Унаки и палонгу перестреливались недолго — все в доспехах, все со щитами — чего ради бестолку воздух дырявить?
Начали сходиться. Шаг за шагом. Не торопясь, не разрывая строй…
А потом, шагах в двадцати, палонгу вдруг разбежались в разные стороны. Но унаки обрадоваться не успели. Из-за спин врагов на них кинулись два жутких создания. Медвежьи тела и головы, увенчанные оленьими рогами. Хвосты касаток, с привязанными острыми кусками камня. На боках кровью нарисованные символы. К лапам приделаны острые ножи… Твари бежали, страшно рыча.
Ыкылак выдохнул. Такому Большому Белому по лбу моржовым хером не треснешь! Такой сам кому угодно треснет! Но умилыку отступать отнюдь нельзя. Ыкилак поудобнее перехватил оружие.
Лежащий на вершине сопки Келин сунул в рот промерзшую рукавицу, чтобы не закричать от ужаса. Оттолкнулся и побежал. Чтобы не видеть того, чего не стоит.
Унаки опустили копья. Прыгай, тупилак, пробивай брюхо!
Но, не добежав нескольких шагов, тупилки подпрыгнули. С громким хлопком развернулись за их спинами крылья — огромные, кожистые — будто у летучей мыши!
Звери перелетели-перепрыгнули строй. Растопыренными лапами снесли трех унаков. Громко упали, оказавшись за спинами. Содрогнулась земля под тяжестью их туш.
Ыкылак однажды видел, как бешеная росомаха попала в загородку к куропаткам. Только перья с кровью полетели. И даже объевшись тонких грибов, охотник не смог бы представить, что сам станет такой вот куропаткой.
Отлетело бесполезное копье, разломанное ударом лапы на несколько частей. Ыкилак выхватил нож, ударил тупилака в шею — но клинок скользнул по оленьему рогу. Занес руку, чтобы ударить еще раз…
Его толкнуло в спину, швырнуло на землю, сорвало шлем, да так, что чуть зубы не вылетели… Ыкилак сумел перевернуться на спину. Только для того, чтобы вонючая пасть сомкнулась на голове…
Голодные твари жрали громко — хруст стоял, будто ледоход начался. Кости так и лопались на клыках. К горлу подкатывала тошнота.
— Скажи тварям своим, чтобы прекратили.
Шаман провел рукой по талисманам, висящим на груди. Те мелодично зазвенели. Поднял морщинистое лицо. Посмотрел вождю за спину.
— Если мои дети не съедят мертвых, они съедят живых. Хочешь, чтобы мои дети тебя съели? Только скажи! Даже просить не надо!
Вожак плюнул себе под ноги, махнул воинам.
Палонгу обошли пирующих тупилаков по широкой дуге. Никому не хотелось, чтобы его коснулся взгляд лютого создания. Лучше подальше оказаться!
Перед ними открылась деревня. В которой не осталось ни одного мужчины — все лежали на снегу. Только женщины, да девки. Ай, хорошо!
Довольные улыбки начали наползать на лица, прогоняя мысли о том, какой ценой досталась победа. Их деревня, их добыча! Ай, хорошо!
Силы давно кончились. Келин бежал только потому, что не мог остановиться — в ушах тут же слышался хруст, с которым лопнула голова его отца.
По тропе, сквозь кусты, по изломанному прибрежному льду, мимо торосов… Он бежал, думая только о том, что Нугра рядом. А там — друг унаков Людоед, батька Руис, другие темер-нюча которых, как горбуши в косяке! И каждый в кольчуге, с длинным ножом, с хорошим стальным топором, с луком, что пробивает человека насквозь.
Нугра рядом. Нугра рядом…
Деревня будто вымерла. Ни звука! Только тихий плач, да стоны. Устали палонгу! Ночь шли, день шли… Хорошо, унаков быстро убили, устать не успели! Сберегли силы, чтобы вечер и ночь над деревней крик стоял!
Шаман, на котором из одежды имелась только вытертая шапка из головы сивуча, с кусочками переливающейся ракушки-перловицы вместо глаз, стоял меж спящих тупилаков, вымазанных кровью до загривков. Даже крылья, и те липкие.
Шаман, закрыв глаза, вспоминал холодными руками те крики, что стояли над деревней, когда воины палонгу вступали в свои права хозяев. Ай, молодцы, ай хорошо, ай поработали на славу! Сначала эта деревня, потом на Круглый, а там и до темер-нюча из Нугры дойдет! А вот потом… Это потом будет!
Один из тупилаков, со свежей зарубкой на правом роге, поднял голову, прислушался. Снова положил морду на лапы, закрыл глаза.
Впереди много дел, нужно выспаться!
* «Название рода, которое произошло от названия рыбы. Печкани — род нивхов, живущих на полуострове Шмидта. В этом роду нивхи сами едят кривую навагу, а гостей угощают хорошей и вкусной навагой. Поэтому этот род стали так называть»
Про унаков и время
Жил под горой старик по имени Шаман. Давно жил! Старше всех в деревне был. Молодым его и не помнил никто — думали, сразу старым родился.
Высокий как сосна, волосы — снег. Лето, зима, дождь, снег — всегда в одной и той же камлейке ходил, из паруса сшитой. Была белая, стала как снег прошлогодний за последними домами.
Камлать не умел — и в бубен бил только, если на чужой свадьбе тонкий гриб съест. А Шаманом звали — умный очень. Даже слишком! Как начнет умные слова говорить — сразу все скисает. Даже вода.
Потому один и жил — ни жены, ни детей. Только пятнистый безрогий олень. Тот слушал хорошо, не перебивал.
Но жил хорошо — даже байдара своя была. Быстрая, легкая! Мастер Делорин делал. Хорошая байдара, и как только такому старику досталась?
Пришел как-то шаману молодой охотник Жилетин, по имени Лис. Жилетином его темер-нюча из Нугры прозвали — Лис в куртке без рукавов ходил. Зимой, летом — всегда в куртке без рукавов. Куртка из мандарки, красная. Далеко видно! Сначала только темер-нюча так звали, потом и унаки начали — он обижался смешно. Нож показывал, кричал всякое.
Пришел, юколы принес, чаю. Чаю попили, тут Шаман и говорит:
— Виденье мне было, друг Жилетин!
— Знаю я твои виденья, часто рассказываешь! — смеется молодой охотник. — Снова голые девки приходили?
— Старый я для девок, — отмахивается Шаман. — Другое видел! Не такое скучное! Но помощь твоя нужна. Поможешь?
— Ты мне друг, а не охвостье медвежье, помогу, как не помочь?
В байдару сели, парус поставили. Вышли в океан. Смотрят — над Адахом пламя. И дым над водой. Вовремя вышли! Сейчас большая волна родится, остров с берега до берега перехлестнет!
Смотрят, а волна уже перед ними — в затылок ей дышат. И все больше и больше! И плывут, как летят — все быстрее и быстрее! Запрыгнули волне на спину — летят!
Шаман еще два паруса поставил. Совсем быстро поплыли, стрелу пусти — обгонят! Молнии вокруг засверкали, гром загремел. Страшно стало Жилетину, а что сделаешь, плыть надо! Шаман не боится — он старый, умирать пора! А из байдары выпрыгнешь — и Кеглючина не надо, со злыми водными сэвэнами — сам утонешь!
Тут Шаман медный котел достал. Хороший котел, большой, начищенный! Залез на мачту, на самый верх приделал. Слезть не успел, молния в котел ударила! Взорвалось все вокруг! Не видно ничего, только молнии сверкают!
Жилетин глаза открыл — кончилось все. Живые они с Шаманом. Обрадовался Лис, закричал. Тут смотрит — беда!
Уплывали — все зеленое! Деревья, кусты, трава! Птицы гнезда вьют, солнцу радуются. Тюлени в прибое плещутся, ластами бьют.
Приплыли — даже желтого с красным нет почти, ветер все оборвал. Земля холодная, птицы улетели, тюлени уплыли. Даже деревня и та — пустая! Унаки в зимнюю перебрались. Не дождались!
Жилетин Шаману в нос кулаком стукнул — кровь пошла. Потом много плохих слов сказал. И про Шамана его, и про маму его, и про всех дядьев, и даже про безрогого оленя нехорошее придумал.
Шаман послушал, головой покачал.
— Пойдем, — говорит, — друг Лис, темер-нюча искать. В острог зимовать проситься. Помрем без припасов. Только под воротами ты мне еще раз в нос стукни. Расскажу, что ради науки пострадал, быстрее пустят!
Глава 29Добрая затея
Бредущего по льду человека заметили сразу. Только-только солнце начало вставать, так сразу и стала видна черная точка на горизонте!
Несмотря на лютый холод, хотя бы один человек, всегда на сторожевой вышке присутствовал. Благо, обшитые деревом и утепленные толстым слоем сухих водорослей стены, да тройной ряд закаленных стекол, неплохо противостояли что порывам ветра, что морозу.
Хрупкую прозрачность брали по весу серебра в Груманте — даже не в Любече — накинув за каждую ладонь площади по пол-гроша. Но оно того стоило. На своих же сиятельный рыцарь не экономил. Хоть и кривился от сумм.
Сейчас, конечно, не первые года существования острога. Унаки к Нугре привыкли, оценили полезность и вероятные потери. И перестали вынашивать коварные планы — как бы ловчее перетопить наглых захватчиков в океане. Но мера предосторожности стала традицией. Да и кто знает, что случится завтра? Это сегодня унаки тихие и мирные. А съест пяток поганок, крышу сорвет, и все, встречайте!
Дозорный взялся за шнур, ведущий к колокольчику внизу, дернул несколько раз условленным сигналом. Вскоре по лестнице, тяжело дыша от быстрого бега, кое-как заполз Дирк, отчаянно воняя свежим перегаром — вчерашние вечерние мирные посиделки как-то сами собой перешли в ожесточенную пьянку до утра. И Уд еще не разобрался, то ли он уже помельный, то ли еще пьяный.
— Чего трезвонишь? — спросил бургомистр, отдышавшись.
Круат молча ткнул варежкой в сторону точки, ставшей пятнышком — если напрячь глаза, можно было разглядеть, что сие именно человек, а не испачкавшийся в грязи умка, по местному, по-уначьи: Большой Белый.
— Идет и пусть себе идет.
Круат стащил зубами варежку с правой руки, постучал костяшками пальцев по лбу командира, снова указал в окно.
— Лучше бы тебе голову целиком отрезали, — проворчал Уд, присматриваясь. — А то, как что срочное, сиди, гадай! Циркач сраный! Жонглер!
Безъязыкий наемник ухмыльнулся, показал на человека на льду, потом на себя. Делано закачался, будто пьяный или оглушенный.
— Прости, это ты у нас блохе в жопу заглянуть можешь, у меня глаза послабше, — ответил Дирк на представление. — Давай, бди, — ткнул Краута кулаком в плечо, — я вниз. Раз ты ссышься, съездить надо, поглядеть, кого там нелегкая принесла. И да, за службу благодарю, молодец!