Без него мир оглох.
Настоящего нет.
Оголилось дно.
Сошло на ноль.
Белым, яростным
Оказалось оно.
Что же есть?
Только Соль.
В отчуждённости мира
Текут слёзы
По моим щекам.
Лишь душа,
«Бумагой» не атрофированная,
Сможет наполнить Океан.
Океан, наполняй меня!
Океан наполняю я.
Космос звучит
На фоне молчаливых блочных сот,
Где суетные мысли приутихли,
Гуляет человек, а из высот
Доносятся неслышимые вихри
Гармоний и непостижимых нот —
Звучит симфония единства мироздания.
Он чувствует её, в руках его блокнот,
Волшебный карандаш. И ожидание.
Когда-нибудь услышит человек
Незыблемую музыку Вселенной.
Услышит через час, иль через век…
Звучанье космоса услышит. Непременно!
Целуй меня,
С тобою я – весна,
Цветы вплетаю в волосы,
И травы у моих ступней оттаяли,
Целуй меня.
С тобой покинет страх.
От ноток в твоём голосе
И тёплых рук у щёк моих с румянцем лёгким,
С тобой пойму, какая я,
Целуй меня.
Мы встанем на колени,
Чтоб ближе быть,
И чтоб слилась и наша разность,
И различие в цветах,
И в формах наших.
Пусть всё вокруг претерпит крах,
А ты целуй меня,
Как Густав Климт,
Как в вечности картинной,
Той, которую люблю я.
Ты встретишь меня
на пустом перекрёстке
сомнений и взглядов неловких
я встречу тебя
на пустой остановке
взволнованно-робкой
ты мне улыбнёшься
коснёшься едва
отметишь что бледные щёки
а я растерялась
теряю слова
мы рядом но как мы далёки
а там…
там
на берегах
в жарких снегах
там мир затерянный
там
где ты меня
бережно ждёшь
в тонких материях.
там
на берегах
в алых лугах
в вечных растениях
ты
лечишь меня
от моих снов
и от неверия
в любовь.
Я рада увидеть
но прячу глаза
ты прячешь тёплые руки
мне надо мне надо
хоть что-то сказать
но скованны звуки
а там.
там
на берегах
в жарких снегах
там мир затерянный
там
где ты меня
бережно ждёшь
в тонких материях.
там
на берегах
в алых лугах,
в вечных растениях
ты
лечишь меня
от моих снов
и от неверия
в любовь.
В мире всё больше огней,
но не видать путеводной звезды,
в жизни с каждым днём меньше дней,
а позади всё, что есть – следы.
В мире, где богатые бедны,
а нищих умирать ведут за честь,
где в море капли не видны,
а в небе звёзд не счесть —
в этом очень странном мире
я и ты, ты и я
рисуем на полу в квартире
картины завтрашнего дня,
в этом очень странном мире
после ночи всё равно
заря.
В этом очень странном мире
я и ты, ты и я
рисуем на полу в квартире
картины завтрашнего дня,
в этом очень странном мире
всё не зря.
В жизни то вверх, то в овраг,
не просчитать шаги никак,
в жизни сам себе не друг, не враг,
какой дурак сказал, что жизнь – пустяк?
В мире, где ласкает слух вода,
где солнце слепит иногда
где разрушения войны
лишь самой тёмной ночью не видны —
в этом очень странном мире
я и ты, ты и я,
давай-ка, на полу в квартире
картины завтрашнего дня
в этом очень странном мире
нарисуем для тебя и меня!
В этом очень странном мире
я и ты, ты и я
рисуем на полу в квартире
картины завтрашнего дня,
в этом очень странном мире
после ночи всё равно
заря,
в этом очень странном мире…
Скорбной россыпью сны.
Во сне таится отблеск весны.
Я не помню, где,
не помню, как
я проснулась.
И проснулась ли я?
И с какой же планеты ты?
Я не помню, где,
не помню, как
свалилась.
Мысли – горы руин.
Мой разрушенный город Инь.
Я не помню, где,
не помню, как
я погибла.
И погибла ли я?
И каким же магнитом ты?
Я не помню, где,
не помню, как
настигло.
Боль уходит в эфир:
Придумали новый мир,
где я помню, как,
я помню, с кем
быть счастливой.
Я по крышам дней
от себя, от покорной,
убегу.
По следам теней
моей памяти спорной
убегу.
В зеркала моей
долины огромной
я смотрю.
Отражений нет,
ни намека, ни отблеска
на снегу.
Убегу
за тысячи лет отсюда,
чтобы вспомнить,
Чтобы никогда
не забывать,
Загляну
в уголки твоих глаз, чтобы больше
не искать.
Усложняю свой путь,
чтобы тебя обнять.
Тростниковые палочки сухо
скрипели под моей подошвой
в песке.
заходящее солнце их обдавало
рыжим тускло-весенним.
их когда-то сломали ветрами,
бесцеремонно сдули в залив,
где их жестко трепали,
где их перемололи
неприятные воды
и волны-невзгоды.
и выплюнули.
на бреге холодном
дикого пляжа
под снегом черствым,
сплелись в пряжу,
промерзли палки —
в труху истерлись,
но что-то осталось.
весеннее солнце
грело неспешно:
сходил лед по берегам залива,
вскрывались последствия
бурных приливов…
стоило все это пережить, чтобы
однажды весной им серым и невзрачным
золотом засиять.
подумалось: да даже если
от боли уже негде ставить пробы,
зачем быть мрачным?
а встретив палочки тростниковые
на пути своем, добр будь – попробуй
не подошвой мять,
а огибать.
Мария Ходакова / Россия /
Ходакова Мария Григорьевна (1959 г. рожд.) В 1985 г. окончила Литературный институт им. Горького. Работала библиотекарем, переводчиком научной и художественной литературы, преподавателем английского языка. Стихи публиковались в журналах “Юность”, “Континент”, альманахах “День поэзии”, “Граждане ночи” и др. Автор сборников стихов “Провинция сна” (2012 г.) и “Баллада о Боинге -737"(2017 г.), а также сборника прозы” Ты одна” (2018 г.). Живет и работает в Москве.
О спектакле «Игроки»
В глубине сцены – декорация, символическое лицо пиковой масти: черные полуприкрытые веки, черные опущенные уголки губ, в черных перчатках руки, лежащие на (карточном, очевидно) столе. Лицо, словно скрытое черной балаклавой. Такая вот дама пик, притворившаяся пятеркой. “ПИКОВАЯ ДАМА ОЗНАЧАЕТ ТАЙНУЮ НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ. Новейшая гадательная книга.” (А. С. Пушкин, эпиграф к “Пиковой даме"). Об этой тайной недоброжелательности и расскажет нам пьеса Н. В. Гоголя” Игроки” в исполнении студентов ВГИК (режиссер В. Н. Шиловский). Главный герой пьесы – карточный игрок и шулер Ихарев (его играет молодой многообещающий актер Винсент Молли). Почему Ихарев? Потому ли, что он, как Пушкинский Германн, – их, а не наш, т. е. иноземец? Или потому, что судьба его уже в начале пьесы предопределена, он – их, он заранее обречен на поражение и в итоге окажется в их, наших местных проходимцев, руках? Одно знаем точно: Ихарев – ИНОЙ. Он безусловно верит в дружбу (и в некую цеховую солидарность), в то, что соратники не обманут и не предадут его. В отличие от законченных подлецов и циников, он романтик. Он горит мечтой обыграть богатеев, блеснув своим искусством, и умчаться прочь, в романтическую даль. Ему подходят слова Пушкина о Германне: “… непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения…” Его крапленая колода карт носит женское имя (опять приходит на ум все тот же Германн: “Увидев молодую девушку, он говорит: как она стройна! Настоящая тройка червонная!” Поэтому они (Степан Иванович Утешительный (актер Елисей Смолин), Петр Петрович Шворнев (Михаил Овсянников), полковник Кругель (Давид Осадчий), Александр Глов (Данила Егунов) – черно-белые, больше черные, мельтешащие, кружащиеся, как бесы в лунном свете (исключение составляют Алексей (Дмитрий Хромых), появляющийся на сцене в красной рубахе, и Гаврюшка (Арина Коренец), которые лишь случайные их пособники). Ихарев единственный среди всех – светлый, светло-бежевый, четкий, прямолинейный, “белая ворона” в этой стае. Все это сыграно очень точно, в едином ансамбле, актеров связывает множество нитей-жестов и нитей-реплик. У “черных” – похожие голоса, интонации, мимика, даже внешность. За их притворным смехом и скрывается та самая тайная недоброжелательность к главному герою, которую он понять просто не в состоянии. И мы не можем не сочувствовать Ихареву в финале пьесы. Это уже трагический герой. Рухнула мечта о всесильности его искусства, его обыграли совсем не на том поле, на котором играл он, провели, как мальчишку, рухнула его вера в дружбу и человеческую порядочность (если только можно так выразиться в данном случае). Что ж, будем надеяться на то, что он избежит страшной участи Пушкинского Германна, очень уж положительным сыгран этот отрицательный герой пьесы Гоголя Николая Васильевича. Все остальное в спектакле доскажет музыка.