— Выражаюсь яснее, — покладисто кивнул Буривер и продолжил, — новости с материка все слышали? И все знают, что у нас теперь аж два императора, один другого краше. А что это значит?
Не дав обществу пораскинуть мыслями и опозориться, кнеж внушительно произнес:
— Это значит, что большая земля умоется кровью так, что небесам тошно станет! Возражениев, надеюсь, на сию полную очевидь, не услышу? Дурных тут нет?
Буривер выждал самую малость — так, чтобы гости подумали, что он и вправду ждет от них ответа.
— Нет возражений, и это в высшей степени правильно, потому что истинно! А дозвольте, господа любезные, следующий вопрос… Что такое война?
Тут-то любезные господа не оплошали!
— Кровища кругом! — завопил первый.
— Барахло ничейное! — дополнил мысль второй, не уточняя, почему это самое барахло вдруг потеряло владельцев.
— Бабы! Бабы! — загнусавил третий, облизываясь в предвкушении, будто людоед из детских сказок. — Общедоступные, вот!
— Ага, общедоступные, — осадил похотливого страстелюбца разумный и опытный Кряка — Как войско через городок побольше проходит, так, считай, и нет войска. Месяцок-другой и все носы друг дружке приклеивают. Я на юге в войске ходил, видел.
— Все так! Тут и Хельги прав, и Хуссар! И мудрый Кряка прав, как всегда! Война, это веселье, движуха, обогащение и всякие развлечения. Для тех, кому повезло. А еще война — это голод.
Сыны волн тут же погрустнели. Сказанное было понятно и близко каждому. Что и говорить, если даже на жарком юге, где солнце и тепло, где палку воткни в жирную землю, хлоп, а на ней огурцы растут, тамошний народ знает это жуткое слово. На Мюр-Лондроне же, в краю тощей бесплодной, круто просоленной океаном земли… Голод приходил к каждому! Даже самый родовитый боярин знал как это, когда брюхо прилипает к хребту, и ты все готов отдать за кусок хлеба с подгнившей селедкой… На континенте в такие времена дворянство желуди наворачивает, как простой народ, но где же на северах дубы разыщешь?
— Вот, гляжу, прониклись! — произнес Буривер. — Вспомнили! Ведь первое, с чего начинает веселый военный люд, это ради потехи топтать посевы, жечь поля и выгребать до последнего зернышка запасы. Человек с мечом в руках любит пожрать! Много и вкусно! И про цену — молчок! Потому что не платит!
Общественность с очевидным не спорила. Все так и есть! И амбары выносили, и факелы в поле бросали — горит же задорно, с треском и искрами, как мимо пройти, не пошалив⁈
— Что же меняется сейчас, отчего я тут перед вами распинаюсь? А изменилось то, что сейчас все куда круче заваривается! Не бароны друг дружке на меже рожи бьют, и даже не короли в соседскую кашу ссут! Нет! — резко махнул рукой кнеж. — Нет! Тут схлестнутся два императора! Всем достанется! Никто не уйдет обиженным! Ойкумена полыхнет со всех сторон, и голод возьмет за глотку каждого! Каждого!
— И что с того? — оскалился, подскочив, Трумпель — боярин со Светлого. Человек ума небольшого, но своим вопросом ставший весьма полезным. — Пусть они там сами себя глодают! Или того… это… уестествляют, во! Прости, кнеже, но я пока вижу одни слова! А от тамошних побоищев, я у себя в миске, нихера не вижу изюма!
— А нам изюм и не нужен, — улыбнулся как глупому ребенку Буривер. — Изюм это что? Это вяленая винная ягода, то есть каждая изюминка — неслучившаяся капля вина! Вино же хорошо пить в радости! Когда все выгорит, тогда и выпьем!
— Эээ…!
Возмущение присутствующих чуть не разнесло зал, а вместе с ним, и бург кнежа Буревира. Хорошо, он успел понять, что сказал что-то не то. Скомандовал, замахав руками. И из двух дверей, до поры завешенных старыми гобеленами, родом откуда-то с юга, кинулись подавальщики. Разнося выпить и закусить разгневанным мужчинам.
Те выпили, закусили, и приготовились внимать.
Снова завладев внимание подобревших гостей, кнеж продолжил:
— Когда люди хотят жрать, вкус у них сильно меняется, раздвигаются границы, так сказать. Сейчас нашу селедку на большой земле видеть не хотят, рожи воротят. Костлявая, горькая и вообще, блевать с нее тянет. Но это сейчас. Пройдет год, и все станет иначе! А почему? Потому что, сколько уж случилось неурожайных лет одно за другим? Вот и я не помню, потому что — много! А в следующем году весь урожай, худой или добрый, совсем погибнет — вытопчут и сожгут. Так что весь материк начнет глодать хуй. Без соли. А рыбка, хоть и самая горькая, на вкус лучше самого сладкого хуя.
— Так бляди говорят! — быстро уточнил Трумпель, очень вовремя, надо сказать. Буривер даже передумал его убивать. Полезный глупец!
— А нам так будут говорить нынешние гордецы! Сиятельные рыцари, герцоги и прочие графья! А там, глядишь, и императору за щеку заправим!
По залу пронесся смех, но ржали господа северные аристократы чуть осторожнее обычного. Император все же… хер его знает, что и как повернется. То есть шутка, конечно, здоровская… но ржать над ней все равно стоит потише.
— Очень скоро наша рыба станет не просто хорошо продаваться. Нет, ее с руками рвать начнут! Сколько ни выловим, все мало будет! За изысканный деликатес проканает! Даже с самой паршивой солью! И отсыпать нам за нее станут уже не тощее, обрезанное серебро, когда чуть потрешь, а монета краснеет, но самое лучшее золото. Потому что мертвым деньги все равно не нужны. И пусть только они попробуют сказать, что их ламантины лучше наших родных морских коров!
— И для этого ты со снеговиками трешься, да? В дела наши лезешь? — подскочил неугомонный Кряка. Мелькнула мысль, что Крокодилью жопу пора делать Мертвой жопой. — Сейчас красиво заливаешь про селедку, а сам, под шумок, наши фактории захватишь⁈ Еще и с Любечем посраться хочешь, чтобы Бурхард с Архипелага все вымел⁈ Для того к унакам на Западном подбираешься? И сынка своего на дикую уначку положить хочешь⁈ Я-то все знаю, все вижу!
Буривер дождался, пока старик прокричится, улыбаясь и кивая. Так мол, так все и есть. Ты, мол, прав целиком и полностью. От его загадочной улыбки Кряка орал все тише, пока не перешел на шепот. А затем и вовсе рукой махнул. Общественность недоуменно слушала. Обычно за предъяву насчет ебли с дикарями отвечали тингом, а тут организатор толковища ничего не отрицал и вроде как даже за доблесть счел. Непонятно! Но очень интересно.
— Все верно, истина твоя! Да только если подумать, какая ж она дикарка? Дочь своего отца, вождя племенного, а он родословную на тридцать поколений взад помнит и каждого предка назовет поименно со всеми заслугами! Прям как боном настоящий, даром, что предки не в пергаменте записаны, а на моржовом бивне зарубками помечены. И кто скажет, что снеговики в бою слабы, тот с ними не сходился никогда!
На сей раз никто не орал и не ржал. Над диким северным народом посмеяться — это всегда заположняк. Но лучше за глаза, потому что когда на тебя прет доспешный унак, у которого в брюхе плещется мухоморная настойка, в руках плохо прокованный, но же меч, а на той стороне его с почетом ждет их отбитый на всю голову Ворон Кутх — диспозиция к смеху не располагает.
— А дворянина что делает? — задал вопрос кнеж и сам же ответил. — Родовитость и доблесть. Родовитость имеется, доблесть в наличии. Так что получается, вождь унакский все равно, что барон, и сыну-то я настоящую баронеску в жены забираю! Все честь по чести — имеют унаки свое дворянство! Значит, надо его учесть и привести с нашим в согласие да соответствие! И все дела!
— А чего сразу не герцогиню-то?
— Герцогиня у нас одна, в Любече сидит.
— Лежит! — захохотал кто-то из гостей. — Под конюхом!
Зал снова взорвался хохотом. О любвеобильности и слабости любечской герцогини на передок, знали даже здесь.
— Ничего, на первое время обойдемся и баронеской! — не смутился кнеж. — Соберем на континенте пару-тройку герцогов. Накормим от пуза, они документ и подпишут-то! Вот герцогов да графьев новых, они точно ни в жисть не признали бы, это ж им, получается, ровня! А баронское достоинство подтвердить — это нормально, это герцогской чести не в ущерб. Опять же, — кнеж понизил голос, — есть маза, что у нас на большой земле друзья завелись. Надежныя!
— Так-то, оно так! Но на кой оно все? Жили как жили, и дальше проживем! И друзей нам не надо никаких! Сперва друзья, а потом мытарей шлют!
— Дурак ты Хельги, уж прости, что прилюдно такое говорю…
Боярин со Сторожевого острова дернул было меч из ножен, но посмотрев по сторонам, увидел, что одобрения его поступок не получает ни малейшего, вдвинул обратно:
— Закончи, слушаю!
— Жить как прежде не получится! Была б у тебя голова на плечах, а не жопа, то понял бы! Я полдня тут рассказываю, что к чему!
Вспыхнувший сухим деревом Хельги все же выдернул меч, даже начал замахиваться, то ли для пущего выражения негодования, то ли в самом деле, дурная башка, хотел напасть. Но тут вдруг выронил клинок, начал судорожно хватать воздух. Повалился лицом вперед. Упал. Из спины торчала белая костяная рукоять. Вот и сбылись мечты о порядке… Правда, как тут обычно и бывает — с подвывертом и через задницу.
— Продолжай, кнеже, продолжай! — попросил Кряка. — Меня ты уже убедил. Ну, почти… Вот еще бы про денежки побольше да подробнее. Предметно, так сказать!
Момент был скользкий. Это, конечно, не тинг, но здесь приличные люди собрались, мочить по беспределу и даже без оскорблений для затравки — как-то нехорошо, неправильно. Ну да, за меч схватился, так кто знает, зачем? Вдруг хотел в закопченному потолку воздеть и здравницу проорать. А кнеж кто? Кнеж — организатор и гарант толковища. Если кого прибили, так вроде как прибили под его покровительством и с одобрения, нехорошо получается! В такие мгновения весь коллектив может за топоры взяться…
Но нет, не взялись. И Кряку уважают, и Хельги дурак, сам нарвался.
Эх, крепить и крепить еще дисциплину в рядах архипелажной аристократии!
— Благодарю! — кивнул старому капитану Буревир и продолжил, понизив голос, вынуждая поневоле прислушиваться к своим словам. — Что старое рушится, это неважно! А важно, что теперь я с унаками Западного острова настоящий родственник. И родич родича не обидит! Чуешь, к чему?