физики очень родственны лейбницевским монадам. По иронии судьбы Лейбниц был прав как раз в том, что идеологи у него отвергли. Дальше мы увидим и другое: в том, что они с восторгом у него заимствовали, он здорово ошибся.
Но это еще не все. Из квантовой теории с несомненностью вытекает и то, что целое реальнее своих частей. Дело в том, что пси-функция системы всегда адекватнее описывает ее свойства, чем совокупность пси-функций, относящихся к ее частям, взятым по отдельности. При объединении частей в систему вступают в силу совершенно новые законы природы, предсказать которые заранее невозможно. Простейший пример тому – атом. Как бы мы ни изучили свойства электронов и нуклонов порознь, мы никогда не смогли бы предвидеть, что в состоящем из них атоме вступит в силу «запрет Паули», формирующий всю менделеевскую таблицу. Строго говоря, само выражение «атом состоит из электронов и нуклонов» неверно, надо было бы сказать иначе: «электроны и нуклоны исчезли, и на их месте появился новый физический объект с новыми свойствами – атом». Так же надо понимать и переход к объемлющим системам в других случаях; скажем, группа атомов может «исчезнуть» и «превратиться» в новую реальность, называемую полупроводником или плазмой, своеобразие которой нельзя извлечь из особенностей атомов. В общем, чем обширнее фрагмент Вселенной, тем истиннее его пси-функция, то есть для приближения к познанию нужно идти не вниз, как на этом настаивают редукционисты, а, наоборот, вверх; надо не разлагать систему на составные элементы, а изучать ее как часть более обширной системы – в пределе всего сущего. Только в этом предельном случае, который, разумеется, недостижим, нам открылись бы все законы природы, и мы получили бы точную модель наблюдаемых. Это было бы то, что называется фоковской универсальной пси-функцией (по имени нашего выдающегося физика). Понятно, что написать эту функцию мы не в состоянии, но сам этот принцип сформулирован современной физикой абсолютно недвусмысленно и представляет собой чистейший принцип антиредукционизма.
Биологии открылась ложность эволюционизма. Главной опорой эволюционистов служила, конечно, теория естественного отбора, то есть дарвинизм. Но на фоне сегодняшних данных биологической науки он выглядит просто-таки неприлично.
Собственно, уже в момент своего появления в 1859 году дарвиновская теория была подвергнута суровой критике самыми выдающимися специалистами того времени – Агассисом, Вирховом, Дришем и др. Но ученые меньшего калибра ею соблазнились, ибо она претендовала на простое объяснение сложнейшего феномена появления жизни на земле. Широкая же читательская публика была от нее в полном восторге. Так наметилась закономерность, которая неуклонно выполнялась и дальше: чем меньше человек разбирается в биологии, тем тверже он верит в дарвинизм. Самыми же убежденными его сторонниками являются те, кто вообще в ней не разбирается. Этим людям достаточно взглянуть на рисунок пород голубей или на изображение костей динозавра и им уже все ясно: человек произошел от обезьяны. Не правда ли, подозрительна та теория, которая боится знаний, относящихся к предмету, ею обобщаемому? Но если в прошлом веке знание материала позволяло обнаружить в теории естественного отбора отдельные несообразности, то сегодня ее абсурдность достигла уровня, не допустимого не только для науки, но и для бытовых разговоров.
Всякая теория опирается на две вещи: на логику и факты. Логическая схема дарвинизма проста. В живой природе имеется изменчивость – признаки детей несколько отличаются от признаков родителей, и особи, которые вследствие этого оказываются наиболее конкурентоспособными, побеждают в жизненной борьбе своих собратьев и передают полезные признаки потомству. Так приспособленность постепенно накапливается и за миллионы лет достигает высочайшей степени. По словам самого Дарвина, эту мысль подсказало ему наблюдение за деятельностью селекционеров, выводящих породы домашнего скота. Ясность рассуждения подкупает, а аналогия делает его правдоподобным. Но если вдуматься глубже, оказывается, что рассуждение безграмотно, а аналогия незаконна.
Прежде всего тут совершенно игнорируется тот факт, что всякое животное имеет не только индивидуальные, но и видовые признаки, а они состоят не в параметрах, а в совокупности жестко взаимосвязанных между собой конструктивных принципов, образующих идею вида. У разных видов эти идеи отличаются не в меньшей степени, чем идея черно-белого телевизора отличается от идеи телевизора цветного. Если по черно-белому телевизору стукнуть кулаком, он может начать работать лучше, но, сколько по нему ни бей, улучшение не достигнет такой степени, чтобы он превратился в цветной. Так же и с отбором случайных мутаций. Признаки, на которые воздействует отбор, есть отдельные параметры, не более того. Собаковод топит щенков с короткими ушами и оставляет длинноухих и в конце концов получает спаниеля. Но спаниель при всем внешнем своеобразии остается типичной собакой – с собачьими повадками, собачьим обменом веществ, с собачьими болезнями. И можно ли поверить, что если достаточно долго топить одних щенков и сохранять жизнь другим, то когда-нибудь мы получим кошку? А то и ящерицу? А ведь эти допущения есть то самое, на чем зиждется весь дарвинизм. Безграмотность состоит здесь в том, что животное мыслится как сумма параметров, тогда как на самом деле оно представляет собой систему, состоящую из многих уровней. И если на низших уровнях действительно имеется изменчивость, которая может привести к образованию разных пород одного и того же вида, то на более высоких уровнях изменчивость просто недопустима, ибо она сразу же привела бы к разлаживанию тончайше подогнанных друг к другу функциональных и структурных механизмов.
Факты полностью подтверждают этот теоретический аргумент. Эксперименты показали, что никаким отбором нельзя создать нового вида. В некоторых лабораториях селекция бактерий ведется непрерывно с конца прошлого века, причем для усиления изменчивости применяется излучение, однако за этот период, который по числу сменившихся поколений равносилен десяткам миллионов лет для высших форм, так и не возникло нового вида! А у высших форм за эквивалентный промежуток времени появились новые отряды! Похоже, живая природа устроена по принципу «атома Бора» – в ней имеются «разрешенные» наборы генов, промежуточные между ними «запрещены», а то, что мы воспринимаем как эволюцию, есть внезапное заполнение новых «разрешенных» уровней в результате какого-то таинственного творческого импульса. Картина костных останков, извлекаемых палеонтологами, соответствует именно этому предположению. Дискретность живых форм выражена необычайно резко. Никаких кентавров, грифонов и алконостов, которыми наши предки пытались ее смягчить, в земных слоях не обнаружено. А недавно по концепции непрерывной эволюции был нанесен удар еще с одной стороны. Наш кинолог догадался сделать то, что прежде никто не делал; получив помет волка и собаки, он начал скрещивать гибриды между собой. И что же? В последующих поколениях стали рождаться либо чистые собаки, либо чистые волки! Насильственно перемешанные гены, как только их предоставили самим себе, тут же разошлись по «разрешенным» наборам. Этот блестящий эксперимент, который по важности можно сопоставить с опытом Майкелсона, единодушно замалчивается нашими популяризаторами науки, а ведь его одного уже достаточно, чтобы признать дарвинизм несостоятельным. Кстати, из него следует, что собака не произошла от волка, и к загадке происхождения человека добавилась теперь загадка происхождения его четвероногого друга.
Все приведенные до сих пор аргументы полностью находились в рамках классической биологии. Конечно, если бы дарвинизм и вправду был научной теорией, то он давно должен был честно признать их силу и добровольно уйти со сцены. Но после того как Уотсон и Крик в 1953 году открыли механизм синтеза белков на рибосомах под управлением нуклеиновых кислот, учение о естественном отборе стало более несуразным, чем утверждение, будто земля плоская и стоит на трех китах. Это великое открытие, положившее конец донаучному периоду существования биологии, показало, что жизнь совсем не то, что мы про нее думали. Оказалось, что она не химическая лаборатория, а издательство, где идет непрерывное распечатывание и редактирование текстов, их перевод с одного языка на другой и рассылка по разным инстанциям.
Почему этот новый взгляд окончательно уничтожает дарвиновскую теорию? Во-первых, потому, что вероятности случайного возникновения полезных мутаций превратились из геометрических в комбинаторные и тем самым сразу уменьшились на тысячи порядков, так что их теперь нужно считать равными нулю. Во-вторых, выяснилось, что программы синтеза белков, посылаемые в цитоплазму каждой клетки из ее ядра, не только согласованы между собою, но и учитывают программы синтеза других организмов, так как в них имеются распоряжения, явно сообразующиеся с иммунологическими требованиями и структурой цепочек питания. В сочетании с данными экологии животных этот факт наводит на предположение, что стопроцентно жизнеспособным является только геобиоценоз, обладающий необходимой полнотой, а всякая меньшая экосистема, если ее изолировать, была бы обречена на вымирание. Первым к этой идее пришел, кажется, Вернадский, сформулировавший гипотетический закон постоянства биомассы. И вот свежий научный результат: анализ изотопного состава древней серы подтвердил, что общая масса всех живых существ Земли миллиарды лет тому назад была точно такой же, как и сегодня. Это значит, что живая природа возникла сразу во всем своем объеме и многообразии, ибо иначе она не могла бы выжить…
Осталось сказать несколько слов о рационализме. Его абсурдность открылась математике – той самой науке, на которой он пытался утвердиться. Пока идеологи внушали нам, что возможности человеческого разума безграничны, а мы радовались этому и распевали «нам нет преград ни в море, ни на суше», математическая логика, в которой разум сконцентрирован в наиболее сжатом виде, начала выяснять, так ли это на самом деле. И в ходе своего расследования натолкнулась на большие сюрпризы. В 1931 году австриец Курт Гёдель сконструировал истинное арифметическое высказывание, которое, как он доказал, нельзя ни доказать, ни опровергнуть, то есть нельзя вывести дедуктивным путем из аксиом арифметики ни само это высказывание, ни его отрицание. Уже одного этого примера было бы достаточно, чтобы разрушить восходящее к Лейбницу и Декарту мнение, будто множество выводимых формул совпадает с множеством истинных формул. Но оставалась надежда, что выводимость лишь на немного меньше истинности, что недоказуемыми являются только экзотические формулы гёделевского типа, в которых зашифрованы утверждения, относящиеся к самим этим формулам. Но через пять лет был получен значительно более сильный результат – польский математик Тарск