«Боялась ли я, что Володя ходил к женщинам? Нет, абсолютно, – уверенно говорила Людмила Владимировна. – У меня и тени этой мысли не было… Его же уже все любили, он уже был Высоцким…»
Когда окончательно было согласовано, что 31 мая в московском Доме актера состоится творческий вечер Владимира Высоцкого, друзья собрали «малый худсовет». Чем удивить, что показать?
…Перед входом в ВТО толпы жаждущих, такие же, как и ежевечерние на Таганке. «Получилось так, что мы все почувствовали себя именинниками, – вспоминал Вениамин Смехов. – Доброе слово, веселый азарт, славная жизнь – фрагменты из свежих премьер… На авансцене – кубик, на нем гитара. Вот и вся декорация. Закрыли занавес. Таганцы на занавес смотрят, как туземцы на паровоз. Что за дикость – занавес. Объяснили: здесь положено, ибо перед началом должно прозвучать вступительное слово. За кулисами – список отрывков: кто, что и за кем творит на этой, на редкость трудной, сцене. Комната за сценой набита актерами, реквизитом, костюмами. В дальнем углу – Володины вещи. Ну, начали…»
С опозданием открыл вечер авторитетнейший искусствовед, член художественного театра Александр Аникст. Накладку объяснил с улыбкой: не мог войти, пока не сказал, что он и есть Высоцкий, тот, кого вы ждете, но без него не начнут. Только тогда толпа расступилась.
Потом функции ведущего взял на себя Валерий Золотухин. Смехов тоже чувствовал себя как рыба в воде. Высоцкий безумно волновался. Калейдоскоп фрагментов из кинофильмов, песни, сцены из «Павших и живых», «Послушайте», потом на сцене – маскарад Временного правительства. Появляется премьер Керенский, и Высоцкий доводит до истерики публику своей исторической речью – то ли на троне, то ли на толчке, составленном из министерских чемоданов. «Александр Федорович, будьте покойны…» – «Что? Покойным я быть не желаю! Вы меня не хороните. Я измазан народом, тьфу!.. Я помазан народом поднять Россию из гроба!» – и овации…
Спасая «Послушайте», Любимов призвал в союзники лучшие литературные силы. А в случае с есенинским «Пугачевым» неожиданно столкнулся со скепсисом современных поэтов, которые считали поэму литературно весьма слабой. «Я так не считаю, – вступался за Есенина Высоцкий. – Там есть такая невероятная сила и напор… она на едином дыхании написана. Так, вдохнул, выдохнуть не успел – а она уже прошла. Все его образы, метафоры… Он там луну сравнивает с чем угодно – «луны мешок травяной», «луны лошадиный череп»… Он тогда увлекался имажинизмом, образностью, но есть в ней невероятная сила… У него повторы, когда он целую строку произносит на одном дыхании, одним и тем же словом: «Послушайте, послушайте, послушайте!» Он пользуется разными приемами, чтобы катить, катить как можно быстрее и темпераментнее эту поэму…»
Любимов сделал спектакль в рекордно сжатые сроки. Но оказалось, что спешил чуть ли не на эшафот.
«То, что он будет играть в «Интервенции», – говорил Полока, – для меня стало ясно сразу. Но кого? Когда же он запел, я подумал о Бродском. Действительно, революционер-подпольщик, прикидывающийся то офицером-интервентом, то гувернером, то моряком, то соблазнителем-бульвардье, то белогвардейцем, он только в финале – в тюрьме, на пороге смерти, может наконец стать самим собой и обрести желанный отдых. Трагикомический каскад лицедейства, являющийся сущностью роли Бродского, как нельзя лучше соответствовал творческой личности Высоцкого».
Утвердили его сравнительно легко. Всех перевесил голос художественного руководителя «Ленфильма» Григория Михайловича Козинцева.
«Высоцкий принес в нашу группу такую страстную, всеобъемлющую заинтересованность в конечном результате, которая свойственна разве что молодым студийцам, создающим новый театр», – рассказывал режиссер. Владимира занимало буквально все: эскизы, выбор натуры, музыки, на равных он спорил с композитором картины Сергеем Слонимским, бывал на репетициях. Особое внимание уделял подбору партнеров. По каждому – Аросевой, Татосову, даже по Толубееву и Копеляну – высказывал режиссеру свое мнение. Когда Полока окончательно отказался от Абдулова, для Высоцкого это был удар. Но, посмотрев Севины пробы, безоговорочно согласился:
– Севочке эту роль играть нельзя. Он артист хороший, но это не его дело. Я с Севочкой поговорю… Тут должен быть Гамлет! Вернее, пародия на Гамлета. – Секунду подумал, и тут же выдал. – У нас в театре есть такой, Валерка Золотухин. Бери, Гена, не пожалеешь.
«Магия его личности действовала на всех без исключения, – не раз замечал Полока. – У нас был старый реквизитор, всю жизнь проработавший в кино и при этом ни одного артиста не знавший. Ну не интересны они ему были! Всегда имел дело с режиссерами, на остальных даже не смотрел… А от Высоцкого он ошалел. Подходил перед съемкой каждый раз и деликатно так осведомлялся: «Владимир Семеныч, вы нонче как, при сабле или нет?»
В то лето Высоцкий держал строгую форму. Не позволил себе ни рюмочки даже на таком святом мероприятии, как день рождения режиссера-постановщика. «Мы жили в гостинице «Красная», напротив филармонии, – вспоминал «виновник торжества». – Сидим, пьем-гуляем, а в филармонии был концерт кого-то из наших маэстро, чуть ли не Ойстраха. Весь цвет Одессы, все отцы города, теневики, подпольные миллионеры съехались… Концерт закончился, публика стала выходить на улицу, шум-гам, такси, троллейбусы подъезжают… А Володя сидит на подоконнике и поет для нас. И на улице наступила тишина. Выглядываем в окно: перед филармонией стоит тысячная толпа, транспорт остановился, все слушают Высоцкого. Оркестранты вышли во фраках, тоже стоят, слушают. А когда Высоцкий закончил петь, сказал «все», толпа зааплодировала…»
На начальном этапе съемок Высоцкому приходилось совсем туго из-за загрузки в театре. Но старался вырваться в Питер, а потом в Одессу при каждом удобном случае. Любимов хмурил бровь, фыркал: «Это верх наглости… Ему все позволено, он уже Галилея стал играть через губу, между прочим. С ним невозможно стало разговаривать… То он в Ленинграде, то в Куйбышеве, то в Одессе… Шаляпин… второй Сличенко».
«…Я увидел ее – и погиб!»
В первых числах июля 1967 года фотохудожник Игорь Гневашев стал непосредственным свидетелем встречи Высоцкого и Марины Влади. Место встречи: коридор за кулисами Театра на Таганке. Время: после репетиции есенинского «Пугачева». Высоцкий независимо и спокойно шел навстречу, увидел Влади – и все, «мгновенно, с ходу… Увидел «колдунью», чуть опешил и, маскируя смущение, форсированным, дурашливо-театральным голосом воскликнул: «О, кого мы видим!..» Она остановилась: «Вы мне так понравились… А я о вас слышала во Франции… Говорят, вы здесь страшно популярны…» Потом всей кучей сидели в его гримерке, пили сухое вино, и он, конечно, взял в руки гитару…»
Сама Марина Владимировна лишь уточняла: «Я увидела его в «Пугачеве»… Он очень сильно играл… Ну, а после представления пошли все вместе обедать. Володя сел рядом, глаза – в мои глаза. А потом: «Знаете, я люблю вас, и вы будете моей женой». Подобное от многих я слышала не раз. И потому лишь улыбнулась… Мы смотрим друг на друга, как будто всегда были знакомы. Я знаю, что это – ты…»
Летопись дат и событий можно легко исправить и переписать. Так что же говорить о хрупкой хронике чувств, которая меняется в зависимости от капризов настроений и обстоятельств?
Абсолютно верно одно: в июле французская кинозвезда Марина Влади приехала в Москву на V международный кинофестиваль. В один из вечеров московский корреспондент газеты «Юманите» Макс Леон, который помогал Марине в странствиях по российской столице, сказал ей: «В Москве сегодня один театр – на Таганке, и в нем – Высоцкий». После спектакля Леон познакомил их, большой компанией они поехали в ресторан ВТО, а затем сидели у Макса на квартире, слушали, как поют Владимир Высоцкий, потом Золотухин, затем опять Высоцкий. Марина пыталась им подпевать.
«Мы подружились…», – стеснительно скажет она.
Спустя время любопытный Станислав Говорухин спрашивал ее:
– Скажи, что он тебе говорил в первый вечер?
Марина смеялась:
– Ты что, не знаешь своего друга? Он же такой наглец был. Сразу сказал: «Будешь моей женой!» Я только посмеялась…
Правда, потом, уже после смерти мужа, когда время несколько притупило горе и память, в интервью Би-Би-Си Марина Владимировна сказала, что поводом для знакомства был спектакль «Маяковский»: «В то время я плохо еще говорила по-русски и не могла ему сказать, как я считала, какой он гениальный актер и замечательный поэт… То есть, это не было такой, как говорится, кутфуа… Я думаю, что он был влюблен. Но больше в миф – «Марина Влади», чем в меня, женщину… А потом мы стали дружить, и так – потихоньку – влюбились. По-настоящему… Он был небольшого роста, такой серенький, блондин, немножко кругленький тогда был. То есть, он не был красавчиком, но он был жутко талантлив…»
Затем была попытка вновь повторить тот вечер, не слишком удачная. Зато Высоцкий, приобняв Марину в цыганском платке за плечи, пошел ее провожать. Мужики завидовали Владимиру. А женщины, шипя на них, тоже завидовали. Но Марине.
Он был человеком жеста. Это важно для женщины, которая любит сильных. Когда Владимир выходил на сцену и брал первую ноту, он такое делал с залом, что мурашки по спине бегали. Это Марина, видимо, очень хорошо поняла при первой же встрече.
В пресс-баре гостиницы «Россия» на прощальном банкете Марину в легком ситцевом платье кое-кто сразу не узнал: девочка, да и только. Первым спохватился искушенный в женских хитростях и искусстве перевоплощений маститый кинорежиссер Сергей Герасимов (тот самый, отчим друга юности Высоцкого Артура Макарова), только что ставший лауреатом фестиваля. Он был именинником, он галантно пригласил Влади на танец, шутил, она смеялась. Но потом она танцевала только с Высоцким. Его друзья во главе с вездесущим Левоном Кочаряном образовали вокруг них живое кольцо, не допуская никого из охочих плейбоев. Только потом она просила их: «Ребята, вы, пожалуйста, его уведите с собой, а то он будет ломиться в номер…»