Про унака, сивуча и горных духов
Раньше оно как было? Да так и было! Ходили унаки по берегу, тропу битвы видели, но не понимали. Видят, а не видят! На тропе битвы водоросли видели, но не понимали. Ветви еловые, сломанные и разбросанные видели, но не понимали…
Потом стали понимать. Теперь унаки, увидев тропу битвы, сразу узнают: гора победила, или море вверх взяло.
А как различать стали?
Давным-давно, еще до того времени, как ненастоящие первый раз приплыли, случай был.
Пошел один унак в лес, за соболем. И заблудился. День шел, второй шел! Семь дней шел, на восьмой спать лег. Спит, сон видит!
Другой человек в свое селение позвал. Приходи, говорит, чаю попьем, трубку покурим. А селение — в самой середке горы. Долго шли, устал! Во сне, а устал! Как пришли, его как почетного гостя встретили! Пый на пыньх несут, из утки и глухаря! Ша ма несут, ша чо — жир капает! Потом мос принесли, брусникой присыпанный! Ай, хорошо унака встретили! День кончился, в юрту пришел — молодая баба ждет, на сех [низкие нары] легла, ноги раздвинула. Хорошо гостем быть!
Наутро смотрит унак, а вокруг не простые люди. Горные! Как из горы выходят, медвежью шкуру надевают, медведями становятся. А как вернутся в селение — опять люди! Удивился.
Тот, кто его сюда привел — старший у горных людей. Сели чай пить, он и говорит:
— Последний год товарищей вижу. Следующий год придет, не смогу!
Унак и спрашивает:
— Почему так?
— Мы, горные люди-духи, позволяем злому духу себя убить иногда.
Унак затылок почесал, головой покачал и спрашивает:
— Что же это за злой дух? Что делать? Кто виноват?
Горный дух отвечает:
— Морской злой дух. Мы о вас «голые люди», «в нижней земле живущие люди» — так говорим. Морские люди, о вас разговаривая, «людьми, живущими на сухой земле» — называют. Морской дух — тоже человек. Но приходит такое время, и злым духом становится. У духов гор и духов моря, когда время подходит, есть закон — воевать! Если горный победит — морского убивает. Если морской победит — горного убивает. Таков закон!
— Ничего, — отвечает унак, — мне в Нурге насчет законов умные люди говорили, что любой закон вывернуть можно. Мясом наружу. Главное, копье острое взять!
А горный охотника не слушает, он себя уже в мыслях убил, и в землю закопал:
— Раз закон таков, то что поделаешь? Но когда бы мы ни воевали, мы, горные люди, слабыми оказываемся, никогда не побеждаем!
Унак ничего не сказал. Только копье наточил. И нож.
Тут время битвы пришло! Старший дух из горы вышел, шкуру медведя надел, посадил унака на спину, и пошел к морю.
Спустились, видят, сивуч к берегу плывет. Большой, страшный!
— С этим драться будешь?
Медведь от страху говорить забыл. Стоит, головой трясет.
— Да это же сивуч! Мы его едим. Что я его бояться буду⁈ Мы сивучей убиваем и едим! Ты, друг медведь, спокойно сиди, я вместо тебя сражаться буду!
Сивуч подплыл, унак его копьем ударил. Прямо в сердце попал. Убил.
— Такой, что ли, ваш злой дух? Мы-то его зверем считаем, его мясо едим! Глупый он, даже заяц обманет!
Огонь развел, мясо пожарил, медведя угощает.
Тот головой мотает.
— Не могу. Наши предки сестрами менялись. Родич я ему! Сивуч ведь тоже медведь был когда-то, тоже его звали нупури сосики коро кур! Тоже середку горы охранял!
— Какой он родич тебе, если убить тебя хотел? Шкуру сними, человеком станешь! Человеку сивуч не родич, а еда! А я тебе скажу, что отныне вы побеждать всегда будете, если убивающего вас злого духа есть будете! Жареным.
Горный дух человеком стал, начал сивуча есть. Вкусный сивуч, много мяса съели!
Обернулся медведем, унака на спину снова посадил, пошли в селение. Медленно идут — тяжелые оба, у медведя живот о кусты задевает.
Дошли. Дух шкуру снял. На унака показывает, говорит:
— Думал, я самый сильный. А он сильнее меня! Злого духа убил. И съел!
В благодарность, дал медведь свою сестру унаку в жены и в его селение отвез. С тех пор, у унака всегда полные сети рыбы были, а соболь сам в силок голову засовывал.
ПЫЙ НА ПЫНЬХ — суп из дичи.
С дичи снимают шкуру, потрошат, разрезают на несколько кусочков и промывают в холодной воде, кладут в кастрюлю с водой и доводят до кипения. Кладут соль и крупу. Варят 20–25 минут. По вкусу добавляют лук или черемшу.
ША МА — шашлык из юколы.
Юколу со шкурой хорошо промывают в горячей воде, надевают на шампуры и жарят над костром. Когда юкола примет золотисто-желтый цвет, снимают с огня и соскребают чешую. Нарезают узенькими дольками и подают к столу. Также подают рассол и нерпичий жир.
ША ЧО — шашлык из рыбы.
Рыбу потрошат, очищают от чешуи, промывают в холодной воде, нарезают на пластины. С хвоста надевают на шампуры и ставят у костра. Когда рыба примет золотисто-желтый цвет, снимают с огня и подают к столу. Подают рассол и черемшу.
МОС — сладкий студень.
Юколу со шкурой на ночь заливают водой. Утром юколу отделяют от шкурки. Шкурки оставляют еще на некоторое время в воде. Затем со шкурки соскребают всю мездру, оставшуюся юколу и очищают от чешуи. Шкурка должна быть совершенно чистой. Промыв в чистой воде, опускают в кипящую воду на 1–2 минуты. Быстро вытаскивают в долбленное корыто и мнут толкушкой до образования однородной молочной массы, постоянно добавляя нерпичий жир и бульон, где варились шкурки. Когда образовалась густая однородная масса, добавляют отварные клубни саранки, стланиковые орешки, рассыпают бруснику, аккуратно подавливая толкушкой. Ставят в холодное место до застывания. Подают на десерт.
Рецепты из:
Лок Л. Д. Нивхская национальная кухня // Б. О. Пилсудский — исследователь народов Сахалина: (Материалы международной научной конференции 31 октября — 2 ноября 1991 г., г. Южно-Сахалинск). — Южно-Сахалинск, 1992. — Т. 1. — С. 154–160.
Глава 11Нечестная игра
Снова полил дождь. Он тут, на этих проклятых островах, казалось, никогда не прекращается! И, даже если перестает лить с неба, все равно висит в воздухе мельчайшей взвесью. И туманы! Туманы, бесы их побери! Густые, как тяжелый дым чараса. Но, в отличие от него, приносящие лишь сырость. От которой даже мелкие царапины упорно не хотели заживать, а становились язвами — будто в бордель сходил неудачно.
Рыжий оглушительно чихнул. Так, что аж уши заложило. Еще и сквозянки в том борделе были. Ураганные.
— Тьфу, ты, мать твоя женщина, рыба чешуйчатая…
Арбалетчик поковырялся в ухе толстым пальцем с обкусанным ногтем. Толку ни малейшего, как и ожидалось. В ушах звенело-гудело, а к глотке подкрадывалась тошнота.
— Заморите вы меня тут, сволочи! До смерти заморите, ебутся медведи под кустом… — бессильно ругнулся толстый наемник. Зажал пальцами нос, попробовал выдохнуть. В ушах стало поспокойнее. По крайней мере, на какое-то время.
— Ну хоть так… А дальше, само развалится.
Рыжий сел поудобнее, облокотившись на решетку. Мокрое и холодное дерево быстро нагрелось. Арбалетчик попробовал было заснуть, но никак не получалось — холодно, мокро. И в брюхе урчит. А сидеть, как дурак, с закрытыми глазами смысла мало. Да и глупо!
Наемник отлепился от решетки — кожа на спине прилипла к дереву, отлипла со смешным звуком — будто рыбу-прилипалу за хвост от акулы оттягивали. Затем толстяк разгреб грязную солому, лег на живот, уперся ладонями и начал понемногу отжиматься от пола клетки. Одна польза от полуголодного заточения все же была — две недели назад у него такой фокус не получился бы. А сейчас, прямо красота — брюхо спало, не мешается. Еще месяцок, и можно проситься в коронные скороходы! Тех-то, невесомых бедолаг, хороший орел может и закогтить, словно зайца-пробегайца.
Отфыркиваясь и тяжело дыша, Рыжий отжался раз двадцать, слушая щелчки в локтях. Постоял на дрожащих от напряжения руках. Сдался, плюхнувшись в солому. Зато согрелся! Ненадолго, но все-таки… Арбалетчик сел, снова облокотился на решетку, чувствуя, как болят суставы. Нет, этот холод и сырость определенно его угробят!
Послышалось хлопанье крыльев. На крышу опустилась здоровенная коричневая чайка — поморник, кажется — начала чистить клюв. Рыжий осторожно встал, стараясь не скрипеть. Вдох-выдох… Рука, словно откормленная волосатая змея, метнулась вперед-вверх, ухватила птицу за скользкий хвост…
— Да, блядь!!! — завопил Рыжий.
Растопыренные в ужасе крылья не позволяли втащить добычу в клетку. А острый клюв так и колотил, что твой чекан в руках перепуганного кавалериста — за шею не схватишь! Получить же сквозную дырку в ладони не хотелось.
— Съебись, блядь, в ужасе! — раздосадованный наемник раскрыл ладонь. Чайка тут же ринулась в небо. С размаху врезалась в выступающую балку настила. Свалилась в грязь, вяло задергалась… Рыжий внимательно наблюдал. Наконец помутнение в птичьей голове малость прошло. И она, ковыляя, убрела в кусты, оставляя на грязи забавный след от потрепанного хвоста — будто рахитичная змея кувыркалась.
— Вот и повеселились… — протянул наемник, начал зализывать рану — по руке пернатая скотина все же долбанула, хоть и слегка. — Расскажи кому, не поверят! Сижу, как жирафа в клетке, чаек за жопы мацаю… Что за предпоследние времена-то, настали, помилуй мя грешнаго, Пантократор незлобливый⁈
Однако то ли просьба прозвучала неубедительно, то ли милостивый бог испытывал какую-то непонятную приязнь именно к этой пернатой сволочи, но никакого помилования не произошло. Совсем даже наоборот! Как, в общем, и всегда…
Рыжий прислушался. По тропе, которая вела сквозь густой ивняк, топотало превеликое множество народу — навскидку, рыл двадцать-тридцать. Наемник отступил, прижался к решетке. Одна из деревяшек, стоило нажать чуть сильнее, обязательно бы лопнула под напором. Вот только дырка получалась все равно, раза в три меньше, чем надо — не протиснуться! Застрять же на всеобщее посмешище, не хотелось. Опять же, народ тут дикий. Пристроятся сзади, да оприходуют силком.