ть не смог, сказал, что схватило поясницу так, что и шелохнуться не может.
Только теперь, глядя на лежащие на полу трупы, Казаринов представил себе, что будет со стариками завтра, когда командование легиона все обнаружит. Задумался…
Казаринов метнулся на кухню и подошел к печке. Осветив фонариком лицо старика, не знал, что и сказать ему. Все слова в эту минуту показались ему пустыми и излишними.
— Отец, по-другому мы не могли: у нас боевое задание. А вам спасибо за все, что вы сделали для нас, для воинов нашей армии. Останемся живы — найдем вас. Мы вас не забудем. О вашем подвиге доложу высокому командованию. Не сегодня завтра мы освободим вашу деревню.
— Дай-то бог, — простонал старик. По его мученическому выражению лица было видно, что ему трудно двигаться.
Заслышав хлопок в сенках и чьи-то торопливые шаги, Казаринов напрягся, как скрученная пружина, вскинул пистолет. Вбежал запыхавшийся Гораев:
— Товарищ лейтенант, мы тут чикнули одного… У крыльца… Рядовой, уже пожилой, совсем лысый…
— Молодец!.. Кто держит лошадей?..
— Волошин. Кони — звери!.. Видать, рысаки орловские.
— На место, к лошадям!
— Есть, к лошадям!
— Полковник, кто к вам приходил? — Казаринов посмотрел через раскрытую дверь в горницу. — Пожилой и совсем лысый…
— Это мой коновод, — послышался из горенки слабый голос полковника.
— Иванников, как только выедем со двора, заверните этого лысого коновода в какую-нибудь рогожу, оттащите за огороды и закопайте в сугробе, чтобы никаких следов. Ты меня понял?
— Понял! — донесся из горенки голос Иванникова.
Команды Казаринов отдавал умышленно громко, чтобы их слышали и старик и старуха, скрючившаяся на лежанке.
— Отец, ты тоже меня понял? — Григорий осветил лицо старика фонариком.
— Да вроде понял… А что мне говорить им утром? Ведь все откроется…
— Скажи, что все четверо с вечера играли в карты, пили коньяк, а потом поссорились… Очень сильно поссорились. А когда улеглись спать, пришел коновод. О чем-то долго втроем шептались, а потом оделись и вышли из избы. Оседлав лошадей, куда-то уехали. Понял? А те два лейтенанта, что на полу, — это их работа.
— Скажу все, как велите… — глухо отозвался старик.
— Ну, прощай, отец!.. Скоро вернемся. Только завтра держись потверже. Это очень важно. Думаю, все обойдется.
Полковник от страха так ослаб, что никак не мог донести ногу до стремени. Ему помог Вакуленко. А когда все трое были уже в седлах, Казаринов приказал Гораеву:
— Быстро ко мне Иванникова!
Сытые лошади не стояли на месте. Полковник сел на серого в яблоках жеребца. На гнедую лошадь сел Казаринов. Буланый иноходец достался Вакуленко.
Иванников выскочил из избы с зажатой в руке папиросой.
— Будешь за старшего в группе! Уходите сразу же, как только мы выедем за ворота.
— Будет сделано, товарищ лейтенант!
— Откройте ворота!
Иванников бросился к воротам.
— Полковник, первым поедете вы! Мы с сержантом по бокам, на полкорпуса лошади сзади. Помните: расстояние между нами всего один метр. Поедем легким аллюром. Когда нужно будет перейти на галоп — я дам команду.
— Я вас понял, лейтенант.
Заскрипели ворота. Первым со двора выехал Казаринов, дав знак следовать за ним.
Как назло, над окраиной деревни, через которую предстояло проехать, взвилась осветительная ракета. На фоне чистого снега контуры танков и грузовых машин, стоявших на площади, вырисовывались четко. Увидев всадников, часовой, лениво прохаживавшийся вдоль танковой колонны, остановился, вскинул автомат.
— Не менять скорости! Если часовой окликнет — отвечать: «Проверка постов!» — сказал Казаринов так, чтобы слышал полковник.
— Вас понял… — глухо ответил тот.
Часовой всадников не окликнул. Скорее всего, потому, что, находясь на расстоянии тридцати — сорока метров от дороги, по которой следовали всадники, в офицере на сером в яблоках жеребце он узнал главного интенданта легиона.
Из головы Казаринова не выходила танкетка, которая минут десять назад прошла в том направлении, в котором ехали они. Григорий был почему-то уверен, что встреча с танкеткой обязательно состоится. И он не ошибся. Как только они выехали из деревни, на окраине которой, пока горела ракета, он насчитал десять орудий среднего калибра, впереди, фарами освещая себе дорогу, показалась танкетка. Стволов пушки и пулемета, установленных на танкетке, издали не было видно, но Казаринов чувствовал, что они наведены на двигающихся им навстречу трех всадников.
— Полковник, ваши разведчики на рекогносцировку выходят в маскхалатах? — спросил Казаринов.
— Да, лейтенант, зимой всегда в белых парусиновых. Они очень похожи на ваши халаты. Издали не различишь.
— Что вы скажете, если нас остановят?
— Скажу, что по приказу командира легиона проверяю посты караула.
— Не забывайте, полковник, что теперь наши жизни связаны одной нитью. И если она оборвется… — Казаринов не закончил фразы.
— Я все понимаю, лейтенант.
— Если возникнет разговор, попросите у водителя танкетки спички.
— Понял вас.
— Но это только в том случае, если нас остановят и навяжут диалог по уставу караульной службы. Все остальное довершу я.
— Я вас понял, лейтенант.
И снова где-то совсем недалеко сзади взвилась ракета, ярко осветив дорогу и двигающуюся навстречу всадникам танкетку. Теперь Казаринов на расстоянии примерно трехсот метров отчетливо увидел стволы пушки и пулемета, направленные по ходу движения танкетки. Немного успокаивало то, что свет, падающий от ракеты, надает на их спины, резко очерчивая контуры всадников и лошадей, но не освещает лица. Но это продолжалось каких-то полминуты, до тех пор, пока свет фар танкетки не ослепил всадников.
Когда всадников и танкетку разделяли какие-то сто метров, танкетка остановилась. Всадники, не убавляя и не прибавляя хода, двигались навстречу танкетке, а когда между ними осталось не более тридцати шагов, люк башни открылся и из нее высунулась голова в шлеме.
— Альт! — резко раздалась команда. Это французское слово, которое в переводе на русский означало «Стой», по нескольку раз на разные лады было произнесено разведчиками утром, когда к ним приезжал штабной писарь для обучения их ходовым французским фразам.
Полковник громко и четко произнес по-французски фразу, которую ему несколько минут назад приказал проговорить Казаринов на возглас часового «Стой!». Ответ полковника, как он понял, вызвал у сидевших в танкетке или недоверие, или подозрение. Между полковником и танкистом завязалась словесная перепалка, значения которой Казаринов не понял. Больше всего он боялся, что голова танкиста скроется в люке и над ним закроется бронированный люк башни.
Одно было ясно: положение сложилось критическое, и поэтому немедленно нужно принимать какое-то решение. Время развязки слагалось уже не из минут, а из секунд. И Григорий пошел на очень большой риск.
— Стой! — закричал он что было духу по-французски и пустил свою лошадь навстречу танкетке. Вместо того чтобы нырнуть в чрево танкетки и захлопнуть над собой люк, танкист до пояса высунулся из люка и поднес правую руку к виску. В какие-то доли секунды Григорию показалось, что танкист отдает ему честь или вглядывается в его лицо из-под ладони.
Два раза Григорий выстрелил из пистолета в грудь танкиста, выстрелил в упор и, когда голова его скрылась в люке, повернулся всем корпусом назад и скомандовал:
— Галопом — вперед!
Взрыв гранаты, брошенной Казариновым в открытый люк танкетки, раздался уже тогда, когда он пустил коня в галоп. Полковник и Вакуленко вырвались вперед на корпус лошади. По расчетам Григория, до нейтральной полосы оставалось около трех километров. Серия ракет, поднявшихся в километре слева и сзади, осветила снежную равнину так, что Григорий отчетливо увидел, как часовой боевого охранения, стоявший на их пути, вскинул автомат на изготовку. И снова прозвучала на французском языке знакомая Григорию команда «Стой!».
— Отвечайте!.. — надсадно-сдавленно приказал Казаринов.
Ответ полковника, очевидно, успокоил часового, который, сойдя с дороги, даже уступил всадникам путь. Полковник запальчиво громко произнес еще две отрывистые фразы, значения которых Казаринов не понял, но по поведению часового догадался, что она была предусмотрена уставом караульной службы французской армии.
Часового, по команде Казаринова, очередью из автомата срезал сравнявшийся с ним Вакуленко.
— В галоп! — скомандовал Григорий и ослабил поводья настолько, чтобы лошадь его на полкорпуса отставала от лошади полковника.
Первые снаряды разорвались впереди слева от дороги, потом они стали ложиться все ближе и ближе к дороге. Рваные всплески багрово-желтого огня вспарывали тяжелое низкое небо. Мысль Григория работала лихорадочно: «Только скорее! Только вперед! Медлить нельзя! Успеть… Успеть…»
Впереди узкой полосой должен был вот-вот затемнеть лес. Григорий помнил его по карте. Он должен находиться где-то совсем близко, на занятой врагом земле, не дальше километра от нейтральной полосы. Отчетливо помнил Казаринов и то, что дорога, дойдя до леса, сворачивает вправо и тянется вдоль болота. «Скорей бы, скорей бы до этого поворота!.. Там мы выйдем из поля зрения артиллеристов… Сволочи, бьют прямой наводкой!..»
— Лейтенант, мы скачем под разрывы французских снарядов! — тяжело дыша, прокричал полковник, когда голова лошади Григория сравнялась с седлом его лошади.
— У нас нет выбора!.. — срывающимся голосом ответил Григорий. Как артиллерист, он знал, что пристрелянная дорога и их равномерное движение, наблюдаемое противником, дают отличную возможность артиллеристам врага маневрировать переносом огня влево и вправо, а также по дистанции. И он решил пойти на хитрость. Главное — выиграть секунды, чтобы сбить расчеты артиллерийских наводчиков. Решение пришло мгновенно.
— Перейти на тихую рысь! — скомандовал Григорий.
— Зачем? — прохрипел Вакуленко. — Накроют…