— Нет, я с Владимиром Сергеевичем. С Селезневым. Мы приехали, но еще не успели никого найти. И тут раздался выстрел. Вы слышали выстрел?
— Выстрел? Какой выстрел? Я не слышал никакого выстрела, — испуганно сообщил Большаков. — Я же только что подъехал. Вы что сейчас собирались сделать?
— Пойти в дом, — решительно заявила Лида. — Я врач. Я должна быть там.
— Давайте я вас сопровожу. Не надо вам одной. Это может быть опасно, раз выстрел. Сейчас я только запру машину. — Лида, которая боялась остаться одна даже на секунду, послушно пошла вслед за ним. — Так, вдруг понадобится место на заднем сиденье, сейчас, минутку, я освобожу.
Лида безучастно смотрела, как он перекладывает какое-то барахло с заднего сиденья в багажник. Судя по надписи на багажнике, это действительно был «Рено Колеос», и Лида похвалила себя за наблюдательность.
Заперев машину Селезнева и бросив ключи в свою бездонную сумку, с топориком в руках, с которым она была не готова расстаться, Лида неспешно двинулась вслед за Большаковым, уверенно направляющимся в сторону дома. В отличие от Лиды он явно бывал здесь раньше.
Калитка была открыта. Большаков зашел внутрь, и Лида послушно протрусила вслед за ним. Признаться, ей было очень страшно. Она с детства выросла в убеждении, что заходить за порог чужого дома можно только после приглашения. На участок Матвеева ее никто не звал, но сейчас законы вежливости, скорее всего, не работали.
За калиткой оказалась большая, тщательно вычищенная, но засыпаемая свежим снегом площадка. Слева гараж, справа дом с распахнутой входной дверью. В сугробе перед крыльцом сидел худощавый человек чуть за тридцать и, не стесняясь, плакал. Рядом с ним стояли целый и невредимый Корсаков и Селезнев. Лида даже выдохнула от облегчения.
— Вот те на, и Беляев здесь, — присвистнул Большаков. — А ты, девонька, говорила, что Иван Михайлович один сюда уехал.
— Я думала, что один, — тихо сказала Лида, выходя из-за большаковской спины. Она была уверена в том, что грянет буря, и не ошиблась.
— Мне кажется, или я велел тебе сидеть дома? — отрывисто и зло спросил мужчина, ради спасения которого она поперлась в такую даль и натерпелась столько страху. Похоже, ее усилий и благих намерений он не оценил ни капельки. — Что ты здесь делаешь? И вы, Николай Петрович? Вас-то с вашим давлением чего на приключения потянуло?
— Так как же это, — главный инженер разволновался так, что даже стал заикаться немного. — Знакомая твоя позвонила, говорит, ты Матвеева в убийстве Гришки Маргулиса подозреваешь, сюда поехал, один. Я ей телефон Владимира Сергеевича нашел, а сам думаю, негоже тебе тут одному. Вдруг Владимир Сергеевич не сможет поехать или не захочет, я ж вас не знаю совсем, — уточнил он, посмотрев на Селезнева, и снова повернулся к Корсакову. — Вот я и поехал. Подмогнуть, так сказать.
— Подмогнуть, значит. Подмогнуть — это завсегда хорошо, — непонятно сказал Иван. — А вот ты, Лида, понапрасну людей взбубетенила. И себя напрасно в очередную историю втянула. Сейчас сюда полиция приедет, а тут полный двор народу.
— Полиция? Зачем полиция? — спросил Большаков. — Матвеев, что ли, вызвал с перепугу?
— А Матвеев уже никого вызвать не может, — мрачно сказал Иван. — Убили вашего Матвеева. Из ружья охотничьего полголовы снесли. Так бы только мы с Алексеем, — он кивнул в сторону бледного Беляева, все еще сидящего в сугробе, — объяснения давали, как мы тут оказались. Могли сказать, что по делу приехали, в конце концов, нас порт объединяет. А теперь еще объяснять придется, что вы все здесь делаете. И причина, по которой я приехал сюда, потому что подозревал Матвеева в убийстве, Алексей приехал со мной, а Владимир Сергеевич, Николай Петрович и Лида кинулись меня спасать, в глазах правоохранительных органов будет выглядеть крайне подозрительно. Спасибо тебе, Лида.
— Пожалуйста, — язвительно ответила она. — Так-то стрелять могли и в тебя, да и присутствие Владимира Сергеевича тут лишним точно не будет. А я, что ж я. Я сама приняла решение сюда приехать, и бояться полиции мне не от чего. Так что я и не боюсь. Нужны будут мои показания, дам показания. А что касается твоего визита сюда… Знаешь, Ваня, меня с детства учили, что в любой ситуации лучше всего говорить правду.
— Ага, это легко и безболезненно. И, как говорится в одном хорошем стишке, «ты за этакую правду лет на десять можешь сесть». Меня и так подозревают в смерти Гришки, теперь еще и труп Матвеева я нашел.
— Положим, труп нашел я, — подал голос Беляев. — Ты по участку бегал. Я на крыльцо поднялся, постучал, смотрю, дверь не заперта, ну, я толкнул и вошел. Везде свет горит. Я ногами потопал, кричу: «Эй, партнер, ты дома?» Мне не отвечает никто, ну, я в комнату заглянул, а он на ковре у камина лежит и полголовы снесено, а рядом ружье валяется.
Лицо Беляева перекосилось, как-то странно поехало в одну сторону, он перевернулся в сугробе, встал на карачки, и его вырвало.
— Пойду-ка погляжу, — сказал Большаков.
— Зачем? Не надо там топтать. — Голос Селезнева был суров, но главного инженера это не остановило.
— Да бросьте вы, Алексей там был, Иван, я так понимаю, тоже. — Он посмотрел на Корсакова, и тот кивнул, соглашаясь. — Ну вот, вам бы, Владимир Сергеевич, тоже поглядеть нелишне. Чего там и как. К вопросам полиции лучше быть готовыми.
Он топнул ногами на крыльце, сбивая снег с подошв. Корсаков невольно посмотрел на его ноги, обутые в крепкие высокие охотничьи ботинки, практически берцы, на высокой подошве и тугой шнуровке. Ботинки Большакова оставляли на снегу четкий, хорошо заметный рельефный след. Его невозможно было спутать, к примеру, с мягким следом валенок.
— Мне тоже нужно в дом, — твердо сказала Лида. — Ваша образность изъяснения про пол снесенной головы, конечно, поражает воображение, но человек может быть еще жив, а я врач. Так что пропустите.
— Вот это молодец девушка, вот это по-нашему, — одобрительно заметил Большаков и зашел в дом. Лида, обогнув остальную живописную компанию, прошла следом.
— Как дети, в шпионов не наигрались, — проворчал Селезнев, тоже поднимаясь на крыльцо. — Отмазывай вас потом от следствия. Страна непуганых идиотов, честное слово. Беляев, хватит в снегу кувыркаться. Пошли тогда тоже в дом. Будем там опергруппу ждать.
В полном молчании они вошли в прихожую и неловко затоптались там. Беляев старательно отворачивался от двери в гостиную, за которой был слышен радостный треск огня в камине.
— Э-э-э, ты чего сдурел совсем, ты зачем ружье схватил? — вдруг заорал Селезнев и метнулся в комнату. Корсаков шагнул за порог и увидел, что главный инженер растерянно держит в руках охотничье ружье, поднятое им с пола.
— Да я это, посмотреть хотел, Матвеева это ружье или нет, — забормотал он. — Мы же с ним бывали вместе на охоте, с Матвеевым-то. Его это ружье, я сразу узнал.
— И теперь на его ружье ваши отпечатки пальцев. Браво, Николай Петрович, — устало сказал Иван. — Прав Владимир Сергеевич, мы все — просто кучка идиотов.
— Да я это ружье в лесу сто раз в руках держал. — Голос главного инженера из растерянного стал испуганным. — Я не хотел, честное слово. Оно само как-то. Инстинктивно.
— Основной инстинкт, — сказала Лида, смотря в пространство. Тело у камина было мертвым, это она поняла сразу, как только его увидела. Матвеев не нуждался в услугах врача. Даже такого хорошего, как Лида.
Последующие два часа она помнила смутно. Довольно быстро приехала опергруппа, а затем еще какие-то люди в форме. Эксперт снимал отпечатки пальцев и делал все то, что раньше Лида видела в детективных фильмах. Со всех по очереди снимали показания. Следователь был зол, Корсаков тоже, Большаков испуган, Селезнев собран и деловит. Сама же Лида все происходящее воспринимала, как через вату. Она отвечала на какие-то вопросы, причем довольно связно, но ей не переставало казаться, что она смотрит какой-то дурацкий приключенческий фильм, в самой гуще которого внезапно оказалась, и ей стоит только пошевелиться, чтобы разогнать морок и вырваться из фильма наружу.
Наконец увезли тело, накрытое простыней. Лида вяло удивилась, что на полу не остался очерченный мелом контур. Так тоже всегда показывали в кино, а сейчас не показали. Почему? Ивана с Беляевым хотели увезти, но Селезнев куда-то позвонил, что-то сказал, и хмурый следователь разрешил им всем убираться по домам, сообщив, что вскоре их вызовут в отдел. Дом опечатали, приклеив бумажную ленточку. На улице Иван показал путь к задней калитке, по которому преследовал преступника. Но снег уже замел все следы — и его собственные, и валенок. На обрыве Волги нашли след от стоящей здесь машины, но отпечатки протекторов, если они и были, тоже уже бы занесла так некстати начавшаяся метель.
— Гад, сволочь. — Иван стукнул кулаком по стволу растущей рядом березы, да так сильно, что ободрал руку. — Он все следы за собой заметает. Все. Он нас видит, все про нас знает, а мы плутаем впотьмах и только несем боевые потери.
— Да ладно тебе, Иван Михайлович. — Селезнев усмехнулся коротко и хищно. Нехорошо усмехнулся. — Все тайное становится явным. И мы его обязательно вычислим, это я тебе обещаю. Он наверняка уже где-то ошибся. Может быть, не раз. И еще ошибется. Вот на этих ошибках мы его и прихватим.
— А если не ошибется? — голос Ивана звучал глухо.
— Он не дьявол. Не Люцифер с Мефистофелем во плоти. Он всего лишь человек. А человеку свойственно ошибаться.
— Errare humаnum est, — тихо сказала Лида. — Это по-латыни. Мы в мединституте проходили. Но у этого афоризма есть продолжение, которое мало кто знает. Человеку свойственно ошибаться, а глупцу настаивать на своих ошибках. Убить Григория было ошибкой. Большой ошибкой. Нельзя отнимать человеческую жизнь. Сейчас он повторил ее. Так что Владимир Сергеевич прав. Этот человек — глупец. А значит, его обязательно поймают.
— Слушайте, философия — вещь, конечно, хорошая, и латынь я уважаю. Не понимаю, но уважаю. Только давайте уже домой поедем. Времени третий час ночи. Меня дома жена потеряла, да и на работу уже скоро, — жалобно сказал Большаков.