— От Павла Петровича?
— Ну да. Все руки не доходили разобрать. А он его на пол повытряхивал. Я полезла обратно убирать и контейнер непонятный нашла.
— Какой контейнер? — Глаза Вари светились от любопытства.
— На термос похоже. Думаю, это что-то шпионское.
— Да ну, — усомнилась Варя. — Ты хочешь сказать, что Павел Петрович шпионом был? Глупости это.
— В общем, не знаю, что это, но выглядит подозрительно.
— И что ты будешь с этим делать? В полицию пойдешь?
— Не знаю, — протянула Лида. — Полиции я не доверяю. С ними свяжешься, затаскают потом. У меня в области знакомый есть, я его дочку лечила. Он — майор в ФСБ. Вот поеду 31-го домой, заберу с собой, ему покажу. Скажет, наверное, что делать.
— Ой, Лид, — Варя даже перекрестилась со страху. — Может, выбросить его от греха подальше?
— Ага, а вдруг он радиоактивный? Или передатчик какой. Я же не хочу нанести урон боеспособности страны. — Лида понимала, что ее несет, но не могла остановиться. — Нет уж. Лучше в ФСБ. До Нового года неделя всего. Пусть лежит пока.
До конца дня она в разных вариациях рассказала то же самое всем, кто был согласен ее слушать. К концу смены информация о том, что к доктору Корниловой залез преступник, а после того как она его спугнула, был найден непонятный предмет, дошла, как минимум, до десяти человек, которые тут же распространяли ее дальше, как и положено, приукрашивая и преувеличивая. На этом и строился расчет Селезнева.
Он полностью согласился с выкладками Корсакова о том, что преступник имел связь с больницей. Если все срастется, то уже к концу сегодняшнего дня он будет знать о том, что Лида нашла контейнер, что как минимум неделю он останется лежать в ее квартире и что потом она собирается увезти его неизвестному майору ФСБ.
— Он клюнет, обязательно клюнет, должен, — говорил Селезнев команде заговорщиков, в которую кроме него входили Корсаков и Лида. — Теперь он должен забрать контейнер до конца этой недели. Лида, берите обратно свои дежурства.
Главный врач ее просьбу встретил с плохо скрываемым облегчением. За предновогоднюю неделю он влепил ей три дежурства — двадцать четвертого, то есть завтра, двадцать шестого и двадцать восьмого декабря. И эта информация тут же была отражена в графике дежурств, висящем на стене в ординаторской. Теперь оставалось только ждать.
Лида внутренне даже не удивилась, когда, выйдя с работы, увидела корсаковскую машину.
— Залезай, — деловито сказал он ей, опустив стекло. — У тебя организм ослабленный, а на улице подмораживает.
Подождав, пока она залезет на высокую подножку, хлопнет дверцей, пристегнется и с улыбкой повернется к нему, он деловито продолжил:
— Те ночи, которые ты не на дежурстве, я ночую у тебя. И не спорь. Вдруг он придет не в тот момент, когда ты дежуришь? А Селезнев у тебя в квартире круглосуточно находиться не может. Ему и дней с перебором. Он у нас человек уже пожилой, да и моими делами занимается.
Лиде тут же стало стыдно, что она отвлекает их обоих от более важных дел.
— Хорошо-хорошо, — торопливо сказала она. — Одна я точно оставаться боюсь. А ты или Селезнев, какая разница?
— Никакой, — ответил уязвленный Корсаков. — Вот умеете вы, госпожа Корнилова, задеть молодого еще мужика, сообщив, что не видите разницы между ним и пенсионером в отставке.
— Да я же не это имела в виду, — запротестовала Лида, вконец смутилась, багрянцем вспыхнули ее белые, будто алебастровые щеки, и она замолчала, расстроенная собственной словесной неуклюжестью.
— Да ладно. — Корсаков против воли засмеялся. — У меня раскладушка нашлась. Хозяева квартиры запасливыми людьми оказались. Я ее к тебе уже перетащил, чтобы вечером на глазах у соседей не маячить. Так что обещаю себя вести примерно, как пенсионер в отставке.
Он посмотрел на Лиду и мгновенно утонул в ее разноцветных глазах, как в омуте, который засасывает с головой, не давая ни малейшего шанса выплыть.
«Черт какой-то, а не девка», — в сердцах подумал он и нажал на газ так, что машина, зарычав, отпрыгнула от больничного крыльца, будто увидевший волка заяц.
Бывает такое — встретишь на улице незнакомую пару и даже остановишься от внезапной мысли: «Ну что он в ней нашел?» Высокие брутальные красавцы очень часто выбирают себе в спутницы жизни не роскошных секс-бомб с высокой грудью и призывным взглядом, а субтильных, скромных «серых мышек». И живут с ними, укутывают высунувшуюся из-под одеяла пятку, варят морс во время гриппа, терпят приступы хандры, хранят верность, не ищут приключений на стороне.
От чего зависит эта «химия» отношений? Почему красивым и броским изменяют, а невзрачных холят, лелеют и всю жизнь носят на руках? Нет ответа. Сотни тысяч красавиц остаются одинокими, довольствуясь ролью случайной любовницы, а «замухрышки» и «страшилки» становятся женами. С точки зрения красавиц, в этом кроется самая страшная жизненная несправедливость.
На самом же деле внешность не имеет к счастью никакого отношения. От слова «совсем». Любят, ценят и берегут совсем другие качества, совсем иные достоинства. И объяснять это девочкам нужно, начиная с детского сада. Чтобы потом, годам к тридцати пяти, не было мучительно больно за пресловутые бесцельно прожитые годы.
Глава двенадцатаяТайное становится явным
В жизни, увы, все совершается без репетиции.
Корсаков уважал женщин, которые всего в жизни добивались сами. Нет, он все понимал про надежное мужское плечо, про то, что быть замужем означало быть за мужем как за каменной стеной, и был не против свое надежное мужское плечо подставлять. Вот только в его представлении о жизни та самая, единственная и неповторимая, допущенная к его плечу, должна была уметь взбивать масло самостоятельно.
Такой была его мама, такой сестра. Самодостаточные, серьезные, состоявшиеся в профессии, твердо стоящие на ногах. Почему-то больше ему такие женщины не встречались. С юности вокруг него вились томные красавицы, уверенные в том, что длинных ног, высокой пышной груди и пухлых губок, складывающихся в сердечко, вполне достаточно для безбедной, а главное, красивой жизни.
В ней должна была быть просторная квартира, желательно в районе улицы Гороховой или Крестовского острова, не меньше. Машина с кожаным салоном, отдых на заграничных курортах, бронзовый загар в феврале, экзотичные фейхоа и авокадо на завтрак, домработницы и гувернантки, облегчающие быт. И обеспечить все это должен был именно он, Корсаков.
На все эти запросы доход его, конечно, не тянул, но кое-что из вышеперечисленного он осилить мог, вот только не понимал зачем. Ему казалось логичным, что у работающей женщины есть помощница по дому. Его мать стояла у операционного стола, и ей нужно было беречь руки, поэтому, когда он смог себе это позволить, то нанял ей домработницу, которая раз в неделю делала в квартире уборку. При этом мать обожала готовить и воспринимала это не как тягомотную обязанность, а как веселое и приятное хобби.
Он понимал, когда женщина, на протяжении полугода ежедневно принимающая решения и отвечающая за нехилый коллектив, уезжала в отпуск, чтобы поваляться на пляже и «лечить душу ощущениями», просто глядя на море. Но у него в голове не укладывалось, от чего можно устать, проводя дни в салонах красоты и шальной беготне по магазинам.
Ему нравилось, как играл свет в бриллиантовых капельках в ушах сестры. Он подарил ей эти капельки на день рождения и был страшно благодарен за то, что ей и в голову не пришло устраивать скандал оттого, что это были не «ванклифы» или «тиффани».
Другими словами, он был уверен в том, что женщина, несомненно, достойна того, чтобы ее баловали, но только при этом она обязана была быть личностью. Он и с Ритой-то сблизился именно потому, что та была бойцом. Сметану взбивала без остановки, всего в жизни добившись собственными мозгами. Конечно, длинные ноги и красивая грудь были ей в помощь, но мозги все-таки изначально присутствовали и сильный характер тоже.
Его соседка Лида была такой же. Ничуть не похожая на роскошную Риту, маленькая и худенькая, она обладала таким же стальным стержнем внутри. Бросил муж? Негде жить? Она не ныла, не жаловалась, не искала спонсора, который бы решил ее проблемы. Она уехала в забытый богом райцентр, чтобы начать все сначала, рассчитывая при этом только на себя. Она не раскисла, узнав про то, что уже три месяца травится таллием. Она отважно вступила в расследование. Она ни на минуту не задумалась, когда Селезнев произнес придуманную им комбинацию и сказал, что от нее требуется. Она действовала смело и отважно, хотя испытывала страх. Эта позиция вызывала у него уважение.
Понятно, почему ее жалкий слизняк-муж не смог жить рядом с такой женщиной. У него-то никакого стержня, кроме физиологически задуманного матерью-природой, отродясь не было. Вот и не справился. Сломался. Интересно, она понимает, что то, что она избавилась от него сейчас, пока еще молодая, — это счастье? Или все еще воспринимает развод как трагедию?
Тридцатипятилетний Иван Корсаков до сих пор не женился только потому, что ему было настоятельно необходимо уважать женщину, которая станет матерью его детей. Любить, само собой, но еще и уважать. И такая ему до сих пор отчего-то не встретилась. Рита? Признаться, это был лучший вариант, но слишком нахрапистый и какой-то неинтеллигентный, что ли. Бывший дальнобойщик Иван Корсаков в душе был эстетом и немного стыдился этого.
Соседка Лида Корнилова вызывала в нем уважение и обладала мягким нравом. В ней не было ничего такого, что раздражало его в хабалке Рите. А еще она — со своей бледной кожей, задорными веснушками, облаком рыжих кудряшек, гетерохромными глазами и тонкой костью — очень нравилась ему как женщина. Ужасно нравилась. Настолько, что, когда он думал о ней, даже сидеть становилось неудобно. Больше всего на свете Ивану хотелось узнать, какова она в постели, и ее круговая оборона, которую она сурово держала, тщательно проверяя выставленные укрепления, приводила его в исступление.