Лишь много позже Бродский скажет о своем московском собрате: «Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, – совершенно замечательный стихотворец. Составные рифмы его абсолютно феноменальны. В нем было абсолютное чутье языковое…»
С тем поэтических они неожиданно перешли на воспоминания о коммунальном детстве, о юношеских годах, обнаруживая одинаковость впечатлений.
– В Питере у нас была большая комната, и моя часть от родительской отделялась перегородкой, – рассказывал Иосиф. – Чтобы попасть к нам из коридора, надо было пройти… через шкаф: я снял с него заднюю стенку, и получилось что-то вроде деревянных ворот. Родители все принимали как данность: систему, собственное бессилие, нищету, своего непутевого сына… Когда меня арестовали в первый раз, я был сильно напуган. Ведь берут обыкновенно довольно рано, когда ты только из кровати, тепленький и у вас слабый защитный рефлекс… Приводят в камеру. В первый раз мне, между прочим, очень там понравилось. Потому что это была одиночка…
Высоцкий почти не говорил о своем актерстве. Но не удержался, вспомнил, что один из его киногероев носил фамилию Бродский.
– Да? – удивился поэт. – И что это за фильм? Об одесских подпольщиках-революционерах? Любопытно…
Потом Бродский прочел им собственное стихотворение, написанное по-английски, а на прощание подарил маленькую книжечку русских стихов с названием «В Англии» издательства «Ардис» – «Лучшему поэту России, как внутри ее, так и извне».
Еще одну он надписал для своего старого знакомого актера Миши Козакова: «Передайте ему, пожалуйста, когда будете в Москве», другую – для Василия Аксенова.
«Он прилетел из Нью-Йорка в Париж и буквально ворвался ко мне, – вспоминал Шемякин. – И такой радостный!
– Мишка! Ты знаешь, я в Нью-Йорке встречался с Бродским! И Бродский подарил мне книгу и написал: «Большому поэту – Владимиру Высоцкому». Ты представляешь, Бродский считает меня поэтом!..
Это было для Володи – как будто он сдал сложнейший экзамен и получил высший балл! Несколько дней он ходил окрыленный…»
Вскоре в Париже Высоцкий сам принимал гостей. Белла Ахмадулина с мужем театральным художником Борисом воспринимали свое путешествие в город «Парижск» как удивительную сказку. Они жили на рю Россле, маленькой улочке, где у Марины была квартира с крошечными комнатами. В тамошних ресторанах балетно-изящные официанты подавали им «кальвадос» и диковинные блюда. И улыбались. Как-то московские путешественники заблудились. «И Володя Высоцкий, – вспоминала Белла, – задумчиво сказал мне: «Знаешь, в одном я тебя превзошел». – «Что ты! Ты меня во всем превзошел!» – «Да нет. Я здесь ориентируюсь еще хуже, чем ты…»
Но уж ресторан «Распутин» в Париже Владимир мог отыскать и с закрытыми глазами. Он водил туда своих гостей послушать Димитриевича. Ахмадулина не понимала: «Господи, на каком языке он поет! Давай напишем ему слова!» – «Оставь, это его язык, русский Алеши Димитриевича!» – отвечал ей «парижанин» Высоцкий.
Алеша Димитриевич – потомок югославских цыган не был похож на цыган в своем пении. Голос зазнобисто не дрожал, не выводил рулады и не рвал страсти в клочья. Да и репертуар был еще тот – уличные, хулиганские песни, одесский блатняк. Немножко добавлял свинга, и песни становились ритмичнее. А тембр голоса был сугубо мужской, глубокий и с хрипотцой.
Из четырех стран, что «расстилали дороги», две позади – Канада и США. Франция – уже не считается. Остаются еще две – Югославия и Венгрия.
После прошлогоднего оглушительного успеха в Болгарии международного апломба у «таганцев» прибавилось. Любимову уже показалось мало, что театру милостиво разрешили гастроли в братской Венгрии, так он начал «права качать». Мол, раз трейлер с реквизитом едет в Венгрию через Югославию, то почему бы нам не съездить на десятый Белградский интернациональный театральный фестиваль? Продемонстрировал министерским чиновникам официальное приглашение на юбилейный БИТЕФ. И добавил:
– Когда меня позвали в Париж на симпозиум «Роль художника при тоталитарном режиме», так вы написали французам, что Любимов болен. Когда меня куда-то приглашают, вы говорите, что я при смерти или что «Таганки» больше нет, – и мне это надоело! Я поеду в Париж, а мой театр поедет в Югославию, и уже потом – всем составом! – мы приедем в Будапешт.
В Министерстве культуры помялись и согласились – скандал мог выйти чересчур громким. Но чтобы кровь подпортить, выдвинули условие: «Поезжайте, но следующие товарищи останутся…» – и назвали всех занятых в «Гамлете» евреев, начиная с Высоцкого и Смехова.
– Вы с министром культуры все прекрасно придумали, но я себя плохо чувствую и никуда не поеду, – склонил седую голову Любимов.
– Как так? Это же не ваш, а государственный театр!
– Был бы мой, так я бы не платил людям такие гроши.
Так договорились до того, что Юрий Петрович предложил «химику Ниловне» сыграть на югославском фестивале короля, а его заму Попову – Полония. Ну, а кому Гамлета – начальству виднее.
Не согласились.
В итоге «Гамлет» стал лауреатом фестиваля. Ура!
Но принц Датский даже спиной чувствовал косые взгляды товарищей. Даже Золотухин дулся: «Почему я не в той же гостинице, что и Высоцкий, и Любимов… Он дружит с Володей, приглашает его обедать по разным приемам, и это логично. Володя – герой фестиваля, много играет, везет огромный воз и достоин уважения, но я помню, что шеф высказывал нам обоим перед выездом…»
Из Белграда до Будапешта было рукой подать. Высоцкий работал так себе, играл на технике. Даже посторонние замечали, что его что-то гложет, беспокоит. Все старался уединиться, сторонился коллег. Созвонился с режиссером Мартой Мессарош, с которой познакомился на Московском кинофестивале, напросился в гости. Потом стал заходить после спектаклей на чай. «Выпивал два литра из огромного чайника, – рассказывала Марта, – и звонил. Звонил так: сначала в Москву на Центральную. Там у него была какая-то знакомая – Наташа, Анюта… Всегда другая. Высоцкий говорил мой номер в Будапеште, и она ему включала весь мир: Нью-Йорк, Париж. Он без конца говорил и курил. Потом уезжал спать часа на три… Когда он не пил, он совсем не мог спать. И не хотел оставаться в номере, потому что у него клаустрофобия… В Венгрии он не пил абсолютно. Если на столе была водка, то подносил рюмку к носу и нюхал…»
Марта опекала Высоцкого, как старшая сестра. Даже возила его на своем авто – из отеля в театр и обратно, он не хотел ехать со всеми в автобусе. Потом устроила ему съемку на местном телевидении, даже как режиссер поставила исполнение песни «Спасите наши души» в каком-то срубе. Организовала концерт Высоцкого для коллег-киношников. Потом признавалась: «В течение этих двух недель от меня потребовалось немало терпения…»
А съемки ее собственного фильма «Их двое» были под угрозой срыва. Мессарош ждала приезда исполнительницы главной роли – Марину Влади, которая задерживалась в Испании. А как ждал ее Владимир!
Марта видела: «Что-то у них не ладилось… Наконец она сказала, что прилетает… Отношения между ними оставались натянутыми… А я старалась придумать что-нибудь такое, чтобы они помирились, чтобы он тоже поехал с нами на съемки в маленький город Цуонак… и предложила Володе сыграть эпизод. В конце концов, атмосфера съемок их помирила…» Марина Влади оценивала эпизод с профессиональной точки зрения: «У нас там прекрасная сцена была, где мы под снегом, флирт такой… И, в конце концов, он меня целует. Он там очаровательный просто, и сцена получилась очень красивая…»
Это была единственная совместная киноработа Марины Влади и Высоцкого. В этой «сцене» не было актерства, не нужны были рекомендации режиссера-постановщика, не нужен был текст диалога. Его и не было. Зато были глаза бесконечно влюбленных друг в друга мужчины и женщины.
Спасибо вам, милая мадам Марта.
Дома ждали давно начатые, но так и не завершенные дела.
Стрелы Робин Гуда, к сожалению, угодили в «молоко». Поначалу Тарасов вспомнил, что лучшая защита – это нападение, и налетел с обидами: «Володя, что же ты меня так подвел?! Из-за твоих песен чуть весь фильм не зарубили!» А потом выяснилось – на худсовете раздались протестующие голоса: «Да ну, это картина приключенческая, а Высоцкий написал чересчур серьезные песни, какие-то трагические, драматические… Их надо выбросить!»
А жаль. Тем более, предполагалось, что автор будет исполнять свои баллады совместно с ансамблем «Песняры». Высоцкий рассказывал: «Мы давно с ними хотим работать, они ждут уже Бог знает сколько времени, я тоже… Это будет – с народными инструментами несколько таких на меня совсем не похожих лирических баллад… О любви, о верности, о ненависти… Их надо обязательно с оркестром исполнять. Они рассчитаны на то, что есть фон. Они почти все речитативные. Мне кажется, передают ностальгию по нашему детству, когда все мы бегали и смотрели эти фильмы… взятые в качестве трофея. Всяких Эрлов Флинов и так далее…»
Напрасны были ожидания.
Так, теперь «Ленфильм» – «Вторая попытка Виктора Крохина». Сценарий Володарского хорош. Эдик молодец. У него ничего даром не пропадает. Была у него средняя пьеса «Уходя, оглянись», пошла она в театрах тоже средне. Он взял и перелицевал готовый материал в живой сценарий. Работоспособности Володарского можно позавидовать, везде успевает. Молодец.
Тема задевалась интересная – послевоенные пацаны, обворованное детство. Когда разговаривали с Володарским о тех временах, вспоминали какие-то детали, уже не вспомнить у кого первого возникла мысль сделать для «Крохина» песню. Такую балладу о детстве, а? И баллада пошла.
Ставить фильм взялся некто Игорь Шешуков, начинающий режиссер. Это не беда. Главное, чтобы атмосферу уловил. Песня ему понравилась, а еще он предложил Высоцкому сыграть Степана, колоритного типа послевоенного инвалида у пивного ларька. «Он приехал и сыграл пробу. Сыграл очень быстро, без репетиций, – рассказывал режиссер. – Но потом выяснилось, что он может дать нам на съемки только один день. Это нас не устраивало».