Потом оказалось, что записать песни – это полдела. Главное – получить разрешение на выпуск тиража. Требовался новый завизированный наряд. Георгий Шахназаров, один из плеяды андроповских вольнодумцев, решил вмешаться в ситуацию. Тут, вспоминал он, раздался звонок, и властный женский голос спросил: «Это товарищ Шахназаров?» «Да, Екатерина Алексеевна», – ответил я, узнав Фурцеву.
Последовал диалог:
– Вы проталкивали пластинку с песнями Высоцкого?
– Да.
– Зачем вы это делали?
– Потому что это талантливый человек, которого зажимают, ему надо дать дорогу.
– Так вот, не вмешивайтесь не в свои дела.
– Как ответственный работник ЦК, считаю, что мне до всего есть дело.
– Я вас предупредила. Будете продолжать – вылетите! – и повесила трубку».
Ну, а режиссеры «Мелодии» по две-три песни расхватывали записи Высоцкого и потихоньку выпускали: сегодня – одну, завтра – другую, послезавтра – третью…
Позже была еще одна большая сессия звукозаписи на «Мелодии», фотохудожник Валерий Плотников сделал изумительные снимки для обложки будущего альбома. Но и записи, и иллюстрации еще долго пылились в архивах фирмы с пометкой «До особого распоряжения». Хотя новый союзный министр культуры Демичев клялся-божился «ускорить процесс». Они с Мариной были у него на приеме. Внешне все выглядело максимально доброжелательно. А Высоцкий смотрел на министра и почему-то вспоминал Бабеля: «Мы встретились со Сталиным и, к моему несчастью, друг другу не понравились».
Когда после смерти Высоцкого Марина поинтересовалась судьбой записей, ее, по словам Плотникова, просто отшили: «А кто вы теперь такая? Так, вдова…» Позже спохватились.
«Что остается от сказки потом?..»
Нина Максимовна всплеснула руками, узнав, что сыну предлагают заняться сказкой Кэрролла о девочке Алисе:
– А я ведь тебя хотела Алисой назвать. То есть, не тебя, конечно, – смешалась мама, – если бы вместо тебя родилась девочка…
– Святителям спасибо. А насчет сказки я еще ничего не решил.
Когда знакомый еще по Школе-студии Олег Герасимов предложил Высоцкому поучаствовать в дискоспектакле «Алиса в стране чудес», он искренне удивился: «А при чем тут я?..» Выяснилось, что Высоцкий к тому времени Кэрролла не читал. Владимир попросил книгу. А когда прочел, твердо решил отказаться. И, видимо, остался бы при своем мнении, если бы не Марина. Она только что закончила озвучивание Алисы в постановке парижского радио, и еще пребывала под обаянием сказки Кэрролла.
– Уговаривали мы Володю невероятно долго, – рассказывал Всеволод Абдулов. – Марина объясняла, что это лучшее произведение для детей. Дети всего мира читают его, и это будет замечательная работа… Это был штурм, эмоциональная лекция о мировом значении Льюиса Кэрролла, о предрассудках, мешающих восприятию классики, и о многом другом, касающемся поэзии…
Актер и режиссер Олег Герасимов уже имел опыт постановок детских сказок для «Мелодии». Загоревшись «Алисой», потерял покой. Когда были написаны первые главы, вспоминал он, возникла необходимость пригласить поэта. С «Мелодией» работало довольно много профессиональных поэтов. Но для такой сложной и нетрадиционной для нашей детской литературы вещи, как эта «сказка для детей и сумасшедших математиков», нужен был поэт, как ему казалось, необычный в такой же степени. Абдулов и назвал ему имя Высоцкого.
– Работа шла очень тяжело, – рассказывал Герасимов. – Временами Володя впадал в истерическое состояние (как, впрочем, и я), потому что не мог из-за своего реалистического склада внутреннего перейти к абстрактному математическому ходу мышления Кэрролла… В конце концов, потребовал, чтобы в сценарии я просто указал, где нужна песня и какая именно по содержанию… Правда, Володя был далеко не таким человеком, чтобы рабски следовать заданию, и в дальнейшем он во многом отходил от режиссерских установок… Многие песни были для меня полнейшей неожиданностью и были, конечно же, талантливее самого задания.
Так с чем мы подошли к неюбилею?
За что мы выпьем и поговорим?
За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее», –
Ответы на историю с «Живым».
……………
Таганка, славься, смейся, плачь, кричи,
Живи и в наслажденье и в страденье!
Пусть лягут рядом наши кирпичи
Краеугольным камнем в новом зданье!
Победно – с восклицательным знаком! – завершил Высоцкий свой «Театрально-тюремный этюд на таганские темы» на 10-летие театра. И, следуя совету автора бессмертной поэмы «Москва – Петушки» Венички Ерофеева, немедленно выпил. Но это было вечером, после «Доброго человека из Сезуана», в банкетном зале ВТО.
А ровно в полдень 23 апреля в фойе театра зажглись свечи, и основоположники – «кирпичи» – Славина, Демидова, Кузнецова, Комаровская, Полицеймако, Петров, Колокольников, Возиян, Хмельницкий и Васильев – торжественно прошествовали мимо исторических афиш и пригласили всех на шампанское. Потом хлынул поток гостей с поздравлениями и подарками. Вознесенский соригинальничал, презентовал большого, розового, с голубыми глазами и красным лаковым ошейником щенка. Заверил, что это – волкодав и что он будет охранять театр…
Еще на заре «таганской юности» преданный друг театра, академик Капица обронил многозначительную фразу: «Во всех театрах мне скучно, потому что я все там знаю. А с Таганкой появилась новая эстетическая информация…» Позже его молодые ученики пытались посвятить Высоцкого в тайны математического анализа информационной нагрузки поэтических произведений. В качестве образца цитировали Пушкина.
Создавая стихотворную летопись родной Таганки, Высоцкий умудрился в каждую строку втиснуть столько битов информации, что досужему исследователю для расшифровки оной потребовалась бы уйма времени. «Этюд» был для знатоков. Но главное – ни один из сидевших за огромным праздничным столом не был обойден добрым словом – от «атамана» до последнего рубаки из «таганского казачества».
Высоцкий всегда с высоким пиететом говорил о работах своего театра, даже о тех спектаклях, к которым, казалось бы, не имел ни малейшего отношения. Для него это не имело никакого значения, все они были постановками его Театра, а потому не были «чужими». Он бывал на репетициях, принимал живейшее участие в обсуждениях, по душам беседовал с актерами. Критик, который похвалил тот или иной спектакль Таганки, становился его лучшим другом и удостаивался немыслимых комплиментов. Он переживал за судьбу «Живого», «Деревянных коней», пьес Петера Вайса. Автор, который приносил в театр свои произведения, молниеносно «кооптировался» им в «белый список» неприкасаемых классиков.
Он следил за рождением спектакля по повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие…» не как внимательный зритель, но как соучастник творческого процесса, соавтор. И везде и всегда говорил о нем в превосходной степени: «Поэзия присутствует в спектаклях нашего театра не только, когда они сделаны на поэтическом материале, но и в спектаклях, которые сделаны на нормальной прозаической драматургии… Сам автор сказал, что у нас в театре стало интереснее, чем в повести. Этот спектакль неожиданно – и для нас, и для автора повести – вырос до размеров греческой трагедии… У нас бывают такие прорывы, что в течение трех месяцев во время репетиций никто не может ничего понять. У всех полное ощущение, что ничего из этого не получится. Я был на репетиции, на которой случился спектакль. Любимов – мастер своего дела. Я давно работаю с Любимовым, но отчего так случается – не понимаю. Какой-то демон поэтический. Есть поэзия или нет – это как деньги: есть – есть, нет – нет. И талант точно так же».
При этом, говоря о театральных постановках, Высоцкий неизменно повторял: «Мы». Мы взяли повесть, мы нашли хоралы, мы использовали музыку, мы придумали декорации…
Он мчался в Закарпатье, и в уме складывались строки, под стать обстоятельствам и настроению:
В дорогу – живо! Или в гроб ложись.
Да! Выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь –
Мы к ней для верности прикованы цепями…
Всего денек удалось выкроить на югославов, и то спасибо юбилею, – шеф пребывал в прекраснодушном настроении и разрешил кратковременную отлучку.
Это будет началом песни-монолога его героя, скованного немцами шофера. Такой сюжет за столом не придумаешь. В 44-м была такая история: фашистский танковый полк застрял без горючего, и немцы направили туда, в горы, колонну бензовозов. Водителями были русские военнопленные, прикованные к плите в полу машин цепями. Игра со смертью. Это – единственная дорога:
Мы не умрем мучительною жизнью –
Мы лучше верной смертью оживем!
Из Ужгорода Владимир всего на пять дней выскочил на съемки своего эпизода в Черногорию. Легендарная страна, чудные люди. Услышанные здесь истории сами просились на бумагу:
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою всегда в чести, –
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
В Москве пересказывал – не верили. А знаете, что они говорят? «Наша страна – до Владивостока». Еще в 1904 году черногорцы объявили войну Японии, поддерживая Россию. Так японцы долго искали на карте, где эта Черногория? А к тому времени она только стала самостоятельным государством, ее на карте не было… Так что, до сих пор Черногория находится в состоянии войны с Японией… О них еще Пушкин писал: «Что за племя черногорцев?..»
Кстати, об Александре Сергеевиче. Была ведь потенциальная возможность не на сцене, а в кино сыграть роль великого поэта. В первоначальном варианте сценария «Звезда пленительного счастья» Пушкин присутствовал. Режиссер Владимир Мотыль даже говорил, что планирует на эту роль Владимира Высоцкого. Но ему мягко порекомендовали не делать этого. А там и эпизод исчез, и роль, естественно, тоже.