Звездный ведя хоровод.
В комнате бродят замерзшие сны,
А за окном – Дед Мороз.
Мне вдруг приснились стихи о любви
И аромат белых роз.
«Прочти однажды все мои стихи…»
Прочти однажды все мои стихи,
Разбросанные на листках помятых,
И ты увидишь жизнь в счастливых датах,
Наполненных сиянием любви.
В них юности счастливая пора,
И солнце освещает все страницы,
Стихи ко мне слетались, будто птицы,
В них моя нежность и моя судьба.
Оксана Коваленко/Украина /
Основательница мукачевского бард-клуба «АКВАМАРИН» (Украина), автор песен и нескольких книг повестей и рассказов на русском и украинском языках.
ВСё начинается сызнова
Что нового приносит в мир гений?
Мир был и будет таким, каков он есть. Тут точка отсчёта – начало мира и – хождение по кругу из века в век. Меняются лишь костюмы, средства уничтожения друг друга и быт.
Гений привносит новое понимание нашего мира. У нас меняется состав мыслей, мысли изменяют состав крови – мы что-то вдруг поняли и стало всё по-другому: стало светлее и легче. Почему – мы не знаем. Возможно, от внимания к нам, к нашим бедам и горестям, к чему-то очень личному и такому как у всех. И мы снова и снова потом ищем это между строк, чтобы ещё хоть раз окунуться в тот мир, где нас любят, оберегают от боли, предостерегают от ошибок, понимают нашу страсть, прощают неистовость и непостоянство, низость – прощают! Всё прощают! Жизнь – не простит, а гений – прощает. Поэтому после прикосновения к гениальному мы все становимся другими – прощёнными. Не кем-то. Сами себя можем хоть как-то понять, у нас появляется возможность это сделать и вот, мы можем продолжать дышать – нам становится легче.
Но человек же не рождается гением. Он рождается обыкновенным, растёт, взрослеет и потом с ним что-то такое происходит в его взгляде на мир, после чего все вокруг говорят: «Это гений!», как бы тем самым отстраняясь от него, отгораживаясь этим определением. Чтобы ничего не объяснять… Ведь чтобы объяснить, надо самим понять. А как тут понять? Что понять? Эту загадку разгадать невозможно… Куда проще сказать: «Гений!» и пойти дальше по своим делам, черпая силы у гения, пользуясь наследием этой так и не разгаданной личности.
Фёдор Михайлович Достоевский. В однозначной гениальности этого величайшего писателя, публициста, мыслителя усомнится кто-то едва ли. Но как могло получиться, что Достоевский стал гением? И не просто гением, а гением выдающимся! Его произведения читают и перечитывают во всём мире, о нем спорят, его цитируют, им восхищаются. Мало того! Он повлиял на людей, изменивших ход истории… Но это – другая тема. Сейчас не о ней.
Сейчас о том, что всё то, что мы сейчас связываем с именем писателя, было создано человеком, которого едва не казнили, для которого каторга была величайшим подарком судьбы, а служба в солдатах – высочайшей милостью. Кого из нас что-либо из перечисленного не подкосило бы навсегда? «Он был талантлив… Но, увы… Его сломала власть!» – это не о нём, не о Достоевском. «Он пил, потому что невозможно было не пить после всего пережитого!» – это тоже не о нём, не о Достоевском. «Ему изменяла столь горячо любимая им жена… И он не смог оправиться от обиды… Пропал человек…» – и это – не о нём!
Кажется, что на судьбе одного только Достоевского сосредоточился концентрат неудач. Ближайшее окружение добавляло особенного маслянистого колорита в огонь его жизни – все не просто ждали, но и требовали от него денег, нимало не заботясь о том, каково ему самому.
Одинокий до ужаса, регулярно терзаемый падучей и после всего, что ему каким-то непостижимым чудом удалось пережить, он создаёт шедевр за шедевром, не сосредотачиваясь на успехе, снова идёт дальше – катастрофически нужны деньги! С деньгами не умел жить… Фёдор Михайлович тут же их раздавал. И не только кредиторам и родственникам, но и, очевидцы свидетельствовали, что путешествовал, не закрывая портмоне, в ожидании, что ещё кто-нибудь подойдет и попросит рубль… И ему нужно непременно дать! Ведь у него есть. Даже как-то подал милостыню Анне Григорьевне – своей жене, когда та решила его разыграть и подошла в каком-то сером платке…. Веселились потом вместе.
Величие личности особенно ярко проявляется в мелочах. И эти мелочи уже и мелочами нельзя назвать… Как-то рассказали Фёдору Михайловичу об окончательно спившемся и умершем писаре, у которого осталась вдова Марфа. Достоевский взял её к себе служить. Ничего особенного, казалось бы… Но он взял её к себе в дом вместе с тремя её детьми и, когда ночью кто-то из этих детей плакал, то, писатель, работавший в основном по ночам, укрывал и успокаивал его. «Барин добрый!» – говорила о нём Марфа, страшно боявшаяся его эпилептических припадков, ведь падучая среди простых людей всегда ассоциировалась с чем-то дьявольским.
Фёдор Михайлович знал человеческую душу до малейших тонкостей и оттенков, но при этом смиренно сносил всё возраставшие аппетиты родни и далеко не всегда порядочных кредиторов. Почему? Зачем? Ведь сумел же, сумел постоять за себя перед издателем, который едва не лишил Достоевского авторских прав на свои произведения на целых девять лет! Значит, мог бы и проверить подлинность регулярно предъявляемых ему векселей. Но он не делал этого, вероятно, из-за того, чтобы не дай бог не обидеть и не оскорбить честного кредитора, не мошенника. Нет ничего хуже, чем обвинить в мошенничестве человека порядочного. Обвинить невиновного – что может быть страшнее? Для невиновного. Кому как не Достоевскому это было известно доподлинно?
Он всё отдал! Все долги! Всё сумел выплатить! Со всем справился этот удивительный человек. И это кроме того, что он был безусловным гением. Ведь гений – величина, постоянным трудом достигаемая – нужно работать, отдавать все силы. Сколько гениев живут вокруг нас, но никто не знает, что они гении, ибо обстоятельства, знаете ли, складываются не лучшим образом. Вот если бы условия создать… Тогда, может быть, возможно…. А вокруг Фёдора Михайловича обстоятельства складывались в буквальном смысле невыносимые: тут выжить бы физически, а потом, если выжил, не обозлиться бы, не увянуть да не спиться… А он не обозлился, не увял и не спился – он вырос в гения!
Как же это всё могло получиться? Каким образом он аккумулировал в себе этот колоссальный внутренний потенциал?
Да, мы отгораживаемся определением «гений», отходя в сторону. Понять сложнее. Да и пытаться понять непостижимость – утопия. Конечно, мы не сможем понять. Но мы не должны забывать, что величие гения не только в величии его наследия, изменившего давно устоявшийся мир, включая наш внутренний, но и в прорыве сквозь страдания и боль, сквозь жестокость властей и косность окружающих, сквозь предательство близких и потерю самых дорогих людей. А ещё – сквозь вечное отсутствие денег, которые, конечно же, время от времени появлялись, но тут же утопали в многочисленных потребностях ненасытных если не кредиторов, то родственников. И всё это – не одноразовые случайные проявления, а регулярные и упорно повторяющиеся, как эпилептические припадки, удары судьбы. Любого подобного случая большинству из нас было бы достаточно для вполне оправданного разрушения всех надежд на что-либо хорошее. Достоевский же ничего в себе не разрушил – он созидал в условиях этой дикой гонки. И силу этой его созидающей мысли мы чувствуем в своих порой растерявшихся душах и теперь, через вот уже два полных века после его рождения.
Кто знает, может быть, без этих бесконечных его жизненных катастроф мы никогда бы не узнали о Достоевском? Может быть, он бы не стал собою? Может быть, он стал гением не только вопреки всему, но и – благодаря? В таком случае уже и на его родственников хочется поменять угол зрения…
Говорят, степень таланта мужчины определяется женщиной, которая рядом с ним. Это, конечно же, шутка. И в ней есть доля шутки… Какие женщины были рядом с Пушкиным, с Есениным, с Высоцким! Вселенная, очевидно, уставшая от невзгод Достоевского и уже давно поверившая в величие его души, решила в 1846 году, когда он опубликовал роман «Бедные люди» и о нём узнал весь литературный мир, приготовить ему подарок – в этом же году в Петербурге в семье мелкого чиновника Григория Ивановича Сниткина и обрусевшей шведки с английскими корнями из финского города Турку, Анны Николаевны, урождённой Мильтопеус, родилась девочка. Девочка росла и слава Достоевского тоже росла. Но мало ли девочек родилось в тот год… Да и раньше… Но именно этой суждено было не только родиться в переломный период жизни Фёдора Михайловича, но и своим появлением в его судьбе послужить перелому, не менее важному.
Анна Григорьевна Сниткина – именно так звали девочку – конечно же, увековечила свое имя, переступив однажды порог квартиры этого, как говорили, весьма капризного гения. Но дело в том, что масштаб её личности оказался куда более значительным, чем мог себе представить одинокий на тот момент, истерзанный кредиторами и обязательствами перед издателем, писатель. Впрочем, как будто кто-либо другой мог бы себе это представить. Ей было всего три года, когда он уже стоял на Семёновском плацу в ожидании казни. И вот, когда ей исполнилось двадцать, она пришла стенографировать роман «Игрок», чтобы каким-то чудом успеть к сроку его сдачи. Уже никак было не успеть всё равно, так почему бы не попытаться? Что могла понимать эта девушка?
Но эта девушка понимала гораздо больше, чем можно было от неё ожидать. Обстоятельства сложились так, что она вынуждена была искать работу. Хорошо, что за прошедшее лето ей удалось научиться новому делу – стенографии. Она была весьма прилежна и аккуратна. В её роду было много выдающихся учёных, врачей, пасторов, профессоров, а прапрадед был даже ректором духовной академии. Кроме целеустремлённости, развитого аналитического ума от природы и образования, Анна Григорьевна обладала к тому же ещё и восхищённым отношением к творчеству своего великого современника. Для неё Достоевский был великим изначально, она пронесла именно это своё отношение к нему сквозь годы совместной жизни, ни на йоту не отступившись от него, несмотря ни на что, и сохранила до конца своих дней.