Все чаще фильм служит только трамплином для поэзии. И куда мы с этого трамплина прыгнем — одному богу известно. А именно — богу Аполлону, который к священной жертве призывает таким вот сложным способом. Действует через режиссеров, придумывает какие-то роли, пробы. Подбивает песни сочинять — для фильмов как бы. А потом, когда на роль не утверждают или песни вырезают, — в сторонку уходит и умывает руки: дескать, кино — не моя компетенция. Это уже десятая муза, а я, товарищ, курирую только девять…
От «Земли Санникова» взлетели «Кони привередливые». Ночью это было. Тишина… Крепкий чай из английской синей банки… «Пропадаю!» — пришло ключевое слово с необходимым звуковым раскатом. Может быть, всплыло в памяти нервное место из Бабеля («Пропадаем! — вскрикнул я, охваченный гибельным восторгом. — Пропадаем, отец!»). Помножилось оно на пушкинское «бездны мрачной на краю» — и получилась явственная, и притом отчаянная, картина:
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю,
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
В самом деле: куда ты несешься? Ведь можно жить помедленнее, шаг за шагом, аккуратно распределив все свои дела во времени. По одной песне в квартал, по одной роли в год — смотришь, так к семидесятилетию и наберется лавров на целый венок. Да и с женщинами толковые, деловитые донжуаны встречаются по продуманному графику, избегая нежелательных скоплений ихнего брата в одном времени и пространстве. Что за дурь такая — хотеть всего сразу?
Вот и запустил в небеса это слово-просьбу, почти молитву: «Чуть поме-е-дленнее, кони, чуть поме-е-дленнее-е…» А оттуда возвращается, как будто эхом, словцо такое тяжеловесное, царапающее, само по себе целая песня надсадная: при-ве-ред-ли-вы-е… Слово-автопортрет, такой он — и ничего со своей натурой поделать не может.
А «Земля Санникова» потом вышла с бодрой и мелодичной песенкой — кто-то даже говорил, что автор слов ее под «Коней» немного подделывался, по-своему переиначив фразу «Хоть мгновенье еще постою на краю…». Но похожего мало: «Призрачно все в этом мире бушующем…» Почему призрачно-то? Пустые словеса. А главное — какая мысль там выражена? «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Нет, ребята, «мигом одним» живут только недалекие жлобы, а у кого душа имеется, тому предстоит еще свое дожить, допеть при встрече со Всевышним. Туда и торопятся поэты — самоубийцы, самосожженцы…
Но все-таки попробуем еще пожить. Захотелось надежной крыши над головой. Ездили на подаренном Мариной «рено» смотреть с Золотухиным его новую резиденцию на Рогожском Валу. Метраж, комфорт, простор для души и творчества! У самого же Высоцкого пока снятая на три года квартира в Матвеевском да очередь на кооператив, за который недавно полторы тыщи заплатил. Появилась перспектива, к тому же Союз кинематографистов наконец принял этого артиста в свои прославленные ряды. Ролей не дают, зато членский билет на месте. Марина к этому относится довольно серьезно, уж она в таких делах разбирается. Имя именем, а всякие значки, ленточки и титулы в той же Франции очень уважают. Сошлись на том, что нужно как-то легализоваться, пользоваться своими правами и не чувствовать себя изгоем в родной стране.
Высоцким заинтересовалась Эстония — почти что заграница. Уговорили Любимова отпустить Гамлета в Таллин, куда он и Марина прилетают 18 мая 1972 года. Сняли выступление для тамошнего телевидения — все четко, по-деловому, а на следующий день он опять выходит на таганские подмостки в черном свитере.
«Гамлет» идет как надо. Смехов посмотрел из зала — говорит: «Великолепно». В это же время приключаются четырехсотые «Антимиры», и рядом с фамилией Смехова на афише цифра 400 — ни разу не пропустил он спектакля. На трехсотый, помнится, Вознесенский выдавал ему экспромт: «Венька Смехов — ух, горазд: / Смог, без смены — триста раз». А что теперь? Высоцкий отпускает такой каламбур: «Только Венька — нету слов! — / Четыре-Старожил Антимиров!»
Светлая полоса продолжается в Ленинграде, где Таганка гастролирует три недели с «Гамлетом» в качестве козырного спектакля. А в «Павших и живых» Высоцкий впервые читает стихотворение Семена Гудзенко «Перед атакой» — просто удивительно, насколько оно сомкнулось с его собственными военными песнями:
Бой был коротким. А потом
Глушили водку ледяную.
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.
А еще приключается случайная встреча с Аркадием Райкиным: тот готовится к отъезду в Москву, но все-таки приглашает вечером к себе домой, на Петроградскую сторону. После спектакля Высоцкий туда отправляется вместе с Золотухиным. И поговорилось, и попелось — до четырех утра. Отзвучал, как говорится, последний аккорд, и гости начинают по телефону вызывать такси. А им — отказ: нету, мол, свободных машин. Тогда трубку берет хозяин дома и пускает в ход свой высокий авторитет. Это действует.
Садятся Высоцкий с Золотухиным в автомобиль с шашечками — и слышат от разочарованного водителя: «А сказали, что Райкин поедет…» Вот так. Значит, есть нам еще куда расти в плане популярности…
Кажется, и в кино лед тронулся, запрет если не сняли, то ослабили. Возникают две новые роли. Хейфиц будет делать фильм по «Дуэли» Чехова, назвал его выражением Томаса Манна «Плохой хороший человек». Это Лаевский, на роль которого неожиданно выбран Олег Даль. А для Высоцкого роль найдена еще парадоксальнее — фон Корен, немец, трезвейший зануда, человек невыносимо правильный. По Чехову, кстати, мужчина могучей стати, и, как выяснилось, режиссер купился на голос с магнитофонной ленты — решил, что это поет двухметровый гигант. Что ж, если утвердят, придется подрасти. Потом — вроде бы Даль и Высоцкий не антиподы, а скорее одного поля ягоды — оба гамлетичны, байроничны, далеки от рутинного бытовизма. Но тем и интереснее будет работать.
Другая роль — главная, в фильме «Четвертый», по пьесе Симонова. Ставит Столпер, съемки уже начались в Риге и в Юрмале. Материал несколько схематичен. Герой-американец многозначительно называется Он, действия мало. Он выясняет отношения с товарищами, Женщиной (тоже с большой буквы) и с собственной совестью. Но все же это, как и фон Корен, — выход из устоявшегося амплуа, поворот к серьезности и философичности.
Пока он с Мариной в Прибалтике, по Москве, изнемогающей от рекордной жары, начинают гулять его новые веселые песни, осенью они еще глубже внедряются в народные массы. Причем что характерно — их иногда даже пересказывают в качестве анекдота или устной новеллы. Типа: ты не слышал песню про Мишку Шифмана? Там два друга — один русский, другой еврей — сильно поддали, и тот, который еврей, уговорил русского пойти и вместе подать документы на выезд в Израиль. Так что ты думаешь: русскому разрешили, а еврея — «за графу не пустили пятую». Сейчас ведь для многих вопрос «быть или не быть?» превратился в «ехать — не ехать». Возможность эмиграции, вроде бы навсегда закрытая после бегства Врангеля из Крыма, замаячила вновь. Посмотреть на мир — дело, конечно, хорошее, но поездка туда без обратного билета — нам не подходит. А как другие — это уж личное, интимное дело каждого.
А как вообще Высоцкий относится к так называемому еврейскому вопросу? Почему-то его не тянет всерьез откровенничать на эту тему. «Я русский» — это явно не в его стиле. «Я еврей» — тоже звучало бы странно. Раз уж наградила судьба двусмысленным происхождением, то и не стоит искать однозначного самоопределения. Тем более не к лицу Высоцкому извлекать некую выгоду из своих анкетных данных. Не будет он национальную карту разыгрывать — ни ту, ни другую. Есть же иные, более важные для него категории: «я — человек», «я — поэт».
А песенные персонажи, Мишка Шифман и друг его Коля, пусть высказываются на этот счет по полной программе, с предъявлением паспортов и родословных. Тем более что в жизни подобные речи звучат постоянно. Препотешный эпизод приключился однажды во время плавания на «Грузии». Стоянка в Ялте. На теплоход из коктебельского Дома творчества подъезжают в гости Булат Окуджава, Константин Ваншенкин с женой Инной Гофф, композитор Френкель. А у капитана нашего Гарагули, согласно уставу, имеется помощник по политической части. Небольшого ума человек, но к знаменитостям всех тянет. Вот этот помполит под каким-то предлогом и проникает в салон, где капитан принимает жрецов искусства.
В непринужденной компании Булат, обращаясь к Высоцкому, отпускает какую-то невинную шутку по поводу евреев. И тут молчавший до сих пор помполит голос подает: «Да! Должен вам сказать, что эти жиды…» Тут общий смех, но капитану не по себе. Когда все начинают расходиться, он отзывает подчиненного в сторону и строго отчитывает: «Как вам не стыдно! У нас Высоцкий, а он наполовину еврей. Френкель тут… Ведете себя как хам!» После чего дисциплинированный помполит подбегает к Высоцкому со словами: «Простите, Владимир Семенович! Я не знал, что вы еврей». Еще раз насмешил. Ох уж эти вездесущие помполиты! Недаром они рифмуются с названием одной старой песни Высоцкого. Да-да, «Антисемиты». И уж там персонажа никак не перепутаешь с автором, позиция которого однозначна.
Другая ударная песня текущего квартала — «Жертва телевиденья». Тема касается буквально всех и каждого, поскольку «ящик» в нашей жизни занимает все большее и большее место. А народ у нас такой доверчивый, всему верит, все понимает буквально:
Есть телевизор — мне дом не квартира, —
Я всею скорбью скорблю мировою,
Грудью дышу я всем воздухом мира,
Никсона вижу с его госпожою.
Даже не скажешь, от бога этот прибор — или от дьявола. Вроде бы столько информации разом, причем иногда в глаза бросится такое, что тебе и не хотели показывать. Наш корреспондент за рубежом перед микрофоном долдонит про безработицу, а тротуар под ним чистенький, за спиной — магазинчики с обилием продуктов. Если бы, скажем, Пушкин оказался в нашем времени — точно бы прилип к голубому экрану. Правда, потом бы тут же отлип, чтобы всю эту путаницу привести в порядок, расставить по строчкам и строфам. В общем, телевизор — как водка: кто ее умеренно употребляет, живет нормально, а кто попадает в зависимость — у того и голова постепенно приобретает четырехугольную форму экрана.