Но ему на спину тотчас запрыгнул кто-то легкий, но злой. Дернул за волосы, поднимая голову — Рыжий чуть не обмочился от мысли, что ему свернут шею, мстя за соплеменника. Но ни ломать позвонки, ни резать, его не стали. Перед глазами потрясли короткой дубинкой, всей изрезанной глубоким узором, и что-то несколько раз протарахтели тонким голосом, то ли женщины, то ли подростка. Затем легонько стукнули по разбитому затылку. И снова что-то проговорили. Все с той же интонацией. Мы, мол, понимаем, что сейчас как встанешь, как всех поубиваешь!.. Но не вставай. А то убьем.
— Ага, ага, — промычал наемник. Значение некоторых слов он вроде бы даже понимал — очень уж звучание отличалось от привычного говора, слышанного в детстве и юности, но особой роли понимание не играло — и так ясно, что следовало лежать смирно, как положено благовоспитанной добыче. Наемник так и сделал. Лежал себе, уткнувшись лицом в покрышку из моржовой шкуры, чувствуя, как мерзнет лицо. И слушал.
Когда-то, очень-очень давно, он здесь бывал. Ну как «бывал»… Два рейса матросом, рейс охранником-стрелком. Потом, перед четвертым рейсом, решил для себя, что на суше воевать приятнее. В общем зачете, совсем не старожил. Но нахватался.
Лучше утонуть, чем стать пленником унаков! Те, кто считает себя потомком касаток или плодом любви человеческой женщины и медведя или ворона, всех прочим в людской природе отказывает.
Поставят к столбу, с изголовьем — скульптурой (кто был предком, того голову и вырежут) привяжут накрепко, да начнут изгаляться. Плясать по-всякому, пускать стрелы, метать копья — а Рыжий большой, трудно промазать! Потом начнут понемногу срезать кожу. Лоскутами в пол-ладони и меньше. Затем, если кровью не истечет, выпустят кишки погреться на солнышке… Шаман руки во внутренности запустит, начнет копаться в селезенках и почках, с умным видом вещая предсказания. Обещать окружающим добрую охоту, веселых девок и стоячий хер.
Грустно, что и говорить! Но и это, в общем, не беда — так-то, полдня помучался, поорал, а там и помер.
Можно ведь и к касати саману попасть, шаману, который отводит души на небо, а в промежутках развлекается драками с иными шаманами. Драки не на кулаках или ножах, а на тупилаках. Рыжего передернуло от страха и омерзения. Отрежут руки-ноги, пришьют ласты-крылья… И вместо зубов — моржовые бивни! И живи-существуй страшной игрушкой. Плавай-летай, грызи-топи шаманьих врагов. Побеждай, убивай, пока не помрешь. Славное и героическое будущее достанется великому герою!
Вспомнилась вдруг шутка, слышанная давным-давно от старого приятеля отца, по прозвищу «Земляной нож». Нельзя, мол, тупилаку детскую голову пришивать. И не от того, что укус выйдет слабым, а потому что отцом звать будет, смущая в ненужный миг.
Неугомонного арбалетчика, от волнения начавшего снова ворочаться, в который раз пнули. Затем, привязав к замотанным рукам шнур из водорослей, натянув, накинули на шею — мигом придушив до полуобморочного сознания. С ясным намеком — дернешься чуть сильнее — сам себя задушишь окончательно.
Наемник замер, превратившись в странную статую. Но помогло не особо. От каждого, даже малейшего движения, петля затягивалась все сильнее…
И когда байдара взрыла килем мелкую гальку, унакам пришлось вытаскивать потерявшего сознание арбалетчика всей командой. Еще и на помощь звать — очень уж тяжел оказался!
Прийти в себя помогло ведро воды. Холодной и мокрой!
Рыжий подскочил было, тут же со стоном рухнул наземь. Болело все, что могло болеть. Стрелок не чувствовал конечностей, а голова казалась котлом, наполненным раскаленным свинцом, в котором сидит дюжина ярых барабанщиков с тулумбасами. Бом! Бом! Бом-бом-бом-БОМ!
Скорчившись, арбалетчик проблевался. Легче не стало. Разве что барабанщики чуть замедлились, да во рту стало еще поганее. Хоть бивни не приделали…
С гадким хохотом, на него рухнуло очередное ведро воды. Рыжий открыл правый глаз — левый закис, не открывался — надо было пальцами расковырять слипшиеся ресницы. Прямо перед ним плясало несколько детишек с пустыми ведрами. Одно кожаное, второе плетеное. Дети что-то очень громко проорали, размахивая руками и дрыгая ногами. И убежали.
Наемник пошевелил руками. Вроде действуют, слушаются… Поднес к лицу, силой раскрыл дрожащими левый глаз, шипя от боли.
Что ж! Везенье его пока что не покинуло. Никакого столба с башкой ворона или касатки рядом не было. Что уже не могло не радовать!
Но зато была клетка из толстых, в запястье, деревянных «прутьев», со следами когтей и клыков Решетка, тщательно вделанная в криво обструганные доски пола и крыши. Накрепко замотанная на много витков, тщательно залитая клеем…
В противоположном углу, в паре ярдов — низенькое длинное корытце с треснувшим боком, рядом маленькое ведерко, тоже деревянное. Сам же пленник лежит на охапке то ли камыша, то ли рогоза — никогда не мог различить! И там, и там, острые длинные листья, да тонкий пустотелый стволик…
А еще, в клетке пахло зверем. Большим и страшным. Тут явно кого-то держали до Рыжего. И могли вселить обратно.
Закрыв глаза, арбалетчик прорал старую морскую песню:
Тянем, потянем, йо-хо-хо!
Якорь тяжел, йо-хо-хо!
Как сундук мертвеца, йо-хо-хо!
Его лапы остры, йо-хо-хо!
Его руки длины, йо-хо-хо!
А на якоре шлюха сидит!
Присосалась пиздою, пизда!
Тянет якорь наш вниз! Вот манда!
Осьминога ей в зад, йо-хо-хо!
Спев все слова, которые помнил, Рыжий недобро ухмыльнулся. Что ж! Пока не вселили, поживем. А там видно будет, кто кого заломает.
Про то, как люди появились
Летал Ворон Кутх над островами, вниз смотрел. Радовался! Лес растет, кабан бегает, медведь ходит, заяц скачет. Птица гнезда вьет. А для кого? Зачем все? Чтобы было? Загрустил Ворон!
Сел на самую высокую сосну, клюв-железный нос чистит, глазом водит. Придумал! Великаны нужны. Но маленькие. Чтобы на острове дюжина дюжин помещалась, и еще место осталось сивучу и моржу на берегу спать, а медведю берлогу в лесу городить.
А как сделать таких, чтобы и как великан, и маленький? Долго думал! Три раза пожалел, что злая старуха утонула — она давно жила, много видела — вдруг подсказала бы. Но утонула давно — ее рыбы съели уже, не спросишь. Значит, самому надо думать!
Слетел с сосны, по берегу ходит. А берег из глины. Она под лапами гнется, мнется, во все стороны ползет… Придумал! Из глины можно маленьких великанов сделать!
Взял кусок, начал делать. А у него когти… Не получается. Только испачкался весь. В море зашел, глину оттирает с когтей. Видит, калан плывет. Не тот, что ракушкой кидал — тот молодой был, глупый. А этот старый. Тоже глупый, но Кутха боится. И лапы хорошие. Хоть лепить, хоть держать, все могут!
Ворон обрадовался, калана позвал. Будем вороно-великанов делать, говорит калану.
«Почему вороно-великаны, почему не вороно-каланы? Я же тебе помогать буду! Давай честно называть!»
«А давай я тебе клювом по лбу ударю?»
Задумался калан. Клюв у Кухта твердый, железный! Таким бы ракушки долбить, да крабам панцири ломать!
«Нет, — отвечает, — по лбу не надо. По справедливости надо!»
«Я старший, я главный, я справедливый! А ты — жопа шерстяная!» — Кутх кричит, шумит, крыльями бьет. Потом подумал, отвечает: 'Прости, друг калан! Давай сделаем, а потом придумаем, чтобы по справедливости.
Позвали медведя — дерево ломать, позвали кита — воду лить, позвали моржа — глину копать. Касатка мимо плыла, ее тоже позвали — не помогает, так хоть не мешает, уже хорошо!
Калан помощника себе позвал. Тоже калана, молодого, глупого. Ты, говорит, бырбаанай лепи, а мы остальное делать будем!
Взяли бивень моржа, хребет вырезали. Взяли клыки медведя, ребра сделали. Взяли перо орла — волосы сделали. Глиной облепили. Молодой калан бырбаанай приделал. Хорошо получилось!
Встал маленький великан, посмотрел на Ворона. «Кто я?» спрашивает.
Кутх на каланов смотрит, каланы на ворона. Морж с медведем на касатку. Той смотреть не на кого — обиделась, уплыла.
«Ты — унак! Ты — человек!» — отвечает ему Кутх.
«Буду человек!» — отвечает маленький великан. — «Буду унак!»
Сидят, смотрят. Человек-унак по лесу ходит, в море плавает, в небо подпрыгивает. Скучно ему.
Начали дальше делать. Делают, делают…
Еще одного сделали. Одну.
Тут бивни кончились, и клыки, и перья… Не из чего делать!
Тут молодой калан и говорит — «У меня глины много, гляньте, сколько наделал!». Большая куча получилась! Не выкидывать же — старался!
Слепили из кучи бырбаанай человеков. А они сами себя делать начали! И быстро так! Весь остров в человеках! Байдары сделали, по всему миру поплыли. Испугался Кутх, взял тех двух в лапы, женщину и мужчину, отнес на небо. Посадил на облако и говорит: «Вы — человеки, вы — унаки! Тут живите. А вниз не ходите!». И улетел.
Глава 7Новые горизонты
Словно надеясь оправдаться за долгое бездействие, ветер дул мощно и устойчиво. И даже, что удивительно, в нужном направлении!
Асада приказал поднять все паруса, вплоть до кливеров. Керфу подумалось, что имейся у холька весла, капитан еще и грести бы команду заставил. И наемников бы посадил на гребные банки! И никто не счел бы это странным — ясное дело, что унаки не рискнут атаковать корабль снова. Попробуй вскарабкаться на мчащийся корабль, среди ясного дня, прыгнув на скользкое дерево с летящей параллельным курсом байдары! Если получится, то можно больше ничего и не делать — сразу богом назначат. Путь и сугубо местным. Обычному человеку такой фокус не по силам!
Но все, но все же… Могли и решиться на месть, благо, накрошили с избытком! От стольких погибших, кровавая пелена встает перед глазами у самых спокойных!
С другой стороны, потерять четырнадцать человек за раз — для здешних племен — это очень много. Даже слишком! И как бы не был достоин повод, то, скорее всего, предпочтут утереться.