А в 1980 году появилось стихотворение-песня Городницкого «Памяти Владимира Высоцкого», примечательное тонким лиризмом и полным отсутствием риторики. Имя Высоцкого здесь даже не названо, зато передано то настроение, которое и сегодня испытывает всякий неравнодушный к поэзии посетитель легендарного кладбища:
На Ваганьковом горят сухие листья.
Купола блестят на солнце — больно глазу.
Приходи сюда и молча помолись ты,
Даже если не молился ты ни разу.
Облаков плывет небесная отара
Над сторожкой милицейскою унылой,
И застыла одинокая гитара,
Как собака над хозяйскою могилой.
Ветви черные раскачивают ветры
Над прозрачной неподвижною водою,
И ушедшие безвременно поэты
Улыбаются улыбкой молодою.
Их земля теперь связала воедино,
Опоила их, как водкою, дурманом.
Запах вянущих цветов и запах дыма —
Все проходит в этом мире безымянном.
На Ваганьковом горят сухие листья.
За стеной звенит трамвай из дальней дали.
Приходи сюда и молча помолись ты —
Это осень наступает не твоя ли?
Трамвайных путей возле кладбища больше нет, а неподалеку от памятника Высоцкому появился надгробный камень с надписью-автографом «Булат Окуджава». У патриарха бардовской поэзии есть два произведения о Высоцком. «Как наш двор ни обижали — он в классической поре…» (предположительно 1982 года) — выразительный гимн авторской песне, где в пандан булгаковскому «Рукописи не горят!» сдержанно, но твердо сказано: «Ведь и песни не горят, они в воздухе парят…» Здесь упоминается и слух о краже вагона с экземплярами книги «Нерв» — своеобразном подтверждении небывалой популярности Высоцкого. Но в «пятерку» хочется включить принадлежащий Окуджаве поэтический некролог 1980 года:
О Володе Высоцком я песню придумать решил:
Вот еще одному не вернуться домой из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
Отправляться и нам по следам по его по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
Ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
Замечательно схвачено здесь единство комического и трагического в мире Высоцкого: «вместе с ним посмеемся и вместе поплачем». А в финале эта идея облекается в символические образы двух аистов — музыкальность мысли просто блоковская:
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
Но дрожала рука и мотив со стихом не сходился…
Белый аист московский на белое небо взлетел,
Черный аист московский на черную землю спустился.
А теперь к нам выходит Юрий Визбор. При жизни Высоцкого они были не очень дружны. Встречались дома у Александра Митты, где Визбор охотно пел гостям свои песни. Но потом, по свидетельству режиссера, «когда Высоцкий появился, Визбора как будто волной смыло». Обычная житейская ситуация. При том, что советская пропаганда стригла всех бардов под одну гребенку и Высоцкому в 1968 году, как мы помним, на страницах газеты «Советская Россия» была приписана цитата из визборовского «Технолога Петухова» («А также в области балета мы впереди планеты всей»), — творческие принципы двух поэтов изрядно расходились. Оба они, например, сочиняли морские песни, но, как рассказал таганский актер Анатолий Васильев, Визбор отнюдь не одобрил то, что было написано Высоцким для фильма «Морские ворота»: «Да он неправильно делает! Так песни писать нельзя! Он пытается зарифмовать сюжет, а сюжет в песнях необязателен, даже вредит!» Не нравилось Визбору и то, как решительно отмежевывался Высоцкий от «движения самодеятельной песни», об этом он говорил даже в некрологической публикации «Он не вернулся из боя», где, кстати, умершему был брошен явно несправедливый упрек в том, что в семидесятые годы его «искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание» (имелись в виду пластинки, вышедшие за рубежом с записями в сопровождении профессиональных ансамблей).
Но житейские размолвки и сиюминутные разногласия быстро истаяли, ушли прочь. Два года спустя Юрий Визбор ведет разговор с Высоцким уже с точки зрения вечности:
Пишу тебе, Володя, с Садового кольца,
Где с неба льют раздробленные воды.
Все в мире ожидает законного конца,
И только не кончается погода.
А впрочем, бесконечны наветы и вранье,
И те, кому не выдал бог таланта,
Лишь в этом утверждают присутствие свое,
Пытаясь обкусать ступни гигантам.
Да черта ли в них проку! О чем-нибудь другом…
«Вот мельница — она уж развалилась…»
На Кудринской недавно такой ударил гром,
Что всё ГАИ тайком перекрестилось.
Все те же разговоры — почем и что иметь.
Из моды вышли «М» по кличке «Бонни».
Теперь никто не хочет хотя бы умереть
Лишь для того, чтоб вышел первый сборник.
«Хотя бы умереть» — отличная речевая находка, я бы сказал: это словосочетание построено «по-высоцки», с легким смысловым сдвигом. И важное напоминание потомкам: вот чем платили поэты в советские времена за выход первого стихотворного сборника. Вскоре, в 1984 году, и сам Визбор уйдет из жизни, так и не познав радость признания в качестве поэта. Только в 1986 году у него самого выйдет «первый сборник». И он уже видит, как они с Высоцким встретятся там:
Мы здесь поодиночке смотрелись в небеса,
Мы скоро соберемся воедино,
И наши в общем хоре сольются голоса,
И Млечный Путь задует в наши спины.
А где же наши беды? Остались мелюзгой
И слава, и вельможный гнев кого-то…
Откроет печку Гоголь чугунной кочергой,
И свет огня блеснет в пенсне Фагота.
Пока хватает силы смеяться над бедой,
Беспечней мы, чем в праздник эскимосы.
Как говорил однажды датчанин молодой:
Была, мол, не была, — а там посмотрим.
Все так же мир прекрасен, как рыженький пацан.
Все так же, извини, прекрасны розы.
Привет тебе, Володя, с Садового кольца,
Где льют дожди, похожие на слезы.
Эта песня-стихотворение трогает тонким балансом культурного пафоса и небрежной разговорности. Здесь упомянуты заветные для обоих поэтов ценности: пушкинская «Русалка», Гоголь, Булгаков, а знаменитое «Быть или не быть?», звучавшее из уст Высоцкого с таганской сцены, травестировано в народное «была не была» — и тем самым приручено, приближено к обыденности. И песня не стареет. Разговор на Садовом кольце продолжается, с нашим участием.
Прежде чем перейти к следующей «ноте» — необходимое пояснение. Все поэты, которых мы сейчас перечитываем, старше Высоцкого. Не говоря уже об Окуджаве, которого сам Высоцкий называл «духовным отцом», и Городницкий старше его на пять лет, и Визбор на четыре года. И хотя при совместных выступлениях они держались на равных, Высоцкий воспринимался поначалу как младший товарищ по искусству. То же с Андреем Вознесенским: когда двадцатитрехлетний Высоцкий еще сочинял свою дебютную «Татуировку» — у двадцативосьмилетнего Вознесенского уже вышли книжки «Мозаика» и «Парабола», его стихотворение «Гойя» уже успело сделаться легендарным. Поэтому, когда Вознесенский в июле 1980 года написал: «Меньшого потеряли брата — / Всенародного Володю», — в этом не было никакого высокомерия, тем более что самый высокий эпитет — «Всенародный» присвоен здесь только Высоцкому и никому более.
И еще Вознесенский здесь выступает защитником авторской песни как художественного явления, как неотъемлемой части русской поэзии. Он тонко обыгрывает слово «певец», которое во времена Жуковского и Пушкина было синонимом слова «поэт». Противопоставляет певцов (то есть всех истинных поэтов, независимо от формы их работы — стихотворной или песенной) писцам (то есть авторам официально-казенных и безжизненных виршей):
Писцы останутся писцами
В бумагах тленных и мелованных.
Певцы останутся певцами
В народном вздохе миллионном…
Время подтвердило правоту Вознесенского. Произведения таких певцов, как Окуджава, Высоцкий, Галич, стали неотъемлемой частью отечественной поэзии, а «писцы», авторы рифмованной советской макулатуры, издававшие роскошные фолианты на мелованной (то есть дорогой) бумаге, прочно забыты. Их весьма тленные книжные издания теперь даже в библиотеках не хранятся, их оттуда беспощадно списывают с целью дальнейшего уничтожения.
И Вознесенский как старший товарищ Высоцкого по поэзии в общем сыграл в его судьбе положительную роль. «Володя у меня многому научился», — сказал Вознесенский в 1988 году в неформальном разговоре с автором этой книги. И эти его слова не лишены основания. В дневнике Высоцкого 1975 года сохранилось стихотворение «Препинаний и букв чародей…», где шутливо обыгрывается стихотворение Вознесенского «Прощание с Политехническим» и притом с полной серьезностью сказано о его авторе:
Автогонщик, бурлак и ковбой,
Презирающий гладь плоскогорий,
В мир реальнейших фантасмагорий
Первым в связке ведешь за собой!
Усвоив многие приемы поэтической техники Вознесенского (развернутые метафоры, словесную игру, тяготение к звуковым повторам, метрическое разнообразие), Высоцкий достиг большей социальной остроты и философической свободы высказывания. Но было время, когда они шли «в связке», и тогда, в 1971 году, было написано одно из лучших произведений Вознесенского и одновременно одно из лучших стихотворений о Владимире Высоцком — «Реквием оптимистический». (О медицинском эпизоде, послужившем поводом для стихов, уже говорилось выше, в главе «Тридцать три».) Сти