Мне каждый час хотелось сделать ночью брачной…
Вот такая история. «Я – бывшая жена, – подводила итоги Иза Константиновна. – Вот уже жизнь подходит к концу. Ни мужей, ни мужчин давно уже нет. А Володя – это Володя… Если бы не было песен, ролей, а он был просто Володя, просто актер, он для меня все равно бы остался самым значительным из всего, что произошло в моей жизни».
После затянувшихся съемок в Питере Люся и Владимир возвращались в Москву уже вместе. Люсина двоюродная сестра – литератор Елена Щербиновская – описывала свой первый визит на Беговую. Пришла в двухкомнатную квартирку, в которой обретало сразу три поколения Абрамовых – дедушка с бабушкой, сестра бабушки Аллочка, мама и, собственно, любимая дочь. Отец Владимир Аркадьевич, работавший главным редактором издательства «Химия», чаще жил у своей матери, которая постоянно хворала.
У Люси был выгороженный уголок – нечто вроде своей «комнаты», куда с опаской и заглянула Елена, чтобы познакомиться с Высоцким. «Он держался очень просто, одет был бедно: старенький свитер, простенький пиджачок. Он играл на гитаре и пел «Вагончик тронется…» Пел здорово – мурашки по коже! Общаться с ним оказалось сразу очень легко, так, словно давно уже мы знакомы. Я поняла, что этот человек очень дорог моей сестре, и это с первой же встречи определило мое к нему отношение… Говорил простым, отнюдь не литературным языком, казался немного грубоватым, чем поначалу шокировал нашу «профессорскую» семью…»
Впрочем, она напрасно иронизировала над родней. Дед их действительно был профессором-энтомологом. Кроме того, слыл тонким знатоком восточной культуры, занимался переводами с фарси. Его жена, то есть Люсина бабушка, Евгения Евгеньевна Абрамова (кстати, единственная из всей семьи сразу и безоговорочно принявшая Владимира) профессионально переводила Киплинга, читала внукам Гумилева и Мандельштама…
У остальных домочадцев появление нового Люсиного «квартиранта» восторга не вызвало. «Может быть, – предполагала Людмила, – у них было какое-то тщеславие: я – студентка, снимаюсь в главной роли! Может быть, они ждали чего-нибудь необыкновенного… Человек высокого роста, в шикарном костюме придет с цветами и сделает препозицию насчет их дорогого дитя… Хотелось чего-то стабильного, серьезного».
В «довысоцкой» биографии Люси уже имелся невеликий брачный опыт. Пережив жар пылкой девичьей влюбленности, она в 10-м классе ушла из дома, сняла комнату и, переведясь в вечернюю школу, зарабатывала на жизнь подсобницей во МХАТе. От одиночества и безысходности позволила влюбиться в себя сыну хозяйки квартиры Игорю со звучной фамилией Дуэль. Парень подавал надежды как журналист. Едва ей стукнуло восемнадцать, она тут же вышла за него. Союз их продлился недолго. Но только в 62-м, когда Людмила уже ждала от Высоцкого сына, она наконец оформила развод с Игорем Дуэлем.
О том, чтобы создать новую «ячейку общества» на Беговой, речи, разумеется, не было. Нужно идти на поклон к маме. Нина Максимовна к появлению Люси отнеслась прохладно. Хотя признала: «Действительно, она красива». Но на том – стоп. Тем более Владимир официально все еще был женат.
Так и оказался он между небом и землей. И в семье, и в театре. За что хвататься?
От Равенских надо было уходить, и чем скорее, тем лучше. Но куда? В качестве спасательного круга был выбран Театр миниатюр под руководством Владимира Полякова, соавтора прославленной «Карнавальной ночи».
Театр был легкого жанра, только что созданный, соответственно, еще не обремененный старомодными традициями и повышенными требованиями к творческим работникам. Да и Владимир Соломонович – милейший человек, наивный, как дитя. Спросит, почему не был на репетиции, отвечай: был у врача. Поверит, даже если на ногах не стоишь. Но если ему шепнут, что пьян, тогда берегись, будет орать: «Все! Домой! По шпалам!» В общем, решай, Володя.
– Завяжешь, уговорим Полякова взять тебя в театр, – заверял Высоцкого знакомый по студенческим компаниям актер Зяма Высоковский.
– Слово даю.
Высоцкого зачислили в штат, и в феврале 1962 года он вместе с театром уже укатил на гастроли в Свердловск. Поначалу все складывалось удачно. Владимир быстро вошел в репертуар, в каждом представлении исполнял по несколько ролей. Уральцы, народ неизбалованный, на спектакли валом валили. Появились интересные предложения. «Хотят инсценировать мою «Татуировку», – с воодушевлением сообщал он Люсе. – Сделать пародию на псевдолирику и псевдо же блатнянку. Я буду петь, а в это время будут играть то, что там есть, например: «Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху, и гляжу, гляжу часами на тебя!» Актер, играющий Лешу, рвет на груди рубаху – там нарисована женщина-вампир, или русалка, или сфинкс, или вообще бог знает что. Другой становится на колени, плачет, раздирает лицо и глядит, а сзади часы – стрелки крутятся… Но это – проект. И потом – мне немного жаль Алешу, Валю и самого, у кого душа исколота снутри…»
Ему в самом деле было жаль себя, вынужденно занимающегося какой-то чепухой, бездарной клоунадой. Признавался Люсе: «Еще хочу что-нибудь написать. Когда пишу, как будто разговариваю так. Я считаюсь очень крупный специалист-песенник, во всех областях этого жанра: блатной, обыкновенный и Окуджавы… Идут пачками, мешают мыслить, учатся, переписывают, перенимают… Платные уроки сделали бы меня миллионером. Я стал бы богаче Шагаловой…»
На всякий случай, заверял в безусловном своем благонравии: «Я – отшельник, послушник, монах. Нет! Просто я – отец Сергий. Пальца, правда, не отрубил – не из-за кого… Недавно принято было решение порадовать наших бабов 8 марта капустником… Там есть такая песня:
Как хорошо ложиться одному –
Часа так в 2, в 12 по-московски,
И знать, что ты не должен никому,
Ни с кем и никого, как В. Высоцкий.
И как бы мимоходом замечал: «Относительно алкоголя!!! Нет его и не предвидится. Если так пойдет дальше – государство начнет терпеть убытки».
Заключает признанием: «Люблю. Я – Высоцкий Владимир Семенович, по паспорту и в душе русский, женат, разведусь, обменяю комнату, буду с тобой… 24 года от рода. Влюблен. В тебя. Высоцкий».
«Он не пил, держался, – вспоминал Высоковский. – Но в один прекрасный день спустился в ресторан – и все… Я иду после репетиции, и мне говорит горничная (мы жили в гостинице «Большой Урал»): «Там ваш товарищ… в ресторане…» Я спускаюсь и вижу Володю с гитарой, а вокруг него гуляет весь «Большой Урал»…» Полякову доложили, что Володя «развязал». И тогда он взял клочок бумаги и написал приказ: «Уволить артиста Высоцкого В.С. в связи с полным отсутствием чувства юмора». Недолго довелось артисту откликаться на прозвище «Вовчик-миниатюр». Ну и ладно, все равно надолго задерживаться не собирался: «В веселом театре «Миниатюр» – мрачные личности».
Исторический приказ Полякова Высоковский много лет хранил в своем домашнем архиве. Потом как-то показал Высоцкому, тот почитал и серьезно сказал: «Поляков – святой человек».
На семейном совете принимают решение: попытаться поступить в «Современник» – в то время театр № 1 в Москве. Высоцкого предупреждают: туда не поступают, а прорываются. Да-да, подтверждала Алла Покровская, уже работавшая в театре, его старая знакомая еще по занятиям в кружке Богомолова, поэтому, если хочешь пройти, Володя, готовься очень серьезно.
Показ в тогдашнем «Современнике» был сродни обряду древнеримской инициации, жестокой экзекуции. Изощренным ритуалом, рожденным юношеским максимализмом. Приятно было «отцам-основателям» театра почувствовать себя небожителями, верховными жрецами, ощутить на себе ласкающий тело и душу шелк тоги патриция, решающего судьбу гладиатора. Они, дети советской эпохи, еще свято верили в спасительную силу «коллективизма», в справедливость «большинства». Им казалось, что с помощью голосования можно разрешить все на свете вопросы. От приема в труппу актера до осуждения сталинизма.
«Поступающий, – вспоминал былые годы старожил «Современника» Михаил Козаков, – играл, как правило, в фойе театра. Сидит вся труппа – худсовет, главный режиссер. Поступающий лишен привычной атмосферы спектакля, беспристрастного зала, естественных его реакций… А на втором туре… – что-нибудь из репертуара «Современника», актеры которого решают его судьбу».
Высоцкий сразу был допущен на второй тур. Он выбрал отрывок из комедии «Третье желание» и роль Глухаря из пьесы «Два цвета». Эти роли в театре до него исполняли ведущие актеры – Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Выбрать именно эти две роли было со стороны Высоцкого, мягко говоря, безрассудством, считали искушенные люди. Куда вернее было наметить два слабых звена в цепи актерских работ «Современника» и продемонстрировать свое абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал, но решил идти напролом, пощекотать нервишки. Себе и коллегам-конкурентам.
«Сыграл, надо сказать, неплохо, – говорил Козаков, – но не блистательно – до наших ему и впрямь было далеко… Мы его не взяли, собственно, не по злобе, а просто не сумели разглядеть и понять».
Но потом случайно появился крошечный шанс зацепиться в этом театре. Его пригласили заменить Евстигнеева в одном из спектаклей. Конечно, в зале было полным полно родных, знакомых лиц. Сидела Люся, рядом был Лева Кочарян с Инной, пришли братья Стриженовы – Олег и Глеб, другие ребята.
«Он играл Глухаря так, как мог это сделать только он, – не скрывал своего восхищения Стриженов-младший. – Володя до мелочей знал жизнь своего персонажа, его подноготную – этого «блатного». Он не играл, не «перевоплощался» – он был, жил в этой роли. Делал все с таким блеском, с таким искрометным юмором, присущим ему, что невозможно было себе представить, что это ввод или дебют… Закатанный рукав пиджака, надвинутая кепка-малокозырка, штаны «пузырем», сапоги-«прохоря» с вывернутыми голенищами, хрипловатый голос, блатные ухватки. Клянусь: сто из ста, встретив его на улице, ни секунды бы не засомневались в его социальной принадлежности. Перевоплощение было настоящим. Володя ничуть не выпадал из ансамбля, а наоборот – очень органично вписывался в уже сложившийся коллектив… Впечатление было такое, что это не ввод, ч