Мы семьёй когда-то жили в сталинке,
время пронеслось – и не спросить…
А в тетрадке крестики да нолики.
Снег давно идёт по всей Руси…
Спят пока Серёжки, Васьки, Оленьки.
– Господи, ты маленьких спаси!
«А где-то женщина ещё живёт в глубинке…»
А где-то женщина ещё живёт в глубинке.
Её неспешный шаг заметен вдалеке.
И вся душа её привязана к травинке,
и судьбоносный путь указан по руке.
За тихие её мольбы и причитанья
Господь ведёт, и нам неведомо, куда…
Пусть светлой радостью окажутся скитанья
под проливным дождём и в холода…
И где-то там, за далью, видятся подсказки,
незримо прячутся, уходят в никуда…
Стоят давно в чулане детские салазки.
В овраге поднялась полынь да лебеда.
А женщина – она ещё живёт в глубинке,
её мелькает сердце в утренних садах…
Она, как песня старая на грампластинке,
метелью прозвучит в далёких городах…
«Что же ты будешь делать, когда не станет меня?..»
– Что же ты будешь делать, когда не станет меня?
Обязательно забредёшь ко мне, как майский жук,
жужжаньем своим му́тит природу и обновляет её.
В тёмном углу краем глаза заметишь мои старые ботинки,
шнурки распластавшиеся – и вроде бы нет беды…
Зайдёшь в мой дом, где в окнах не видно огня.
Пороешься в книгах, достанешь с полки горе-пластинки:
и зарыдает великая Мария Каллас, зазвенит её голос
в вечернем часе тишины.
На подоконнике – блюдце. Всё как было. Но время уже раскололось.
Ты порывисто постучишь в стенку моей соседке, Нинке,
дабы узнать, почему нет воды, и газ отключён…
Но никто тебе не ответит в этот заблудший час.
А во дворе злобно, с нарастанием залает Шарик, отлучённый,
уставится в моё окно, забытое Богом, белое…
И зримо так проплывёт время наше омертвелое,
коленопреклонённое к самому дну —
так близко проплывёт, что станет больно.
– А ты ведь никогда не оставлял меня одну?
Сгорбившись, бросишь руки свои тонкие
на стол начнёшь вспоминать наши дни:
красное, летящее, крепдешиновое платье,
и мои острые коленки, бледнеющие в воздухе.
…Да, всё так и начиналось… И звёзды были близки,
совсем рядом, что можно было сорвать, как яблоко.
В тягучем летнем воздухе звенели назойливо комары.
А мы, словно две вспыхнувшие спички в тесном коробке…
Да, славно было, ты помнишь, славно… мы – были…
– А теперь что же ты будешь делать без меня?
Нет уже в окнах моих того самого, главного огня.
Тенью у ворот пройду, взойду неспешно, стукну по стеклу.
И забьётся твоё сердце, полыхнёт счастье птицей малой.
И в одно мгновенье промелькнёт перед твоими глазами:
лето, платье и мои острые коленки… ты и я…
– И что же ты будешь делать, когда не станет меня?..
«Я сегодня неспешна в своих рассужденьях…»
Я сегодня неспешна в своих рассужденьях,
как пчела за окном своего бытия.
Я не скоро замечу деревьев паденья,
и заеду не скоро в родные края…
И не скрыть перед Богом теперь отлученья
от щедрот этой жизни в усталом миру.
Пахнут павшие травы овсяным печеньем.
Может быть, я теперь никогда не умру.
И не надо искать мне людского веселья,
я сегодня сама, как желтеющий май.
Лишь дороги степные немного просели,
задымили печалью в деревне дома.
Наплывает тоска всё сильней, всё заметней.
Но не стоит бояться дождей проливных.
Мне сегодня непросто по травам столетним
прогулять мою юность в одеждах льняных.
Июль
Июль. Сегодня было жарко. Во дворе
давно сидят пенсионеры, в карты бьются.
Сиреневые сливы возлежат на блюдце,
и Божий день вовсю звенит в календаре.
В каких проулках и прокуренных домах,
в каких иных дворах – где сердце оборвётся?
И лёгкий взлёт стрижей, и запредельный взмах
ко мне опять всесильной радостью вернётся…
Июль. Сегодня было жарко. Как всегда,
пройду, пройду по этим улочкам несмело.
Детьми сухой асфальт раскрашен красным мелом.
Ещё живу пока, ещё так молода…
И пусть июль так будоражит всех вокруг,
пусть расточатся силы вражьи понемногу.
А мне в сады, в поля – куда ещё в дорогу?
До разговоров не дойти, не до подруг…
И каждый Божий день вставать и на ветру
искать своё продленье в этих травах вешних.
А за окном гудит под тяжестью черешня,
и кажется теперь, я вовсе не умру…
Август
Ещё ты вспоминаешь жаркий день…
Ещё я вспоминаю тихий день:
малину спелую в горсти и вишню,
и как ложится на дорогу тень,
по ней когда-то проходил Всевышний…
Мой август… Далеко до холодов,
до странных, проливных дождей заезжих.
– Ещё ведь будет лето – будь готов,
до петухов горластых, белоснежных…
Ещё отсветит день до холодов,
до за́морозков, до пустынной крыши.
И до весёлых баб, и вечных вдов.
Мой август, мой мальчонка рыжий…
Ещё летит в заоблачную высь
твой свет,
звенящий над печной трубою.
И яблоки по саду разбрелись,
и лист не пролетит над головою…
Мне от тебя не надо ничего,
лишь быть с тобой на полуслове, рядом…
Ты для меня вечерним очагом
блеснёшь вдали, травой степной, нарядной…
Ещё я вспоминаю этот день:
зажатый, жаркий воздух в полудрёме,
и тихость наших дальних деревень,
и запах терпкий от дубовых брёвен…
Мне б рядом быть. Не надо позолот.
Легко пройду – наискосок – проулком…
И пахнет яблоком и сливой. Вот
и падают плоды на землю гулко…
«Я выбираю тишину во всех обличьях…»
Я выбираю тишину во всех обличьях:
неведомые дали, как истома куража.
И время прыгает на тонких ножках птичьих,
людские острова играючи круша.
А я мечтаю: да, когда-то это будет —
лучится тайный свет в кромешной темноте,
и руки тёплые твои меня разбудят,
и этот мир, и дерева сойдутся в наготе…
Я выбираю тишину, и так привычно
идти пешком и не искать блуждающей реки.
Во мне ещё живёт моя душа девичья,
где так легко разбрасывают сети рыбаки.
«Не умру под звенящим дождём…»
Не умру под звенящим дождём
и, наверно, не сгину до лета.
Пробегу этим солнечным днём,
не дождавшись от жизни ответа.
Не сольюсь с этой чёрной стеной,
о последнем забуду сиротстве —
этот шаг, этот путь мой земной
канет с лёгкостью в жизнеустройстве…
Не умру – буду литься ручьём
все недели и дни за стеною.
Не забуду пророчество Ноя:
всколыхнусь на воде кораблём…
До последней травинки взойду,
до последней ступеньки природы.
И забуду свою хромоту
и далёкий оскал небосвода…
«И лето припадёт легко к плечу…»
И лето припадёт легко к плечу,
меня погладит тонкими руками…
Зачем земную твердь ещё топчу
давно перед небесными вратами.
Ещё ведь будет время рассказать
о том, как бесконечна жизнь простая.
Гремит, гремит по-летнему гроза.
Шиповник на дороге вырастает.
И будет лето маковых цветений,
и платьице из ситца – не беда…
Мне б только убежать от всех хотений,
по просеке свернуть – и в никуда…
Вот так спешить и смелой быть в сто крат,
когда в душе засилье неба слышишь.
Наверх ползёт – проверенный солдат —
зелёный вьюн по черепичной крыше.
Остановлюсь – пусть сердце отдохнёт.
И всё? …Ну, что ещё мне бедной надо?
Сигналят маки трепетным огнём,
шмелиный дух звенит у палисада…
И мне не хватит никаких отдушин,
печных, дверных, чтобы вздохнуть. И вот:
я жду, когда же лето призовёт,
забьётся в покрывала, платья, души…
Воробей
На небе стайка воробьёв, смотри,
летит и растворяется в округе.
Зачем, Господь, ты птицу сотворил,
ведь жизнь так скоротечна у пичуги…
Лети быстрей, мой грешный воробей,
ищи свои земные светотени!
В полях заветренных ещё верней
спастись, чем на краю сирени.
Лети стремглав, я сил тебе придам.
Пусть в этих днях лихих, предснежных
тебя не потревожат холода,
и звук ухабистых дорог тележный.
В твоём зайдётся сердце маховик,
тугой струной натянется волненье.
Зачем всем бытием к окну приник?
Спугну – и ускользнёшь в одно мгновенье…
А ты такой: по рынкам, площадям
снуёшь, оставив след в одну копейку.
Деревне поклонись и фонарям,
да не забудь про старую скамейку…
А ты не прост, ты говорлив как дождь!