Она отказалась.
В гостинице Степан долго припоминал разговор с девушкой. Соседей по комнате не было. Где-то далеко внизу слышались приглушенные голоса. Думалось легко. Постепенно он пришел к выводу, что надо еще раз и обстоятельно поговорить с ней.
Вечером Степан больше часа ходил по переулку, где жила Лиза, и никак не решался зайти во двор. Ему все казалось, что Лиза вот-вот выйдет из калитки, но она не выходила. За изгородью бегала на цепи собака. Изредка накрапывал мелкий редкий дождь. Было хмуро, как осенью, и в переулке не показывалось ни одной души.
Степан купил в магазине папирос, и когда снова зашел в переулок, калитка у Лизиного дома была открыта. Во дворе стояла старуха в залатанной кофте. Из кармана кофты торчала длинная тряпка. Сзади старухи виднелась синяя рубаха Луки Елизаровича. На секунду Степан почувствовал в ногах противную дрожь. Сплюнув, он зашагал нарочито громко и широко.
— А мне, если хошь, совсем не жаль ее, — донесся до Степана хрипловатый, насмешливый голос Луки Елизаровича. — Пущай каждый день лупит ее. Чего не смотрела, за кого выходила?
«Дрянь какая… — мысленно обругал Луку Елизаровича Степан. — А еще думает, что он лучше других».
Ночью Степан писал письмо Лизе. В письме он был откровеннее и не стеснялся сказать, как он крепко любит ее и хорошо о ней думает. Интересно: ему почему-то все время вспоминалась прежняя Лиза, с которой он когда-то дружил, а не теперешняя с холодноватыми глазами и строгими губами.
В конце письма Степан написал:
«Наши пути должны идти рядом. Что ты без, меня, что я без тебя — один сапог. Это уж так. Собирайся давай и поедем вместе. Начальству скажи: «К мужу, мол, на Север», быстрей отпустят. А из дому ничего не бери, одежонку только. Оставь все брату, меньше ругаться будет, хотя нам ровным счетом наплевать на него.
Наш поезд будет в четверг, в десять часов вечера. Я приду на вокзал часов в шесть и буду там ждать тебя. Где-нибудь поблизости у входа. Билеты в нашу сторону, говорят, легко достают. О деньгах не беспокойся. Деньги у меня есть. Хоть и не здорово много, но есть. И вот чего я еще хочу сказать. Ты не бойся. Если я тебя грубо обругаю или как по другому обижу — умереть мне раньше времени в страшных муках. Так что не сомневайся. Твердо говорю. И прощай пока. Степа».
Письмо он послал на завод.
Степан толкался у входа в вокзал, посматривая на говорливую беспокойную привокзальную публику, и все ждал и не мог дождаться Лизы. В последнюю встречу она сказала: «Я любила тебя и ненавидела». Это Степану было непонятно. Сам он только любил. А уж если кого ненавидел, то ненавидел крепко, безо всякой любви.
Прибыл поезд, на котором должен был ехать Степан. Пассажиры валом повалили к перрону. Степан отступил к вокзальной стене, не зная, что ему делать — ждать еще или идти. Пожалуй, уже пора идти. Ладно, он напишет ей из дому. В отпуск приедет на следующий год. А что, собственно, изменится? Она вовсе отвыкнет от него. И не ехать нельзя. Неприятностей от начальства не оберешься.
Степан стоял курил, чувствуя, как в нем нарастает что-то нехорошее, враждебное к Лизе. Он мысленно спорил с ней: «Не хочешь — не надо. Обойдемся и без тебя, и без твоего милого братца».
Вспомнил, как в первые дни знакомства они с Лизой сидели на завалинке, а на них смотрел огромный месяц. Было совсем светло. И тени, как от солнца. Сейчас ему казалось, что он встречался с Лизой только при луне. Нелепость. Почему только при луне? Но что каждый раз они просиживали до ночи — это факт. И просиживали как-то незаметно. Лиза всякий раз пугливо вскакивала со скамейки, охала и бежала к своим воротам. А у ворот непременно останавливалась, стояла некоторое время, откинув голову, закусывая губы и тяжело переводя дыхание.
Степан торопливо закурил и поправил кепку, решив идти.
— Хо, старый знакомый! — закричал откуда-то появившийся рыжий парень, с которым Степан приехал в город. — Почему такой убийственно скучный вид. Кругом столько красивых девичьих мордашек. И совсем рядом пивной киоск. Только пиво продают теплое, дьяволы!
— Слушай, друг, кати отсюда!
— Настроение не то, понимаю, — миролюбиво проговорил парень, но тут же повысил голос: — Ты смотри у меня!..
Степан не слушал его. Он увидел Лизу и, подхватив чемодан, побежал ей навстречу. Она была без вещей и шла по площади легкой походкой отдыхающего человека.
— Не поедешь? — спросил Степан.
— Сейчас нет. Да и как бы я смогла за сутки уволиться, что ты в самом деле. От брата едва-едва убежала. Вздумал еще один сарайчик построить. Так я вроде подручного.
Он был грустен, пока она не подала ему бумажку.
— Здесь размер валенок, которые я ношу. У вас на Севере в туфлях не очень-то разгуляешься. А у меня валенок нет, и в магазинах наших почему-то не продают. Купи, только черные.
…Поезд шел все быстрее и быстрее, Степану показалось, что он увидел верхушки высоких тополей возле пятиэтажного дома. Паровоз дал прощальный гудок, и город остался позади.
ПАШКА
Осень в этот год выдалась скверная — дождливая, холодная. Сегодня днем дождь вроде бы поутих, а под вечер опять разошелся. И был он какой-то противный — частый и мелкий, как пыль.
Михаил Константинович шел с работы не спеша, подняв воротник плаща и натянув на голову кепку.
Он пересек кривую безлюдную улочку. На столбе возле склада промысловой артели ночью и днем горела одинокая лампочка. Сейчас, в вечерних сумерках, она бросала на улицу слабый синеватый свет, от которого слегка поблескивала лужа под крышей склада. Эта блестящая лужа почему-то казалась глубокой. Михаил Константинович усмехнулся и тяжелым сапогом разбил зеркальную лужу. В ней было всего несколько сантиметров глубины.
Ворота открылись без скрипа, щеколда коротко и жалобно звякнула. Отряхнув плащ и кепку, он вошел в темный дом.
— Что же это вы, хозяева, свет не зажигаете? Совсем вас размокропогодило.
— Да мне казалось, что еще светло, — послышался из кухни голос жены. — Пашка, включи-ка!
Последнюю фразу она произнесла грубовато, тоном приказа.
Из горницы выскочил мальчик и, включив свет, убежал.
— Намочило? — встревоженно спросила жена.
— Что ж поделаешь…
— Сейчас будешь ужинать?
— Да нет, дай хоть обсохнуть. Пока газеты почитаю. Какая сегодня пришла?
— Обе.
— Хорошо. Налей-ка в умывальник побольше…
Пока Михаил Константинович умывался, жена рассказывала ему, что прохудилась крыша сеней и залило пол.
«Что ж это я? Прошел и не заметил», — с удивлением подумал он.
— Я сегодня морковь сняла. Тоже намокла вся. Сейчас только капуста осталась.
— И охота тебе в такую погоду с огородом возиться?
— А кто его знает, когда вёдро-то будет.
Он прошел в горницу, взял газету и лег на диван. Сидевший у окна тощий белобрысый мальчишка взглянул на него, встал и пошел в прихожую. В руках у мальчишки была книжка «Индийские сказки».
— Рубаху зашей ему, — сказал Михаил Константинович жене. — Да, пожалуй, пора и новую купить.
— Мне уж надоело зашивать, — раздраженно ответила женщина. — Все на нем как на ножах. Где это тебя угораздило порвать?
— Не знаю, — тихо и хмуро отозвался мальчик.
— Как это ты не знаешь? Порвал и не знаешь где? Неживой, что ли? Завтра материалу куплю и сошью тебе новую рубаху. Смотри, чтоб берег.
Ярко светила матовая лампочка под красным матерчатым абажуром. За окном протяжно и жалобно свистел ветер, и капли дождя постукивали в стекла. По стеклам катились маленькие бойкие ручейки. Они наскакивали одна на другую, смешивались. Их нагоняли новые ручейки, и не было им конца. Казалось, что за окном стучит, шуршит и вздыхает что-то живое, угрюмое и большое. Оттого что на улице бушевала непогода, в доме было так уютно.
Михаил Константинович на минуту оторвался от газеты: по радио передавали грустную мелодию Чайковского. У двери что-то шебаршило. Неожиданно раздался голос жены:
— Ты куда?
— На улицу. Похожу…
— Какая улица в такую погоду? Учи уроки.
— Я выучил.
— Еще раз повтори.
— Хорошо, — согласился мальчик. Послышался монотонный мальчишеский говорок. Пашка читал вслух учебник.
— Сядь нормально, не кособенься, — снова раздался недовольный голос жены.
«Пилит и пилит без конца мальчонку», — подумал Михаил Константинович и, поднявшись с дивана, сказал:
— Что это за шум у вас?
— Да так, ничего, — отозвалась жена.
Она сидела у печки и, низко нагнувшись, пришивала пуговицы к пальто. В ее фигуре и движениях чувствовалась усталость. Мальчик склонился над столом, поставив локти на клеенку. Вот он, услышав шаги Михаила Константиновича, поднял голову, посмотрел на него и чуть-чуть подался назад. Боже, что это были за глаза! Испуганные, виноватые, глаза бездомной загнанной собаки. Он присматривался к движению губ и бровей мужчины, к каждой черточке его лица. В глазах мальчика были недоверие и ожидание. Михаил Константинович снова сел на диван, но читать больше не хотелось.
Закрыв лицо руками, Михаил Константинович думал. Он думал, что еще никто никогда не смотрел на него так недоверчиво, как этот маленький человек. Он всегда был уверен, что достоин доверия. А так ли? Если бы это были глаза взрослого, им можно было бы и не поверить. Ребенок же искренен, он весь на виду.
«Так нельзя, — подумал Михаил Константинович. — Все должно быть по-другому. Да, по-другому…»
История его взаимоотношений с мальчиком была не так уж сложна, хотя, конечно, и не так проста.
Все началось в дни войны. Михаил Константинович уехал на фронт, оставив дома жену и маленького сына Владимира. Как водится, переписывались. Он изредка присылал понемногу денег, — где сержанту больше найти? Жена работала на заводе, в отделе технического контроля. Все шло вроде бы хорошо. Но зимой сорок пятого года он вдруг перестал получать письма. Это его огорчало, но не особенно удивляло: полк не стоял на одном месте, все солдаты и офицеры получали письма с задержками. Но когда после памятного праздника Победы письма опять пошли, Михаил Константинович уловил в них что-то тревожное, нерадостное. Он было насторожился. Но потом успокоился, — кто живет без тревог?