Погонщик ответил таким же приветствием. Надо было что-то говорить дальше, чтобы показать ему свое расположение. Во всех странах мира принято спрашивать о детях, если хочешь высказать симпатию к незнакомцу, поэтому я продолжил вопросом: «Ни йо дуошао хайци?», что значит: «Сколько у Вас детей?». На это китаец ответил мне, что у него один ребенок. Я знал тогдашнюю политику Китая и ответил с энтузиазмом: «йеге хайцэ хао, лианге пухау», что значит: «Один ребенок хорошо, двух – нельзя». Высказанный мной стандартный китайских лозунг тех лет привел китайца в волнение, тот начал что-то эмоционально и быстро лопотать, чего я совсем не понял. Мое непонимание не ускользнуло от внимания моего воловьего таксиста и он спросил меня, откуда я родом.
– Хэ-лан, – ответил я, что означало: «Голландия». Интересно, что название моей страны китайцы придумали изображать двумя иероглифами: первый обозначает реку, а второй – цветок. В комбинации получается очень красиво: «речной цветок». Иероглифы подбирали по звучанию – «Хэлан» звучит похоже на Холланд —, и по зрительным ассоциациям: моя родина страна рек и цветов, замечу в скобках, не всегда речных, но кувшинки и в голландских реках водятся.
Погонщик же услышал слово «Хэнань» – так называется провинция в центральной части Китая, гораздо западнее Циндао. Надо сказать, что в Китае разные языки и диалекты – страна большая. Но иероглифы везде примерно одинаковые и погонщик, остановив волов, начал для меня рисовать на клочке бумаги слова, предположив, что я не понимаю циндаоский диалект. Я был загорелый, с бородой, и погонщик волов не понял кто я, будучи уверенным, что я из Хэнаня.
В то время обычные китайцы-селяне не имели в домах телевизоров и не путешествовали даже по своей стране. Они понятия не имели, как выглядят люди в другом регионе Китая. Но я не смог прочитать китайскую грамоту! А ведь все дети в стране учатся читать и писать сызмала. Погонщик пришел в ужас.
Он пригляделся ко мне повнимательнее и понял, что я не совсем китаец: борода рыжая, глаза серо-голубые. Разочарованию его не было предела: он распинался перед каким-то «янг гвайдзе» – иностранцем, а иностранец не знал даже китайских иероглифов. Его уважение ко мне полностью испарилось, когда мы приблизились к слоту и я спрыгнул с волов, сказав китайцу на прощание: «тцай джен» – до свидания. Погонщик даже не кивнул мне на прощание.
Самуил Галкин (1897–1960) / СССР /
Один из крупнейших еврейских поэтов XX столетия. В юности писал стихи на иврите, с 1921 г. на идише. Первый поэтический сборник – “Лидер” вышел в Киеве в 1922 г. Затем были и другие сборники: лирико-философские “Контакт” (1935), “Бар-Кохба” (1939), “Суламифъ”, “Дерево жизни” (1948). В 1940-х годах были написаны пьесы “Певчая птица” и “Восстание в гетто”. Галкин, мастер любовной лирики, умел соединить в своей поэзии национальные и интернациональные мотивы, историю и современность. Был членом Еврейского антифашистского комитета, членом редколлегии газеты “Эйникайт”. В ходе компании по “борьбе с космополитизмом” в 1950 г. был репрессирован и направлен в лагерь в Абезь. Галкин попал в тот же лагерь, где находились философ Л. П. Карсавин, искусствоведы Н. Н. Пунин, Ю. К. Герасимов и В. М. Василенко, профессор из Москвы Финкельбаум, ректор Восточного института в Риме, папский нунций в Чехословакии иезуит Яворка. Вернулся на волю Самуил Залмонович в 1955 г. Написанные им в лагере стихи вошли в посмертно изданный сборник “Майн ойпер” (“Мое сокровище”, 1960). Он также перевел на идиш поэмы Пушкина “Моцарт и Сольери”, “Пир во время чумы”, “Скупой рыцарь”; стихи В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина; прозу М. Горького, Д. Фурманова, В. Киршона и др. Произведения Галкина неоднократно были переведены и изданы на русском языке
Эпизод из жизни поэта
В конце 1948 года видный еврейский поэт попал по навету в тюрьму. Над ним смеялись, его третировали. Поговаривали, что он только выдает себя за поэта, а на самом деле – спекулянт. Его стали теснить на дно тюрьмы, а когда он попытался сопротивляться, ему устроили экзамен: «Если ты поэт, скажи свои стихи, и мы решим, чего ты стоишь».
Обширная, многолюдная и разношерстная камера притихла в ожидании, насторожилась. Только карманник Васька усовестил: «Кончай, мать твою, народ лапошить». На Ваську цыкнули. Поэт за всю жизнь не написал ни строчки по-русски, а читать стихи, написанные по-еврейски, было бессмысленно. Наступила ледяная тишина, напряжение нарастало. Была затронута и национальная, и профессиональная честь. Да и вообще речь шла о жизни и смерти. И под тяжестью неумолимых обстоятельств он как бы прозрел. Он ступил вперед и начал тихим голосом, в такт медленному шагу:
Есть дороженька одна
От порога до окна,
От окна и до порога —
Вот и вся моя дорога.
Я по ней хожу, хожу,
Ей про горе расскажу.
Расскажу про все тревоги
Той дороженьке-дороге…
По камере прокатилась волна тепла. Тишина чуть-чуть оттаяла. А он продолжал:
Есть дороженька одна
Ни коротка, ни длинна,
Но по ней ходило много,
И печальна та дорога.
Я теперь по ней хожу,
Неотрывно вдаль гляжу,
Что я вижу там вдали?
Нет ни неба, ни земли…
Он шел, и люди расступались. И отступали жестокость и грубость.
Есть дороженька одна
От порога до окна,
От окна и до порога
– Вот и вся моя дорога.
Это была неожиданная и яркая импровизация. Стихи сами излетали из его души. Люди были потрясены и содержанием творчества, и тем, что рождение искусства произошло сразу, здесь, на их глазах. Отверженный сделался священным дервишем тюрьмы. Ему прощали и странности, и чудачества, и нелепые привычки, и заумность в разговорах на самые житейские темы. А стих пошел, отделился от автора, стал песней. И кто теперь скажет, поэт ли родил эту песню, или люди родили поэта, сделав несчастного человека органом своих мыслей, переживаний, заставив его выговорить их боль. После этого он никогда больше не писал стихов: русских – не умел, а еврейские никому не были нужны.
Из интернета
Звезда
Среди миров мерцающих светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Мне звезда отрадна эта
Чистотой и силой света,
Тем, что ни одно светило
Свет подобный не струило,
Тем, что блеск ее ночной
В капле заключен одной.
Мне звезда отрадна эта
Тем, что блещет до рассвета,
Тем, что, блеск на воды сея,
Не становится тусклее
На своем пути большом —
С звездной выси в водоем.
Мне звезда отрадна эта
Щедростью безмерной света,
Тем, что, свет ее вбирая,
Я безмерность постигаю,
Тем, что сразу отдана
Небу и земле она.
1936, перевод Анны Ахматовой
«Женщины так много раз…»
Женщины так много раз
Мое сердце привлекали,
Та – лилейными руками,
Эта – черной глубью глаз.
Разговорами одна,
Молчаливостью другая,
Третья – я и сам не знаю,
Чем же, собственно, она…
Эта – нежностью души,
Эта – легкостью походки,
Эта тем, что речи кротки
И ресницы хороши.
Та, что скромница во всем,
Чести девичьей на страже…
Эта тем, что страшно даже
Быть с ней в городе одном.
Был я силой женских чар
Завлечен и околдован,
Был закован и раскован,
Только друга не встречал.
Ты же, друг мой милый! Ты…
Грех тебя сравнить мне с ними.
Столько лет моих с твоими
Слито, но томит мечты
Неразбуженный твой сад,
Холод глаз твоих зеленых,
Солнце в них, как летом в кленах,
Замедляет свой закат.
Пер. В. Луговского и М. Петровых
Осенний клен
Осенний мир осмысленно устроен
И населен.
Войди в него и будь душой спокоен,
Как этот клен.
И если пыль на миг тебя покроет —
Не помертвей,
Пусть на заре листы твои омоет
Роса полей.
Когда гроза над миром разразится
И ураган,
Они заставят до земли склониться
Твой тонкий стан.
Но, даже впав в смертельную истому
От этих мук,
Подобно древу осени простому,
Смолчи, мой друг.
Не забывай, что выпрямится снова,
Не искривлен,
Но умудрен от разума земного
Осенний клен.
1948, перевод Николая Заболоцкого
О стихотворение Самуила Галкина «Звезда…»
…Помимо чтения стихов, Галкин рассказывал мне о хасидах, так как сам был из семьи хасида <…> По учению кабалы, Б-г творит мир посредством Тайны сжатия – сойд ха цимцум. Бесконечный – Энсоф – сжимает себя в букву “Юд”, которая по размеру почти точка и является первой буквой сокровенного имени Б-га. Сжимая Себя, Б-г как бы освобождает место, так как первоначально всё заполнено Им одним. Затем Б-г излучает Себя вне Себя. Эта эманация, совершенная вблизи к центру, на периферии принимает низшие формы бытия, что и есть сотворенный мир.
– Послушайте, – сказал я, – так ведь ваша Звезда и есть буква “юд”!
– Конечно, – ответил Галкин».
Анатолий Ванеев. «Два года в Абези»